На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Как известно, в марте 1917 года император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича. Михаил еще раньше был наследником престола, но не по возрасту, а в результате печального семейного обстоятельства. В 1890 году неожиданно умер от туберкулеза его старший брат Георгий, прямой наследник престола. В течение пяти лет, вплоть до рождения в 1904 году у Николая II долгожданного сына — царевича Алексея — Михаил был официальным наследником. Если верить фольклору, это обстоятельство всегда вызывало в нем досаду, так как «быть престолонаследником ему было не по вкусу». Рождение царевича Алексея, ко всеобщему удовлетворению, все ставило на свои места. И вдруг 2 марта 1917 года Михаил Александрович получает телеграмму от Николая II, которая начинается словами: «Петроград. Его императорскому величеству Михаилу Второму». Для Михаила это стало полной неожиданностью. После мучительных размышлений он заявил, что отказывается от престола в пользу… Учредительного собрания. Правда, это было уже на следующий день. Таким образом, формально можно считать, что Михаил Второй, как назвал его Николай II, в течение одних суток все-таки был русским царем, а династия Романовых, начавшаяся Михаилом в 1613 году, как это и было предсказано в фольклоре, закончилась Михаилом в 1917-м.
Дальнейшая судьба Михаила Александровича мало чем отличается от судеб других членов царской фамилии, рискнувших после октябрьского переворота остаться в большевистской России. Сразу после отречения он выехал в Гатчину. Оттуда он обратился к управляющему делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевичу с просьбой «легализовать его положение в Советской республике». Тот откликнулся и прислал бывшему великому князю на бланке Совнаркома разрешение на «свободное проживание в России в качестве свободного гражданина». Но уже 9 марта следующего 1918 года ему было предписано выехать в Пермь. А в ночь на 13 июня того же года он был убит в Перми вместе со своим секретарем.
В 1918 году в Петрограде был открыт Государственный музей истории города. Основой его экспозиций стали коллекции художественно-исторического музея «Старый Петербург», созданного еще в 1907 году при петербургском Обществе архитекторов-художников. Члены общества, опасаясь, что из-за расцветшего в те годы вандализма многие художественные ценности старого Петербурга могут быть утрачены, решили сохранить все, что так или иначе касалось его истории и архитектуры. Коллекции стали стремительно пополняться архитектурными чертежами и рисунками, фрагментами разрушаемых и перестраиваемых зданий, элементами утраченных оград и решеток, предметами быта и мебелью, фотографиями снесенных домов и другими образцами бытовой петербургской культуры. Музей размещался в собственном доме архитектора П. Ю. Сюзора на Кадетской линии Васильевского острова. В 1918 году коллекции были переведены в Аничков дворец.
В 1939 году Музею истории города передается бывший дом Румянцева на набережной Красного флота (ныне Английской), 44, где в свое время размещался так называемый «Румянцевский музеум», перевезенный затем в Пашков дом, в Москву.
В 1953 году Музей был пополнен материалами закрытого в процессе пресловутого «Ленинградского дела» Музея обороны Ленинграда. Сегодня Музей истории города представляет собой огромный музейный комплекс, в который, кроме Румянцевского особняка, входят Иоанновский равелин, Комендантский и Инженерный дома петропавловской крепости, а также Смольный собор.
По традиции Музей собирает абсолютно все, что имеет отношение к городу, от проектных чертежей до личных вещей петербуржцев. В кругах эстетствующих ценителей прекрасного родилась даже ироничная поговорка о характере такого всеядного собирательства: «От Петра до метрá», хотя музей любим и посещаем, а все его бесчисленные экспонаты представляют исключительную ценность для истинных петербуржцев. Со временем эта поговорка приобрела и иносказательный смысл: смесь, всякая всячина, винегрет.
Между прочим, имя великого реформатора и основателя Петербурга Петра I в качестве некоего зримого и понятного временнóго рубежа использовалось в фольклоре неоднократно. Все, что происходило в давние, для города доисторические времена, на языке петербуржцев называется: «До Петра». А то, что началось давно, но все-таки в обозримый, а главное, в петербургский период истории, обозначается фразой: «С петровских времен».
Неоднократные переименования Петербурга наложили определенный отпечаток на самоидентификацию петербуржцев не только по отношению к имени самого города, но и к его возрасту. Тонкий, внимательный и ироничный наблюдатель, писатель Леонид Борисов еще в начале XX века в повести «Волшебник из Гель-Гью» заметил: «Был поздний холодный вечер… Питеряне в этот час ужинали, петербуржцы сидели в театрах, жители Санкт-Петербурга собирались на балы и рауты». Этот выразительный ряд, связанный с названием города можно легко продолжить. Вместе с очередным новым именем города его жители последовательно становились то петроградцами, то ленинградцами. Этот опыт распространялся даже на отдельные районы города. Например, коренные василеостровцы, которых в обиходной речи называли «Васинцами», демонстративно дистанцировались от случайных приезжих провинциалов, обитателей так называемой «Васиной деревни» — района дешевых доходных домов, принадлежавших некоему домовладельцу Васину. «Мы васинцы! А они васины», — с нескрываемой гордостью, подчеркивая тонкую разницу, говорили истинные василеостровцы.
Даже в 1970-е годы, когда в силу естественных причин, а также известных обстоятельств, связанных с террором, Гражданской и Отечественной войнами, коренных ленинградцев становилось все меньше и меньше, они всячески старались подчеркнуть свою особость по отношению к другим слоям населения. Помните грустный анекдот о том, где в Ленинграде можно встретить коренного ленинградца? И печальный ответ: «В бане и в коммунальной квартире». При этом в статусе ленинградцев не отказывали ни второму, ни даже первому поколению жителей города. Просто считалось, что они, по определению, живут в отдельных квартирах со всеми удобствами, включая недоступные для коренного населения города ванные и душевые комнаты.
В последнее время интерес петербуржцев к своему прошлому стал особенно острым. Поиски собственных корней, желание отыскать, откуда «пошли есть» их фамилии, постепенно превращаются из досужего увлечения в болезненную необходимость. В этом смысле становится понятным естественный интерес к заброшенным и забытым погостам.
Церковь прав. Иова на Волковском кладбище
Напомним, что согласно энциклопедическим словарям поколением считается время, равное чуть менее чем 30 годам. Это соответствует промежутку между рождением родителей и детей. Если это так, то как ни считай, а из примерно 200 поколений людей, живших на земле от сотворения мира по Библии, около 11 поколений имеют прямое отношение к Петербургу. Именно столько поколений прошло через триста лет его существования. Пользуясь условным языком статистики, скажем, что чуть более 3-х из них живут в сегодняшнем Петербурге. Это, как выражаются ученые, родственники одной ступени родства: родители, дети, внуки, иногда — правнуки. Но ведь и те восемь поколений горожан, которые покоятся на петербургских погостах, тоже наши с вами родственники. И все они имеют право на память. А то, что их гораздо больше «там», чем «здесь», так об этом со знанием дела говорили еще древние римляне, не случайно возводя «любовь к отеческим гробам» в высшую степень человеческих добродетелей.
Вот почему, подчеркивая право на родовитость по-петербургски, городская фразеология обратилась к старейшим городским кладбищам — Смоленскому и Волкову. Поговорка «От Смоленского и Волкова кладбища», образованная по аналогии с известной идиомой «от младых ногтей», означает, что речь идет об истинном петербуржце, фамильные корни которого восходят к самому юному возрасту Петербурга.
