Воля и власть - Балашов Дмитрий Михайлович (читать полную версию книги TXT) 📗

Пулад тянул молча и мрачно: «Во дворец не пробиться!» – отверг. – Там режут всех! Только ежели повязан…

– Пошли кого! – перебил Василий. – Али со мной поезжай! Я тут от великого князя Московского послан! – прибавил, чтобы Пуладу стало вразумительно, кто перед ним. Пулад глянул на него уважительно.

– Не врешь, сотник? – вопросил, и тут же повинился: – Прости! Кровь очи застит!

В это время в палатах дворца раздался дикий, душераздирающий крик многих голосов и женский визг.

– До гарема добрались! – сказал Пулад. – Верно, и Шадибека уже кончили!

Визг прекратился, перейдя в жалобный плач и стон. Из дворца начали выводить перевязанных полоняников.

– Керим! – вдруг выкрикнул Василий, признав сотника в связанном окровавленном пленнике.

– Ну же Пулад! – требовательно выкрикнул он, и тот, подчиняясь по старой привычке железному голосу своего бывшего командира, поскакал следом.

– Этого – мне! – воин, растерянно глянув на Василия и Пулада и признав, видно, в последнем своего начальника, шатнувшись, отпустил конец аркана, которым был связан Керим, и его тотчас подхватил Василий. Кметь, видно, хотел поспорить. Но в этот миг на площади показался сам Идигу со своими нукерами, а Василий, дабы не спорить, сунул ратному в руку серебряный даргем, и тот отстал.

Идигу ехал, сутулясь, глядя перед собой. Морщинистое лицо его было сурово и недвижно, в глазах вспыхивали и гасли искры невольного торжества. Он поднял руку, повелел негромко: «Кричите: Слава Булат-Салтан-хану!» К нему подошел перевязанный незнакомый бек, протягивая какой-то тяжелый сверток, с которого капала кровь. – Голова Шадибека! – догадал Василий, и вчуже испугался этого старого эмира, который доселе держал в своих руках трон Большой Орды и распоряжался жизнью ее ханов.

«Вот также он говорил с Витовтом накануне сражения на Ворскле!» – подумалось.

Ничего не понимая, Керим с глазами, залепленными кровью, молча прижимался к его стремени, не ведая еще, смерть или спасение ему предстоят.

– Прощай, Пулад! – вымолвил Василий. – Надеюсь, когда схлынет эта беда, ты навестишь старых друзей.

Он дернул за веревку, заставив Керима бежать вслед за лошадью, а в ближайшем переулке остановил и помог взобраться на круп коня.

– Ты, Васька? – вымолвил Керим, начиная понимать, что остался жив и спасен.

– Я! Держись! Поскачем! – примолвил Василий, и почуя, что Керим прочно ухватился за его пояс, погнал в опор. Все мнилось, что вот-вот догонят и убьют! Назади все еще кого-то имали, били, раздавались жалкие крики, там и сям вспыхивали пожары. Он петлял по улицам, увертываясь от мест, где его могли бы схватить, и уже к закату вымчал наконец в степь. Было еще опасение, что и юрты Шадибековых нукеров пограблены, и увидя кучку верхоконных, так и подумал было, но оказались свои – убеглые, что ждали тут, не ведая еще, какая и чья настала власть и кому надобно приносить присягу. Только переговорив с ними, Василий понял, что они с Керимом спасены. В черевах, как отпустило, и с облегчением пьяная усталость подошла. Едва доехал, едва сумел помочь занести в юрту Керима – женка которого, мгновенно уняв поднявшийся было плач, тотчас распорядила греть воду, готовить травы и ветошь. Видимо, не впервой выхаживала раненого мужа, не растерялась и в этот раз.

К ночи, вымытый и перевязанный, Керим лежал в кошмах, благодарно взглядывая на Василия. В котле доваривалась шурпа, а женщины уже по-деловому суетились, доставая то и другое. И чья-то прохладная юная рука коснулась его щеки: то Кевсарья молча благодарила Василия за спасение ее отца.

Пулад приехал на другой день, к вечеру. Сидел, долго глядя на Керима. Сказал:

– Идигу велел разыскать всех, кто защищал Шадибека и убить. Я сказал, что ты помогал нашим! Пусть Васька подтвердит! Не то убьют нас обоих!

– Самому Идигу сказать? – вопросил Василий, вставая и застегивая пояс. – Едем!

Пулад угрюмо взглянул на него, потом медленно улыбнулся:

– А ты все такой же, юзбаши! Не изменился совсем!

Ехали степью, конь о конь, и Пулад, оттаивая, сказывал о себе, о том, как чуть не погибли, пробираясь к дому, о том, как пошел служить к Идигу, поминая завет Василия – служить сильному. Был и в Заволжье, и в Крыму, с письмом Идигу ездил к Железному хромцу в Самарканд и видел там испанских послов, а было то перед самою смертью Тимура. И опять чудом выбирался обратно, едва не угодивши в полон.

– Я тебя-то не враз признал! – повинился Василию. – А как ты приказал… тогда и воспомнил, словом!

Была уже глубокая ночь, но Идигу не спал, и скоро привял своего сотника с его русским спутником. Остро взглядывая в лица, выслушал обоих.

– Ты дрался в войске Витовта, против меня, Пулад! – сказал Идигу, и в голосе прозвучало не то предостережение, не то угроза.

– И я дрался против тебя, повелитель! – смело возразил Василий, глядя в глаза Идигу. – И я же посоветовал Пуладу бросить бездарного Тохтамыша и служить тебе!

Тень довольной улыбки тронула лицо старого волка.

– А ты, русич, – высказал он, – передай своему коназу, что его заждались в Орде!

Сказал, и у Василия по спине поползли холодные мураши, столько было во вроде бы добродушных словах Идигу скрытой жестокой угрозы.

– Ты от кого прибыл?

– От боярина Федора Андреича Кошки! – отмолвил Василий. – С его сыном Никифором.

– Что ж сам-то он не прискакал?

– Недужен. Не встает!

Идигу покивал головой, пожевал губами, подумал, высказал:

– Идите. Вашего Керима не трону. Пусть верно служит новому хану Большой Орды!

Над степью волоклись низкие серые тучи. Волга засинела и потемнела, начиная выходить из берегов. Где-то в верховьях шли непрестанные дожди. Подходила осень. Теперь, когда Василий приезжал к другу, Кевсарья выбегала навстречу гостю, убирала его коня, подавала воду для рук и наливала кумыс за едой. Керим уже начал вставать, садиться в седло. Раны его понемногу затягивались.

Как-то уже настойчиво засиверило, подступали холода, и белесое небо готово было вот-вот просыпаться снежною крупой, – они стояли вдвоем у коновязей, беседуя о делах тверского великого князя Ивана Михайловича, который, кажется, одолевал двоюродника, перевесив его серебром, и невдолге должен был получить у Булат-Салтана ярлык на свою вотчину и спорные с Юрием Всеволодичем Холмским земли. Дул ветер. Кевсарья выглянула из юрты, созывая их к выти [93].

– Женись! – сказал Керим спокойно и просто. – Любит тебя!

– Стар я! – отмолвил наконец Василий, оглушенно перемолчав.

– Не стар. Ты воин! – отверг Керим. Да для Орды он, Василий, был еще не стар. – Женись! Она заменит тебе Фатиму! – повторил Керим. – Мужу плохо быть без жены. Русский поп окрестит ее и перевенчает вас тут, в Сарае. А я буду знать, что отдал дочь в хорошие руки, в руки того, кто спасал меня от смерти прежде, и спас теперь!

Василий молчал.

– Иди, поговори с ней! – подсказал Керим, и Василий, деревянно переставляя ноги, двинулся к юрте. – Выйди, Кевсарья! – попросил он девушку.

Она готовно, накинув на плеча чапан, вышла к нему. В степи не в городе: тут женщины, да и девушки, не прятали лиц, и это не считалось грехом. Отворачиваясь от ветра, девушка косо взглядывала на него, ждала.

– Когда-то я любил девушку, ее звали Фатима, – трудно начал Василий.

– Я знаю! – перебила Кевсарья. – Она стала твоей женой и ее увели гулямы Тимура! Ты часто ее вспоминаешь? – спросила она, заглядывая ему в лицо.

– Не часто, – возразил Василий. – Но жениться больше не смог. А ты похожа на нее…

– Знаю, ты воскликнул тогда: Фатима!

– Да.

Они молчали. Дул ветер. Девушка подошла к нему вплоть. Губы у нее были, как у молодого жеребенка, нежные, Фатимины губы. И руки молодые и упругие, что он почувствовал, когда она обнимала его. И пахло от нее юртой, спелым яблоком и молодостью. И не нужно было уже спрашивать, пойдет ли она или нет за него замуж.