История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века - Чичерин Борис Николаевич (бесплатные серии книг txt) 📗
Это учение, которое получило название синергизма, или содействия воли в деле спасения, встретило самые горячие возражения со стороны ревностных лютеран, доводивших начала учителя до крайних последствий. Пока жив был Лютер, он поддерживал Меланхтона, который, со своей стороны, обходил слишком резкое выражение начал синергизма. Но после смерти великого реформатора учение Меланхтона подверглось ожесточенным нападкам со стороны ультралютеранской школы, которой главным представителем был Флаций. Споры между филиппистами, т. е. последователями Меланхтона, и флацианцами, отрицавшими свободу воли и стоявшими за абсолютное предопределение Божие, долго занимали Лютеранскую церковь. Победа некоторое время склонялась на сторону флацианцев, но окончательно спор привел к не совсем последовательному отрицанию как содействия воли, так и абсолютного предопределения. Однако и учение Меланхтона постоянно сохраняло многочисленных приверженцев. Если оно не совсем удовлетворяло односторонней последовательности богословских начал, зато оно давало простор чисто человеческим элементам и открывало путь к развитию естественного права, которое без признания свободы воли немыслимо. Поэтому между юристами это учение превозмогло. При таком условии начало закона могло развиваться у лютеран с тем большею самостоятельностью в юридической и философской сфере, что оно почти совершенно изгонялось из области богословской или по крайней мере занимало в ней слишком незначительное место. Объявив веру единственным требованием религии, лютеране могли предоставить учение о законе светской науке. Однако в XVI веке еще невозможно было сделать такой решительный шаг. Религиозные воззрения до такой степени владели умами, что они неизбежно примешивались и к науке права.
Сам Меланхтон был первым лютеранским писателем по естественному праву, которое у него сливалось с нравственною философиею. Но в своем учении он является более богословом, нежели философом. Как средневековые схоластики включали в богословские суммы особый отдел о законе, так и у Меланхтона есть подобный отдел в знаменитом сочинении, которое послужило основанием всей лютеранской догматики, в «Общих местах богословия» (Loci communes rerum theologicarum). Вся сущность его взгляда содержится здесь. Свое богословское воззрение он перенес и в отдельное, более подробное изложение того же предмета, изданное под заглавием «Сокращение нравственной философии» (Epitome philosophiae moralis). К этому он прибавил толкование на пятую книгу Аристотелевой этики.
Меланхтон разделяет закон на три вида: Божий, естественный и человеческий. Под первым разумеется Откровение. Отличие от схоластического деления состоит единственно в том, что здесь исключается закон вечный, который представляется только как общее философское предположение, но не доступен человеческому разуму. Средневековая философия, старавшаяся обнять все мироздание, вводится здесь в более тесные границы.
Под именем естественного закона Меланхтон разумеет нравственные понятия, прирожденные человеку. Как свет глаза дан человеку Богом, говорит он, так есть известные понятия, которые Бог вложил в человеческий разум. Некоторые из них теоретические, как то: познание чисел, законы силлогизмов, начала геометрии, физики. Все признают, что они совершенно достоверны. Другие понятия — практические, как то: различие между добром и злом, обязанность повиноваться Богу и т. п. И эти начала должны бы быть столь же тверды и достоверны, как математика. Но вследствие грехопадения разум человека помрачился, а в сердце его возникли влечения, противные естественному закону. Поэтому прирожденные ему нравственные понятия перестали иметь для него полную достоверность. Они находятся в постоянной борьбе с неправдою и пороком. Видя такую нетвердость человеческих убеждений, некоторые философы усомнились даже в самом существовании нравственных начал. Они спрашивали: различаются ли добро и зло по самой природе или только по мнению людей? Но такое сомнение постыдно и преступно; это все равно что спрашивать: по природе или случайно дважды четыре составляют 8? Божественный свет разума следует не гасить, а поддерживать в человеке. Надобно утверждать дух, дабы он познал истинные практические начала и убедился, что они так же тверды и достоверны, как теоретические истины, и что те и другие составляют непреложное постановление Бога. Поэтому истинное определение естественного закона будет таково: это понятие о божественном законе, вложенное в человеческую природу. Человек создан по образу и подобию Божьему; поэтому в него первоначально были вложены понятия о Боге и о различии добра и зла. И хотя эти понятия затемнились, однако они существуют. Притом сам Бог откровенным законом приходит на помощь помраченному разуму. В десяти заповедях с совершенною ясностью изображается весь естественный закон. К ним сводятся все прирожденные человеку нравственные понятия, и разум легко может убедиться, что эти откровенные Богом предписания совпадают с собственными его указаниями.
Первый естественный закон состоит в познании верховной нравственной причины, без которой само различие добра и зла не могло бы существовать. Разум показывает человеку, что есть единый Бог, вечный Разум, мудрый, благой, праведный, создатель вещей, награждающий добрых и наказывающий злых, и что поэтому ему следует повиноваться. Этот закон совпадает с первою заповедью. К нему относятся все доводы языческих писателей, Ксенофона, Цицерона, и других, которые, следуя естественному разуму, защищали этот закон против безбожников.
Отсюда вытекают другие законы, касающиеся поклонения Богу и совпадающие с первою скрижалью завета. Однако эти предписания не так ясны, как следующие, которые говорят о гражданском порядке, ибо естественный разум скорее понимает практические потребности жизни, нежели отношения человека к Богу. Рассматривая человеческую природу, разум убеждается, что человек создан для законного общежития и что обществу нужны порядок и управление. Первым началом управления представляется власть родительская, по образцу которой власть передается и другим начальствующим. Сообразно с этим, первая заповедь второй скрижали требует повиновения родителям. Затем следуют другие заповеди, предписывающие воздержание от насилия, от нарушения брачного союза, от посягательства на чужую собственность, от лжи. Все это ясно доказывает совпадение естественного закона с десятью заповедями. Отсюда мы можем получить твердое убеждение, что сам естественный закон исходит от Бога [206].
Но кроме десяти заповедей Меланхтон принимал в руководство и этику Аристотеля. Мы видели, что он сам себя считал перипатетиком. Воспитанный под влиянием эпохи Возрождения, он сделался главным проводником классического образования у лютеран. Особенно высоко он ставил Аристотеля, к которому влекло его стремление примирять противоположное. Однако к классицизму он относился не как гуманист, а как ревностный протестант и богослов. Поэтому он и в отношении к Аристотелю стал почти на одинаковую точку зрения со средневековыми схоластиками. Он не усваивал себе, как последние, общей философской системы греческого мыслителя, его умозрительных категорий, но он хотел применить его нравственное учение к христианским началам. Меланхтон считал этику Аристотеля драгоценным сокровищем и упрекал великого философа единственно в том, что у него нравственные начала не возводятся к Богу. Как язычник, Аристотель ставил добродетель высшею целью практической деятельности человека; но, по учению церкви, верховная цель всех человеческих действий есть Бог, а философия, говорит Меланхтон, должна просвещаться религиею. Отсюда является и иное понятие о добре. По учению языческих философов, добром называется то, что сообразно с природою человека; но христианская вера дает началу добра высшее значение: верховное добро есть сам Бог и его святая воля. Это добро нравственное, а не естественное. В мире же добро состоит в установленном Богом порядке, устроенном сообразно с известными целями. Поэтому человек должен все относить к воле Божьей. Добродетель есть наклонность повиноваться разуму, Бога ради. В том же духе должны быть изменены и определения правды, которые даются языческими философами и юристами. Все они ограничиваются низшею областью. Истинное же определение правды состоит в том, что это врожденное человеку повиновение Богу на основании различия добра и зла, дабы человек почитал Бога и знал, что он обязан делать и от чего должен воздерживаться. Относя таким образом все к Божеству, мы повинуемся закону, не ввиду тех выгод, которые он нам доставляет, хотя он сам по себе доставляет нам многие выгоды, а из чисто нравственного побуждения, из любви к Богу.
