Великий торговый путь от Петербурга до Пекина (История российско-китайских отношений в XVIII–XI - Фауст Клиффорд
После своего возвращения на родину в 1743 году О. Мясников доложил Кабинету, что не все у него получилось, как планировалось, что он слабо изучил приемы ремесла, которыми ему поручили овладеть. Из-за недоброжелательного к нему отношения со стороны Е. Фирсова, заявил он, не вышло передать достаточные сумы денег на подкуп китайца, обещавшего поделиться с ним секретами изготовления фарфора. Повышенный спрос на тонкий фарфор в России давно определился, и императрица Елизавета уже на следующий год одобрила учреждение в Санкт-Петербурге Императорских фарфоровых заводов. Участникам следующего обоза под руководством Герасима Кирилловича Лебратовского тоже поручили задачи такого промышленного шпионажа. Выполнены они были, по-видимому, тоже без особого успеха.
За годы, прошедшие после посещения Пекина Е. Фирсовым с обозом, отношения между русским и китайским народами становились все прохладнее. Майор М. Шокуров возвратился в Пекин в ноябре 1742 года с главной задачей, состоявшей в объявлении о восшествии на русский престол дочери Петра Великого Елизаветы. Он привез с собой трех студентов Московской духовной академии на смену тем стажерам, что уже отучились в Пекине, причем еще один из них, остававшийся там с 1741 года, — Иван Шихарев — умер. Козни майору начали строить задолго до того, как он прибыл в Пекин; в Угре тушету-хан не к месту вспомнил, что в Кяхтинском договоре ничего не говорилось относительно студентов, сопровождающих курьера, и их следовало отправлять с обозом. Поэтому он отказал студентам в пересечении границы. М. Шокуров оставил их в Угре и в Пекин отправился без студентов. Добрался он туда 12 мая 1743 года. Через три дня император удостоил его аудиенции и разрешал студентам продолжить путь к месту назначения, но в Пекин они прибыли только 16 октября.
Едва удалось справиться с этим мелким недоразумением, как возникло новое: китайский император загорелся желанием отправить свои дары новой русской царице. Майор Шокуров отказался принимать их после того, как русские священнослужители объяснили ему, что их послали «не с почестями, а с пренебрежением». Причина такого их заявления остается загадкой. Тогда Цяньлун собрался отправить специальное посольство с поздравлениями Елизавете, но позже М. Шокуров узнал от местного чиновника, что советники императора постарались убедить императора этого не делать и добились своего. Они напомнили императору, что из Пекина в Москву отправили два посольства с поздравлениями новым стяжателям русского престола, но кроме давнишнего посольства Измайлова из Москвы в Пекин не прислали ни одного почетного посольства. Михаил Львович доложил о своих попытках усовестить китайских вельмож, обратив их внимание та то, что в России не знали о кончине Юнчжэна, так как при китайском дворе не побеспокоились о направлении траурной ноты в Москву. Как бы то ни было, но ущерб двусторонние отношения понесли. Когда добрался до Москвы в начале января 1744 года, он передал начальству две дипломатические ноты из Лифаньюаня. В первой содержались поздравления Елизавете в полном соответствии с протоколом, но одновременно обращалось внимание на отказ курьера доставить дары в виде камки и фарфоровых изделий. А во второй было требование о том, чтобы студентов впредь отправляли с обозами. Кроме того, молодым русским людям отказывалось на будущее в денежной поддержке с китайской стороны. Только в силу безграничной добродетели его величества нынешней троице позволили нарушить утвержденный порядок.
Вразрез со всеми упомянутыми недоразумениями в Сенате голосовали в пользу подготовки очередного обоза и приняли определенные новые меры по обеспечению ему благоприятной перспективы. В 1743 году из Коммерц-коллегии в Сенат поступило сообщение о том, что иноземные купцы в Санкт-Петербурге морским и наземным транспортом регулярно ввозят из-за границы крупные партии китайского (и индийского) шелка, аниса, медной утвари, сургуча, фарфора и других товаров. Тем самым они наносят «большой ущерб» торговле обозами. В коллегии потребовали издать сенатский указ о запрете такой торговли под страхом конфискации контрабандного товара. Сначала сенаторы проявили определенную воздержанность. 23 сентября 1743 года они распорядились, чтобы весь китайский дамаст и свистун (тоже сорт шелковой ткани), уже ввезенный на территорию России, обложили налогом и переправили ко двору. Впредь ввоз таких тканей категорически запрещался через все без исключения российские порты. Полтора месяца спустя распоряжением Сената в список запрещенных к ввозу в Россию товаров добавили весь товарный китайский шелк, а также лакированную утварь. Все распоряжения опубликовали и довели до заинтересованных лиц на французском и немецком, а также на русском языках. 5 декабря вышел последний и самый содержательный указ. Вводился запрет на ввоз в Россию всех китайских шелковых изделий, названия многих из которых указаны конкретно, а остальные упомянуты в общей категории, и всех тех предметов, что перечислялись в сентябрьском указе. Всю контрабанду приказано изымать в пользу государства, а нарушителей указов предписывалось штрафовать «безо всякой жалости». Таможенников пограничных областей (Малороссии, Лифляндии, Истляндии и Финляндии) тщательно проинструктировали обратить особое внимание на указанные предметы.
На востоке России вернулись к подзабытой кампании по надежному прикрытию монгольской границы. По настоянию Сибирского приказа и Коллегии иностранных дел 11 января 1744 года в Сенате предусмотрели возведение брустверов и рвов, а в лесах между реками Чикой и Селенга, считавшимися единственными официальными путями передвижения вглубь от границы, еще и завалов с частоколами. Притом что непосредственной причиной такой меры считалась контрабанда ревеня (купец Свиньин, недавно получивший исключительное право на поставку ревеня, подал свой первый запрос), результат от ее введения состоял в пресечении любой контрабанды из Китая или Монголии.
В августе того же года в Сенате ввели в обращение новые печати, которые полагалось прилагать не к бумаге, а к мягкому сургучу, чтобы помечать все товары, проходящие через Сибирь в обоих направлениях, на таможнях Кяхты, Верхотурья, Нерчинска и Ямышева.
На фоне ухудшающихся отношений с китайцами и наглядных свидетельств одновременно официального и преступного соперничества вокруг доставляемых обозами в Санкт-Петербург товаров асессора Герасима Кирилловича Лебратовского в марте 1744 года назначили руководителем очередного обоза. Практически через год он сообщил руководству таможенной службы о готовности его обоза пересечь границу, но почта в России работала медленно, и Кяхту он покинул только 25 августа 1745 года.
Пока он ждал, из Лифаньюаня пришло представление российским властям по поводу отсутствия наказания двоим русским подданным, за два года до того убившим в пьяной драке двух китайцев. Причем данную дипломатическую ноту составили в таком ключе, что легко было предположить в ней намек на вероятность приостановления приграничной торговли, если китайские купцы не почувствуют себя в полной безопасности во время общения с русскими людьми. На самом же деле в Военной коллегии России приняли меры по задержанию злодеев, распорядились отвезти их подальше от границы в относительно безлюдное место, выпороть их там и затем отпустить. Комендант пограничной охраны, а тогда им служил Варфоломей Якоби, позже сообщил своему коллеге на противоположной стороне границы о том, что убийцы вырвались из-под стражи и все еще находятся в бегах. Китайцев, по крайней мере на тот момент, такое объяснение вроде бы устраивало.
Герасим Кириллович Лебратовский прибыл в Пекин к началу декабря, и его со всей обозной свитой вызвали в Лифаньюань 15-го числа. Торги начались без волокиты, но, как сообщал директор обоза в своем донесении, помехи в товарообмене на этот раз китайцы чинили как никогда щедро. Русский дом держали «под тщательным наблюдением якобы ради его благополучия» четыре китайца, усевшиеся у ворот. Они следили за всеми, кто в эти ворота входил, что кто купил и по какой цене. Каждое утро сменялась караульная команда из тысячи солдат. Они размещались по всему периметру Русского дома, чтобы сопровождать всех выходящих в город русских гостей и входящих в его двор китайцев. Ничего нового в поведении китайцев не наблюдалось, но от описания Г.К. Лебратовским организации «общества» китайских купцов веяло некоторой новизной, и, вероятно, совсем не случайно оно согласовывалось с тем, что уже было известно о китайских монополистических методах ведения дел после 1720-х годов в Кантоне. Приблизительно 15–20 китайским купцам разрешали объединяться в «общество» для ведения торговли с русскими купцами, и им нельзя было торговать на свой страх и риск или образовывать самостоятельные компании. Для участия в торгах остальным купцам приходилось присоединяться к этому избранному внутреннему кругу предпринимателей. Естественно, что привилегированные купцы строго придерживались установленных ими же порядков, чтобы в русский квартал попадали только причастные к их делу люди. Руководитель русского обоза жаловался на то, что из-за такого подхода китайцев к торговле российские товары расходились задешево, а китайские товары, причем многие из них низкого качества, обходились русским купцам слишком дорого. И ничего высокопарного в его словах не прозвучало, когда он вопрошал: «Что можно ожидать от нашего обоза с учетом всего сказанного?!» Многие русские товары приходилось отдавать «за половину их обычной цены». Неоднократные жалобы в Лифаньюань остались неуслышанными.
