Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Синдаловский Наум Александрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
В 1863 году в Юсуповском дворце на Мойке, 94 мало известный архитектор Степанов устанавливает мраморную лестницу, ведущую в партер знаменитого юсуповского театра. Лестница была специально вывезена из-за границы, где ее приобрел Николай Борисович Юсупов. Сохранилось предание, будто, путешествуя как-то по Европе, он посетил одну старинную итальянскую виллу и, придя в неописуемый восторг от ее античной лестницы, выразил желание приобрести ее. По преданию, владелец виллы готов был уступить древнюю лестницу, но… вместе со всей усадьбой, на что русский вельможа, к немалому удивлению хозяев, с готовностью согласился. В 1859 году лестницу доставили в Петербург. Судя по всему, вилла до сих пор находится в Италии.
Во второй половине XIX века в самом центре рабочего Петербурга, рядом с Финляндской железной дорогой, на территории, ограниченной Невой и Симбирской улицей, был выстроен мрачный, из красного кирпича, комплекс для изолятора специального назначения. В комплекс, кроме собственно тюремных помещений, входила церковь и здания специальных служб. Все строения были объединены переходами и в плане приобрели форму нескольких крестов, за что изолятор и получил свое широко и печально известное прозвище – «Кресты». В центре каждого креста возвышалась сторожевая башня. От города тюрьму отделяла глухая кирпичная стена. Автором и строителем тюремного комплекса был широко известный в Петербурге зодчий А. О. Томишко. По преданию, по окончании строительства Томишко был вызван к царю. «Я для вас тюрьму построил», – не очень удачно отрапортовал зодчий. «Не для меня, а для себя», – резко проговорил император и неожиданно прервал аудиенцию. Согласно расхожей фантастической легенде, проект предполагал строительство тысячи одиночных тюремных камер. На самом деле их оказалось 999, так как в последней, тысячной, был якобы замурован несчастный архитектор, дабы секрет постройки умер вместе с ним.
Петербург второй половины XIX века
В первой половине XIX века была проложена железная дорога между Петербургом и Москвой. Она была в полном смысле прямой, или прямолинейной, как и характер императора Николая I. Говорят, предваряя проектирование, Николай наложил на географическую карту линейку и провел прямую черту между двумя столицами. «Чтоб не сбиться с линии, не то повешу», – отрезал царь, передавая карту строителям. Ослушаться императора остерегались. Дорога, действительно, получилась прямой как стрела. Если не считать одного изгиба почти в самой середине железнодорожной колеи. Согласно официальной версии, уклон местности оказался здесь таким крутым, что пришлось устроить объезд, что и привело к изгибу пути. Однако фольклор утверждает, что так получилось потому, что карандаш Николая I, проводя прямую линию, запнулся о его палец. Во всяком случае, в народе этот изгиб известен как «Палец императора». Ходили упорные слухи, что первыми пассажирами железной дороги были арестанты. Свободные граждане поначалу боялись ездить, искренне полагая, что колеса крутит нечистая сила, а везет состав сам дьявол. Все еще хорошо помнили рассказы о том, как царь впервые проехал по железной дороге: Николай приказал поставить на железнодорожную платформу свой конный экипаж, сел в него и так ехал от Царского Села до Павловска.
Между тем сеть железных дорог стремительно росла. Сохранилась легенда о том, как прокладывали рельсы во Всеволожске. В то время управляющим у графа Всеволожского был некий Бернгард. Ему принадлежали и земли рядом с господским поместьем. Железнодорожная насыпь должна была захватить часть этих земель. И Бернгард, как говорят, в качестве компенсации за ущерб потребовал, чтобы одна из железнодорожных станций была названа его именем, а улица вдоль дороги – именем его жены Христины. Так на губернской карте, если верить преданию, появилась станция Бернгардовка и Христиновский проспект во Всеволожске.
Несмотря на быстрый рост железнодорожных перевозок, оставалось популярным и пароходное сообщение. Особенно были любимы петербуржцами морские путешествия в Кронштадт. От того времени осталась легенда, объясняющая, как в Петербурге появилась известная фраза «Чай такой, что Кронштадт виден» или просто «Кронштадт виден» применительно к слабозаваренному или спитому, бледному чаю. Позже такой чай окрестили «Белая ночь». Так вот, еще в те времена, когда путешествие на пароходе из Петербурга в Кронштадт продолжалось чуть ли не два часа, пассажирам предлагали корабельный чай. Чай заваривали один раз, еще на столичной пристани, до отплытия. По мере приближения к острову чай становился все бледнее и бледнее, и когда перед глазами путешественников представал Кронштадт, превращался в слабоподкрашенную тепленькую водичку, сквозь которую действительно можно было рассматривать город.
Впрочем, есть другое объяснение этого петербургского фразеологизма. Чай такой, что через него Кронштадт виден, как рисунок на дне блюдечка, видный сквозь совершенно жидкий, прозрачный чай.
Побывавший в Петербурге Александр Дюма-отец любил рассказывать своим соотечественникам, почему в России «мужчины пьют чай из стаканов, тогда как женщины используют чашки китайского фарфора». Первые чайные фарфоровые чашки, рассказывает Дюма, были сделаны в Кронштадте. На их донышках был изображен Кронштадт. И когда в кафе из экономии наливали в чашки заварки меньше, чем должно было быть, посетитель мог вызывать хозяина, показать ему на дно чашки и пристыдить: «Кронштадт виден». Тогда-то и появилась хитроумная идея подавать чай в стеклянных стаканах, на дне которых ничего не было видно.
Как и в прошлые годы, в Петербурге часто происходили пожары. Из самых крупных известен пожар Зимнего дворца в 1837 году. Дворец загорелся 15 декабря, а накануне, рассказывали петербуржцы, над городом повис «огромный крест, сотканный из тонкой вуали облаков, подкрашенный в кровавый цвет лучами заходящего солнца». К «возобновлению Зимнего дворца с сохранением его прежнего вида и расположения, но с большей роскошью в отделке» приступили сразу. Чтобы успеть восстановить дворец в немыслимо короткие сроки, предписанные Николаем I, были употреблены «чрезвычайные усилия». При окончательной отделке внутренних помещений рабочие, как рассказывает легенда, обкладывали головы льдом. Только так можно было находиться в раскаленной атмосфере, которую создавали непрерывно топящиеся для ускорения просушки стен печи.
Пыляев рассказывает верноподданническую легенду о том, как на следующий день после пожара Николая I встретили возле Троицкого наплавного моста двое купцов. Они стояли без шапок и в руках держали блюдо с хлебом-солью. «Мы, Белый царь, посланы от гостиных дворов Москвы и Петербурга, просим у тебя милости, дозволь нам выстроить тебе дом». – «Спасибо, – будто бы ответил государь, – от души благодарю вас, Бог даст, я сам смогу это сделать, но передайте, что вы меня порадовали, я этого не забуду».
В те времена петербургское купечество отличалось исключительным богатством и столь же необыкновенной гордыней. Сохранилась характерная легенда о купце Злобине, большом любителе устраивать в окрестностях столицы роскошные праздники с музыкой и фейерверками. Как-то раз на вечере у одного знатного сановника Злобин играл в карты. К нему подошел обер-полицмейстер: «Василий Алексеевич, у вас в доме пожар!» Злобин, не отрываясь от карт, спокойно ответил: «На пожаре должно быть вам, а не мне». Кончилось тем, что дом сгорел дотла и купец разорился.
В июне 1863 года огонь охватил Большой дворец в Царском Селе. Это был второй пожар Царскосельского дворца. В 1820 году, по преданию, огонь удалось унять с помощью святой иконы Божьей Матери, вынесенной из Знаменской церкви. Увидев икону, Александр I будто бы воскликнул: «Матерь Божия, спаси мой дом». Рассказывают, что в эту минуту переменился ветер, и пожар удалось быстро прекратить. На этот раз, уже по указанию Александра II, икону вынесли из церкви и обнесли вокруг дворца. Пламя, еще мгновение назад не поддававшееся пожарным, тут же стало затихать.
