«Ледокол» для Наполеона (Лживый миф о «превентивной войне») - Мультатули Петр Валентинович (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
Другое предложение М. Сперанского было не менее вызывающим. Он предлагал Александру! незадолго до войны фактически ввести в России «Кодекс Наполеона». На секунду представим себе, что накануне Великой Отечественной войны Жуков предложил бы Сталину ввести вместо «сталинской конституции» «расовые законы» Третьего рейха. Скорее всего, Жуков не дожил бы до следующего утра. А М. Сперанского Александр всего-навсего выслал в Нижний Новгород, а по мере наступления Наполеона к Москве — в глубь России — в Пермь.
О заговоре М. Сперанского государю постоянно докладывал московский градоначальник граф Ф. В. Растопчин. Именно он ознакомил Александра I с бумагами, компрометирующими государственного советника. Царь вызвал его к себе и, показав ему эти бумаги, сказал: «Объяснитесь без увёрток. Я хочу, чтобы вы защищали себя». После чего он предоставил ему выбор: идти под суд или добровольно в ссылку. «И Сперанский избрал самое благоразумное, что само по себе есть прямое признание. <…>…У Сперанского нашли все шифры, даже личный шифр канцлера, копии с парижской корреспонденции и точные подробности самых важных секретов из канцелярий министерств внутренних дел и финансов. Арестован начальник шифров Бек, но он предъявил приказы Сперанского и оправдывался тем, что выполнял законные распоряжения. Однако объяснение сие не слишком убедительно, он был бы ближе к истине, признавшись: „Откажи я Сперанскому, он перерезал бы мне горло“» [157].
По совету графа Ф. Растопчина был отдан приказ об эвакуации всего населения Москвы перед занятием её Наполеоном. Среди выехавших из столицы было много «бояр», но некоторые из них остались и дождались прихода Бонапарта. Например, шталмейстер П. И. Загряжский, умышленно оставшийся в Москве и часто бывавший на приёмах у Наполеона в шитом мундире [158]; надворный советник А. Д. Бестужев-Рюмин, вошедший во французский «московский муниципалитет, и др.» [159] Нельзя обойти молчанием и отца будущего русского революционера, писателя, философа и публициста А. И. Герцена — дворянина И. А. Яковлева, которому Наполеон поручил ехать в Петербург и отвести письмо к царю с предложением мира. И. Яковлев вовсе не случайно попал на приём к Наполеону. Его хорошо знал «губернатор» Москвы генерал А.-Э. Мортье. Они были знакомы по Парижу, где И. Яковлев долго жил после выхода в отставку. Разумеется, доверить такое важное дело, как передача письма царю с предложением столь необходимого мира, Бонапарт мог только человеку, в котором он был уверен.
Немало коллаборационистов было и среди московского купечества. Во многом это объяснялось тем, что значительная часть купцов были раскольниками. Они стремились оказать всяческую поддержку Наполеону. Недаром Ф. Растопчин писал: «Самые дурно расположенные люди к Государю и Правительству суть раскольники и купцы; первые доказали сие делом, а последние словом». Раскольники признали Наполеона своим государем, его считали «истинным царём», а Александра — антихристом. На Преображенском кладбище раскольничий «государь» Наполеон поставил станки для печатания фальшивых русских ассигнаций. Вместе с французами раскольники занимались расхищением сокровищ столицы, особенно древностей из храмов [160]. Раскольники встретили Наполеона в Москве хлебом-солью, за что их церковь и кладбище остались целы [161].
Конечно, все эти люди были лишь остатками той подпольной силы, которая должна была стать опорой для «царя» Наполеона, — правительством, чиновничеством и прислужниками. Строжайший приказ о поголовной эвакуации и Великий пожар московский разметали эту силу, сделали бесполезным и ненужным её появление на исторической сцене.
Идя походом на Россию, потерявший голову от самоуверенности Наполеон дерзко писал русскому императору 17 июня (1 июля) 1812 г.: «Итак, война между нами объявлена. Даже Бог не может сделать так, чтобы то, что случилось — не случалось бы. Но моё ухо будет всегда открыто к переговорам о мире, и когда Ваше Величество захочет серьёзно разорвать с влиянием врага во имя его семьи, его славы и его империи, он всегда найдёт во мне чувство подлинной дружбы» [162]. «Меньше чем через два месяца, — говорил император А. де Коленкуру, начиная войну, — Россия запросит мира» [163].
Однако пройдёт четыре месяца, и в сожжённой Москве, в условиях приближающейся зимы, за тысячу километров от Парижа, Наполеон унижено будет трижды просить мира у русского царя: «Я веду войну с Вашим Величеством безо всякого озлобления. Простая записочка от Вас, прежде или после последнего сражения, остановила бы моё движение, и, чтобы угодить Вам, я пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если Вы, Ваше Величество, хотя отчасти сохраняете прежние ко мне чувства, то Вы благосклонно прочтёте это письмо» [164].
Презрительное молчание было ответом на эти письма. Наконец Наполеон, не выдержав губительного для своей армии «сидения» в Москве, наглумившись над святынями нашего Отечества и приказав взорвать Кремль, двинулся в направлении Калуги. Но и здесь французского императора ждала неудача. В битве под Малоярославцем он понёс большие потери, а сам едва не попал в плен. «Всемирному» императору оставалось отступать по разорённой Старой Смоленской дороге, со всех сторон подвергаясь атакам регулярных частей, казаков и партизан, навстречу зиме, голоду и гибели. Возмездие настигло Великую армию: сотни тысяч людей нашли себе могилу в снегах России. «Пленный умирает от голода и мороза, тепло и пища тоже убивают его. Великий Князь Константин Павлович самолично привёл нескольких из сих несчастных к своим кухням и приказал сделать для них всё возможное: проглотив несколько ложек супа, они падали замертво. Уже два месяца питаются они падалью, отбросами и даже человеческим мясом (теперь в этом нет уже никакого сомнения) и вследствие сего испускают такое зловоние, что даже трое или четверо сих несчастных делают дом непригодным для ночлега. <…> Прибывший 22 декабря (н. cm.) в Вильну Государь сообщает, что до конца жизни не забудет открывшегося ему ужасного зрелища. Он тут же назначил генерала графа Сен-При, достойнейшего французского офицера (на русской службе), надзирать за всеми пленными, дабы причиняли им возможно менее зла» [165].
Из 600 тыс. человек, перешедших 24 июня Неман, возвратились только 30 тыс. А бюллетень Великой армии 3 декабря 1812 г. сообщал: «Здоровье Его Величества никогда не было столь хорошим» [166].
Наполеон просчитался. Он так и не понял ни характера русского царя, ни характера русского народа. Для Наполеона осталось неразрешимой загадкой, почему все народы России, за исключением небольшого числа отщепенцев, поднялись на борьбу с ним. Русские мужики брались за вилы, сжигали своё добро, уходили в леса, только бы не остаться под «басурманской властью». Поляки, литовцы, белорусы Российской империи, которых Наполеон пришёл «избавлять» от русского гнёта, встречали его враждой и недоверием. «Здешние поляки не похожи на варшавских, — признал Наполеон. — Они, довольные русским правительством, были мало расположены к перемене» [167]. Большую помощь русской армии оказало еврейское население западных районов России. Граф Бенкендорф вспоминал: «Мы не могли достаточно нахвалиться усердием и привязанностью, которые выказывали нам евреи, заслуживавшие тем большей похвалы, что они должны были опасаться мщения французов и населения. Но они ещё более опасались возвращения польского правительства, при котором подвергались всевозможным несправедливостям и насилиям, и горячо желали успеха нашему оружию и помогали нам, рискуя своей жизнью и даже своим состоянием» [168].
