Звезды царской эстрады - Кравчинский Максим Эдуардович (книги онлайн без регистрации полностью txt, fb2) 📗
Глава XV
ДВЕ ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
В 1922 году я приехал в Берлин. Остановился в отеле «Эксельсиор», дал несколько концертов, прошедших с большим успехом. Этот успех привлек внимание известной антрепренерши Мери-Бран. Странное существо! Полумужчина, полуженщина. Во всяком случае мужского «начала» было в ней больше, чем женского; и одевалась она скорее по-мужски, и склонность имела к молодым блондиночкам с нежной белой кожей.
Мери-Бран законтрактовала меня на Данциг и на модный польско-немецкий курорт Цопот. Я уже собирался в путь-дорогу – звонок. Снизу какой-то незнакомец (он так и не назвал себя) просит разрешения увидеть меня. Получив таковое, поднялся ко мне в номер. И хотя он знал, что он у меня и перед ним я, однако для большей уверенности полюбопытствовал:
– Вы господин Морфесси?
– Да, я.
– Можно у вас отнять полчаса?
– Смотря для чего…
– Один ваш старый знакомый очень хотел бы вас видеть и прислал за вами автомобиль.
– Кто же это?
– Разрешите сделать вам сюрприз, – уклонился посетитель от прямого ответа.
– В таком случае я приеду с дамой. Это ничего?
– О, сделайте ваше одолжение!
Я вышел с моей знакомой артисткой Бэлочкой. У подъезда нас ждала открытая машина, умчавшая нас в отель «Эспланад». Входим в лифт; выходим. Лакей распахивает дверь дорогого апартамента. Нас встречает увядшая дама, любезно произносит несколько английских фраз. Убедившись, что мы не говорим и не понимаем по-английски, переходит на очень ломаный русский язык. Откуда-то из глубины появляется еще такая же приблизительно дама. А минуту спустя из глубины апартамента выходит совсем молодой человек в цилиндре, во фраке и в легком черном пальто с пелериной.
Есенин и Дункан
Довольный собой, развязный, спрашивает меня:
– Вы не узнаете меня? – И, не дождавшись ответа, заканчивает: – Я тот самый Есенин, помните? Да, я его тотчас же вспомнил, несмотря на фрак и цилиндр и на несколько лет – и каких лет! – проведших борозду между первой встречею и второй.
Сейчас я понял, зачем прибегнуто было ко всей этой загадочности. Да и сам Есенин тотчас же пояснил:
– Я боялся, что если мое имя будет названо, вы не пожелаете меня видеть!..
Хотя, в сущности, какой же я большевик?..
Смешно…
Замяв эту, видимо, неприятную для него тему, он предложил:
– Может быть, отужинаем вместе… Я буду очень рад…
Я особенной радости не обнаружил, но согласился. Наши дамы перезнакомились и научились кое-как понимать друг друга. Первая дама, встретившая нас, оказалась женою Есенина, знаменитой танцовщицей Дункан.
Ехали мы долго, ехали на двух машинах и очутились в ресторане, где все – и помещение, и убранство – было на старонемецкий лад. Все было выдержано в стиле тяжелой, монументальной готики. Нас здесь ждал чудесно сервированный стол, весь в цветах, с тончайшими деликатесами, которые были непостижимы для тогдашнего Берлина, сурово и упорно голодавшего.
Гастрономический обед запивался отборными винами, и хотя никто из нас не был умерен в напитках, но Дункан после обеда потащила меня в соседний с нашим кабинетом бар, требуя, чтобы я пил с ней какой-то необыкновенный крепкий коньяк. Он ударил ей в голову, и после третьей рюмки у нее стал заплетаться язык. Выходим и рассаживаемся по автомобилям, причем в одном из них мы были вместе – Есенин и Дункан и я со своей дамой. Есенин только-только разошелся, – необходимо заехать в какой-нибудь ночной кабак. Тогда в Берлине это было легче сказать, нежели осуществить. Социалистическая власть, с целью поднятия нравов, относилась к ночным увеселительным учреждениям отрицательно, попросту позакрывала их. Но Есенин знал один ночной приют, работавший всю ночь. Там выпили мы две бутылки шампанского и – по домам. Но дорогой пьяный Есенин затеял ссору с еще более пьяной Дункан. Он ее крыл вовсю трехэтажными словами, она же отвечала на языке, непонятном ни самому Есенину, ни благородным свидетелям в нашем лице. Все это производило омерзительное впечатление, но уже совсем невмоготу стало, когда пролетарский поэт в цилиндре замахнулся на свою подругу, смело годившуюся ему в маменьки.
– Ах ты, шкура барабанная, туда и сюда тебя! Вон пошла, вылезай! – И, остановив шофера, распахнув дверцу, он стал выталкивать Дункан на пустынную, предрассветную улицу.
Не дождавшись окончания этой безобразной сцены, я, воспользовавшись этой остановкой автомобиля, покинул его вместе с Бэлочкой.
Такова моя вторая и последняя встреча с Есениным. А теперь скажу несколько слов о первой.
Это было в Царском Селе в 1916 году. Я часто бывал в Царском и потому, что пел в лазаретах императорской семьи, и потому, что в Царском жил мой близкий друг полковник Ломан, несший обязанности ктитора Федоровского собора.
Однажды Ломан говорит мне:
– Юрий, у тебя артистический вкус. Я хочу, чтобы ты прослушал двух юных поэтов! Самородки из мужиков…
Я выразил живейшее согласие, и самородки из мужичков были приведены Ломаном в трапезную Федоровского собора. Оба они были в стрелецких костюмах. Не берусь утверждать, но, кажется, Ломан одел их в стрелецкое платье, чтобы представить юных самородков императрице Александре Федоровне. Одного из них звали Есенин, а другого – Кусиков. Оба они поочередно стали декламировать свои произведения. Декламация Кусикова совершенно стерлась у меня в памяти, некоторые же стихи Есенина не забылись, и в них тогда еще пленили меня места, где так художественно и свежо описывались картинки природы.
Ломан спросил мое мнение. Я высказался в пользу Есенина, отметив его полное превосходство над Кусиковым. И вот спустя шесть-семь лет вместо робкого деревенского подростка в стрелецком кафтане – денди во фраке и цилиндре, познавший все наслаждения крупных центров не только Европы, но и Америки. Вспоминая это, нельзя не вспомнить трагическую обреченность Есенина и Дункан – этой нелепейшей по своей контрастности пары…
Сначала гибнут дети Айседоры Дункан, упав вместе с автомобилем в Сену. Затем гибнет Есенин, написав своею кровью последнее стихотворение, так и не опубликованное большевиками, и повесившись. Совсем необычайна и фантастична смерть Дункан, смерть, технически схожая со смертью Есенина; ее, как и его, затянула петля, но не веревочная, а петля шелкового шарфа, концы которого попали в колесо автомобиля. Мало этого, совсем недавно покончила самоубийством особа, подарившая Дункан этот шарф: ее угнетали угрызения совести, она считала себя косвенной виновницей смерти Дункан. По ее мнению, не будь этого шарфа, Дункан осталась бы жива…
Глава XVI
ПАВЕЛ ТРОИЦКИЙ. ЕВРЕЙСКАЯ СВАДЬБА. НА БЕРЕГАХ ДНЕСТРА И ДУНАЯ. БЕЛГРАД. В. В. ЛОЗОВСКАЯ – ГЕРОИНЯ ЛЕГЕНДАРНОГО ПОДВИГА ПРИ ОТСТУПЛЕНИИ КУТЕПОВА ОТ РОСТОВА – МОЯ ЖЕНА. ПАРИЖСКИЙ КОНЦЕРТ
В 1926 году Павел Троицкий уговорил меня сделать концертное турне по Румынии. Новая страна, новые впечатления… Подумал и поехал.
…Благодаря жизнерадостному характеру моего спутника происходили с нами приключения забавные, подчас совсем анекдотического характера. Расскажу только одно.
Ехали мы в дилижансе из Татарбунар в Сороки. Вместе с нами торопилась туда же невеста – молоденькая, хорошенькая евреечка – со своими родителями: на следующий день должна была состояться ее свадьба с молодым сорочанином, которого она один раз в жизни только и видела, – когда он приезжал свататься. В дороге все мы перезнакомились и к Сорокам подъезжали уже друзьями, в особенности П. Троицкий, с невестою и ее родными. Само собой разумеется, что мы получили самое искреннее приглашение на свадьбу. Но у нас в тот же вечер был назначен концерт, а после концерта и длинной, утомительной дороги – не до свадьбы. И я старался как можно деликатнее отказаться от любезного приглашения. Иного, однако, мнения в этом отношении был П. Троицкий, который сумел так обворожить стариков, что и сам начал чувствовать себя на положении чуть ли не близкого родственника, отсутствие которого на свадьбе может омрачить весь праздник Своими беспрерывными шутками и прибаутками он привел родителей невесты в такое игривое настроение, что, когда при въезде в Сороки мы попали в толпу поджидавших невесту будущих ее родственников и свойственников, родители невесты представили его как «американского дадюшку». В первый момент встречавшие поверили этой шутке, и трудно описать, что здесь произошло. Все со сладостными возгласами бросились обнимать и целовать Троицкого, и нужно было видеть, с какой ловкостью он ускользал от объятий стариков и старух и как пылко – совсем не по-родственному – он взасос целовал молодых девушек – хотели они этого или нет, безразлично. А когда после концерта он явился на свадьбу, то вскоре оказался центром внимания, общим любимцем и, кажется, вскоре действительно породнился с большею частью и хозяев и гостей.
