Воля и власть - Балашов Дмитрий Михайлович (читать полную версию книги TXT) 📗
С дьяком Олексеем Стромиловым над грамотою этой сидели, когда уже все было собрано и учтено, часа три без перерыву, подкрепляя себя лишь крепким хлебным квасом. Перечислялись села, отходящие Софье, прикупы и примыслы, да села, отобранные когда-то у отцова возлюбленника Федора Свибла, села в Юрьеве, села под Ростовом Великим и под Владимиром, луга, починки, борти, рыбные ловища, села, выкупленные у татар, и те, которые должны были достаться великому князю «оже переменит Бог Орду» (в ту пору в это уже настолько верили, что включали подобную возможность в духовные грамоты). Перечислялись владения на Белоозере, на Вологде, прикупы на Устюге и на Тошне. Перечислялись бобровники, варницы. Нижний Новгород твердо вручался Василию, как и Муром, – примыслы великого князя, за которые плачено было и кровью, и годами борьбы.
Долго обсуждали и осторожно вписывали статьи о татарской дани, и опять звучало: «А переменит Бог Орду, и княгиня моя емлет ту дань себе, а сын мой, князь Василий, не вступается. А волостели свои, и тиуны, и доводщики судит сама. А сыну моему, князю Василью, в ее волости, ни в села не всылати ни по что. А те волости и села княгине моей до ее живота, опроче Гжели да Семциньского села, да ее прикупа и примысла, а по ее животе – ино сыну моему, князю Василью».
И была в грамоте духовной одна строка, которую Василий записал, помнится, с болью и гневом, строка, вызванная отсутствием ряда с Юрием, который, по лествичному праву, мог и должен был наследовать брату Василию. И строка эта была такова: «А даст Бог сыну моему великое княжение, ино и яз сына своего благословляю им, князя Василия». Даст Бог! Это значило, ежели уступит престол десятилетнему племяннику своему Юрий, никакими иными свойствами, кроме припадков дикой беспричинной злобы, доселе себя не прославившему…
Ну, и конечно, сыну оставлялись добро и округа, животворящий патриарший Филофеевский крест, пресловутая, переходящая из поколения в поколение икона Парамшина дела, да кресчатая цепь, да пояс золот с каменьем, подарок отца, да другой «на чепех, с каменьем же», да третий, на синем ремени. И конечно, та самая сардоничная коробка, по преданию принадлежавшая когда-то римскому цесарю Августу, да золотой ковш, да окованное золотом судно – материн дар, каменная великая чаша, подарок Витовта, да хрустальный кубок, дар короля Сигизмунда. Конинные стада делились пополам между женою и сыном. Замужним дочерям передавались в дар по пять семей холопов с холопками. И заключительные строки духовной звучали так:
«А приказываю сына своего, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети, своему брату и тестю, великому князю Витовту, как ми рекл, на бозе и на нем, как ся имет печаловати, и своей братьи молодшей, князю Ондрею Дмитриевичу, и князю Петру Дмитриевичу, и князю Семену Владимировичу, и князю Ярославу Владимировичу и их братьи по их докончанию, как и мы рекли. А у грамоты были мои бояре: князь Юрий Патрикеевич, Иван Дмитриевич, Михайло Ондреевич, Иван Федорович, Михайло Федорович, Федор Иванович Сабур. А писал сию мою грамоту Олексей Стромилов».
Внизу – подпись на греческом языке митрополита Фотия, который и оказался в эти часы главным лицом едва не наступившей тотчас трагедии.
Теперь перед смертью великого князя духовная грамота двухлетней давности была попросту прочтена. Из виднейших бояр, ее подписавших, – Юрия Патрикеевича, теперь уже и родича великого князя, Ивана Всеволожского, Кошкиных, Челяднина, Сабуровых и Зернова – никто за это время не был отставлен, не попал в остуду и не был удален от двора. Не было подписи обиженного Василием младшего брата Константина, и не было подписи Юрия Дмитрича, той самой, без которой все расчетливое устроение митрополита Алексия могло полететь дымом, рухнуть, похоронив под собою развалины Святой Руси.
У людей, сидевших у ложа великого князя, лица были суровы и значительны. Решалась судьба страны. Фотий, на которого свалились в этот час судьбы престола и всей Руси Великой, тотчас, невзирая на ночную пору, отрядил боярина Акинфа Ослебятева за князем Юрием Дмитричем, дабы тот подтвердил права малолетнего племянника своего. Юрий не явился на зов, и тотчас уехал к себе в Галич.
Василий Васильич, которому исполнилось десять лет и шестнадцать дней, сел на престол великих князей Владимирских. Собранным в ночь советом ближних бояр было решено принудить Юрия к сдаче. Младший из Дмитричей, Константин, решивший стоять за племянника, чтобы там ни было у него с покойным братом, отправился с полками к Галичу. Юрий, не собравший полки, бежал в Нижний Новгород, а оттуда, при подходе великокняжеских ратей, отступил за Суру.
Константин постоял на левом берегу реки в виду противника и, не рискнув переходить реку, вернулся. Юрий тотчас через Нижний воротился к себе в Галич и предложил заключить перемирие на один год.
Фотий с Софьей и дядьями Андреем, Петром и Константином послали – от лица ребенка Василия – к Витовту. В Галич толковать с Юрием отправился сам Фотий. Юрий, решив удивить да и поколебать первосвятителя количеством своих подданных, приказал выйти всему населению на окрестные холмы и луга. Фотий, отлично разобравшийся в том, что перед ним не военная сила, а толпы простого народа, отмолвил князю, усмехнувшись в бороду: «Сыну, не видех доселе столько народу в овчих шерстех!»
Фотий так и уехал, не благословивши князя, а мор в Галиче вспыхнул с новой силой. Пришлось Юрию самому скакать за преосвященным и просить о благословлении.
В конце концов, после посыла туда и обратно многих бояр, постановили перенести решение о престолонаследии на суд хана.
В то же лето в Твери умер князь Иван Михалыч Тверской, и на престол сел его сын Александр.
На Москве все еще продолжался мор и это было еще не самое худшее из всего, что предстояло пережить России в ближайшее тридцатилетие.
