Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945 - фон Хольтиц Дитрих
Так развивался наш бой в неприятельском тылу, когда ко мне поступило сообщение, не предвещавшее ничего хорошего. В нем говорилось о том, что высадка в «Крепость Голландия» севернее Роттердама прошла с меньшим успехом, и нам не следует ждать оттуда никакой помощи. При этом нам приходилось признать, что с каждым часом голландское командование все яснее осознавало ценность моста, открывавшего путь нашим танковым частям, готовым к атаке, и мы могли быть уверены, что оно использует все имеющиеся в его распоряжении силы для защиты входа в крепость. Сообщения от отстающей дивизии главных сил, замедление продвижения танковой колонны также не радовали. Тенденция оценивать ситуацию без особого оптимизма даже побудила меня заявить, что я готов в одиночку держаться на позиции еще дней десять.
Я был уверен: танки подойдут, связь с главными силами восстановится. Поэтому ни слова не сказал об этом разговоре моим подчиненным.
Мой штаб был выведен из строя, мой юный адъютант, очень толковый молодой человек, смертельно ранен; парализованный, он лежал в одном голландском госпитале, и, когда через несколько дней этот чудесный юноша умирал, он в предсмертном бреду в последний раз приподнялся со словами: «Задание выполнено!»
Постепенно к нам подходили новые войска, занимавшие важные позиции в нашем секторе. Я получил приказ оставить северный плацдарм, удерживавшийся моей 11-й ротой, несколькими саперами и небольшой группой солдат 3-го парашютно-десантного полка. Я был вынужден отказаться выполнить его, поскольку считал невозможным оставить территорию, занятую ценой таких больших жертв и имеющую такое большое значение, пока мы удерживали этот плацдарм в своих руках, то оставляли открытой дверь для наших танковых соединений, способных принудить голландское командование капитулировать. Так что я не мог выполнить этот приказ: ставка была слишком велика. Если бы мост оказался взорванным, пришлось бы искать другой способ форсировать реку, и за прорыв фронта мы бы заплатили огромными потерями. Это не должно было случиться; когда приказ был повторен мне дважды, я, к счастью, все равно не сдался. Можете мне поверить: учитывая все увеличивавшиеся потери, этот отказ в повиновении был совсем не простым делом.
Ночью пятого дня боевых действий, 14 мая, была установлена связь с наступающей армией. Атака на северный берег Ньиве-Мааса, то есть в центре города Роттердам, велась свежими силами, во взаимодействии с танковыми частями; ей предшествовал налет «Штук» (Ю-87) на квартал, расположенный севернее порта.
С раннего утра царило большое оживление. Артиллерия и группы связистов заняли свои позиции. Командиры изготовившихся к атаке войск были проинформированы о ситуации, сложившейся на данный момент.
Здесь я хочу отметить, что накануне, 13 мая, я вызвал к себе приходского священника, а также одного коммерсанта и настойчиво убеждал их отправиться к голландскому командующему с тем, чтобы склонить его к капитуляции. Однако их миссия провалилась. Командующий отказался рассматривать любые предложения, исходящие от штатских лиц. Он не мог отделаться от необоснованных подозрений в том, что имеет дело с нидерландскими нацистами. Он просил меня, если я хочу сделать ему какие-либо предложения, прислать офицеров. Но где я мог найти офицера после таких тяжелых потерь?
Во время описанных мною событий произошел эпизод, который я должен передать с большой точностью, поскольку он привел к поистине трагическим последствиям, получившим резонанс во всем мире. Итак, 14 мая, около 8 часов утра (по германскому времени), на мой командный пункт явился один офицер из штаба корпуса генерала танковых войск Шмидта. Офицера сопровождал переводчик. Им было поручено в 11 часов встретиться за мостом с голландским командующим и предложить ему сдаться. Они должны были объяснить ему, что мы располагаем силами для мощного наступления, и, главное, обратить их внимание на угрозу удара с воздуха. Я убеждал их не медля подумать о том, чтобы удалиться, и подсчитать время, необходимое командованию противника для того, чтобы начать переговоры. Вопреки полученным приказам, парламентеры с белым флагом перешли мост около 10 часов. В 11.30 парламентеры вернулись. Приняли их корректно, в соответствии с законами войны. Командующий войсками противника заявил о готовности начать переговоры. К сожалению, парламентеры вернулись без офицера неприятельской армии, наделенного необходимыми полномочиями.
Я глубоко сожалел об этом, потому что подготовка к атаке продолжалась, а время шло. Дома на противоположном берегу реки горели в результате попаданий в них снарядов во время боя. Над городом распростерлись облака дыма, застилавшие солнце. Все вокруг потемнело от плотного дыма, поднимавшегося над Ньиве-Маасом словно туман, устроенного огнем вражеской артиллерии. У нас за спиной, чего мы не заметили, в западную часть города вступили моторизованные соединения. Выделенные для штурма и форсирования Мааса войска очень обрадовались тому, что мосты заняты еще с 10 мая, и тому, что мы прочно удерживали плацдарм. Они отказывались верить, что мы так долго могли его удерживать без связи с другими нашими войсками.
Между 12.30 и 13 часами появился адъютант коменданта Роттердама. Пока докладывали о его прибытии на командный пункт командира корпуса, мы остались вместе на мосту. Стрельба прекратилась, хотя соглашение о прекращении огня еще не было заключено. Адъютанту было поручено выяснить еще некоторые моменты, что было вполне понятно. Однако время уходило. Я много бы дал, чтобы отвести беду, нависшую над городом! Неужели нельзя было начать переговоры прямо на месте! «Нет, – отвечали мне, – это невозможно. Кому должен был сдаваться комендант?» Казалось, еще оставались сомнения относительно прибытия танков, но постепенно офицер признал, что мы не одни. Тогда он отправился на машине к генералу Шмидту.
Почему голландец не мог сразу принять трудное, но единственно возможное решение, ставшее неизбежным? Почему он колебался, почему торговался? Время летело, драгоценные часы были потрачены на бесплодные переговоры. Около 14.30 адъютант вернулся и пересек мост. Мы, находившиеся на передовых позициях, могли только надеяться, что отданы необходимые приказы, что переговоры не прерваны, что командование держит ситуацию под контролем. Кроме того, мы надеялись на восстановление связи с люфтваффе. Если наши самолеты появятся над Роттердамом, достаточно ли будет приказов с земли, чтобы заставить их лечь на обратный курс и не производить бомбардировку, ставшую теперь ненужной? Мы знали, что авиации был дан приказ перед атакой войти в контакт с наземными постами, и в этом случае предполагалось подать сигнал трассирующими пулями.
Напряжение достигло непередаваемой силы. Успеет ли Роттердам капитулировать вовремя?
Однако донесся все нарастающий рев моторов. Летели «Штуки» – пикирующие бомбардировщики Ю-87. Попытки установить с ними радиосвязь не увенчались успехом. Самолеты, как мы узнали позднее, настроили свои рации на внутреннюю радиоволну авиагрупп. Все, словно зачарованные, смотрели на небо. Я отдал приказ стрелять трассирующими пулями. Но клубы дыма, поднимавшиеся от горящих домов, и столбы пара скрыли сигнал от наблюдателей и не возымели желаемого эффекта. Бомбардировщики продолжали свой путь.
Теперь они были уже над городом. Было 15 часов с небольшим. Начали падать бомбы. Земля задрожала, вздыбилась, отовсюду валил дым, гремели взрывы. Роттердам пылал.
Я оставался на мосту, рядом с командующим. Мы были потрясены увиденным. Беспомощные, отчаявшиеся, мы оказались очевидцами страшного события, помешать которому было не в наших силах.
В 17 часов к нам прибыл голландский командующий. В 18 часов переговоры завершились. Полковник Шарро сдал город, превратившийся в один огромный костер.
В результате переговоров, приведших к капитуляции, была достигнута договоренность о том, что голландские войска в 3 часа по местному времени оставят занимаемые ими позиции и начнут сдавать оружие. Нам пришлось назначить более раннее время, поскольку мы опасались, что не сможем достичь своей цели – штаба противника – до наступления темноты, к тому же мы ожидали трудностей при передвижении по охваченному огнем городу.
