Воля и власть - Балашов Дмитрий Михайлович (читать полную версию книги TXT) 📗

Латынь, на которой Цамвлак изъяснялся с известным трудом, все-таки помогла им добраться до ратуши, в которой совершались общие заседания Собора, и до каноника Ульриха Рихенталя, ведшего список приехавших на Собор. Каноник поглядел на литвинов утомленным, мутным взором: литвины? Что-то подумал про себя: «Я вас включаю в немецкий отдел! – заявил он. – Будете вместе с поляками! Сейчас вам выдам грамоты на жилье и снедное довольствие».

На робкое возражение Григория, что-де он – православный, Ульрих Рихенталь только махнул рукой: «Вы знаете, сколько народу прибыло на Собор? Пятьдесят тысяч только постоянных гостей и сто пятьдесят приезжающих время от времени! Это в городе, где сорок тысяч коренных жителей! Чехи, поляки, датчане, шведы, норвежцы, и вы, литвины, вместе с поляками, отнесены в немецкий отдел. А всего отделов или «наций» – пять: кроме немецкого, итальянский, французский, английский и испанский. И каждому отделу принадлежит один голос на Соборе, так что вы будете голосовать вместе с немцами…» Цамвлак вновь попытался было возразить. «Ничего не знаю! – отмахнулся каноник. – Решал об этом совет докторов богословия. Все вопросы к мессеру д'Альи или Герсону!»

Ведомо ли вам, что на Соборе – три патриарха – три! – двадцать девять кардиналов, тридцать три архиепископа, полтораста епископов, сто аббатов и около трехсот докторов! Что приехали такие светила богословия и юриспруденции, как д'Альи, Герсон, Франческо Царабелла, Джованни Бронни, Роберт Галлан! Что присутствуют гуманисты: Поджио, Леонардо Аретино и грек Хрисолор! Что сам император Сигизмунд [135] открывал Собор, и ныне вновь явился на заседания! Что первый вопрос – защита веры от ереси causa fidei уже обсужден и чех Ян Гус, проявивший упорство в защите Виклефианской ереси, сожжен на костре; что обсудили вопрос церковного единства, направленный против схизмы, и ныне все трое пап и антипап лишены своих престолов, что Иоанн XXIII, помысливший бежать, ныне сидит в камере на острове – вон там! И ждет решения своей участи, что Григорий XII отрекся добровольно, а Бенедикт XIII низложен Собором 26 июля 1417 года, и ныне Папою будет утвержден Мартин V, и с этим гибельная схизма в католической, единственно истинной церкви, прекращена, и теперь остались некоторые заключительные реформы – causa reformationus. А о вас, греческих схизматиках, речи не было вообще, и как ведомо нам, все великое княжество Литовское ныне и впредь исповедует католическую веру, а по соглашению с Византийским императором, готовится объединение греческой и латинской церквей!»

Все это Ульрих Рихенталь произнес в усталой запальчивости единым махом, верно, столько наговорился за эти два года чисто пустопорожних споров, что уже не имел ни сил, ни желания что-то выдумывать, ни впадать в хитрые риторические умолчания.

Григорий Цамвлак после того, как узнал о казни чешского магистра Гуса, уже мало что слушал и воспринимал. Как во сне отправился пешком – возку было не проехать сквозь толпы горожан и гостей – искать свое жилье. Как во сне слушал обычную ругань и отнекивания, когда в переполненном городе пытался найти еще какое-то помещение для приезжего, как им казалось, неведомо отколь и зачем греческого иерарха. Наконец его засунули на третий этаж бюргерского, под высокою кровлею, домика, полного народу, в комнатку со скошенным, проделанным в крутой кровле, окном, рядом с несколькими пражанами-чехами, а свиту его и панов распихали по соседним домам. Впрочем, с чехами болгарин Цамвлак скоро сговорился и без помощи латыни, и с трудом понимая и повторяя вновь и вновь незнакомые речения, выслушал, постиг совершившую на их глазах трагедию, про все эти попытки магистра Яна выступить с критикою папства и против продажи индульгенций. Повестили Цамвлаку и о том, что творилось в Праге, когда магистрат распорядился сжечь трех молодых ремесленников, уничтоживших папскую буллу, и ныне все считают мучениками веры, о короле Венцеславе, который, удалив Гуса из Праги, так и не нашел для себя достойной линии поведения. 4 мая 1415 года Собор осудил учение Виклефа с его взглядами на евхаристию [136], с признанием предопределения, мысль, брошенная еще Августином Блаженным, о том, что духовные и светские лица, обретающиеся в смертном грехе, недостойны владения собственностью и могут (и должны!) быть лишены оной, что папства не было в первые три века христианства, и что, следовательно, церковь могла бы обойтись и без видимого главы…

Сидели в такой же тесной, с одною наклоненной стеной, комнатке, пили пиво, заедая солеными сухариками, навалясь на стол, размахивали руками, божились, проклинали и каялись.

Гуса обвиняли облыжно, приписывая ему то, чего он и не говорил. Как всегда, нашлись враги, завистники, которым ученые доктора наук – д'Альи, бывший канцлер Парижского университета, кардинал Забарелла и парижский канцлер Герсон (сам близкий к взглядам английского проповедника Виклефа!) – с удовольствием дали слово. На Гусе отыгрывались, отодвигая суровую обязанность сместить трех старых пап и избрать нового. Друзья да и сам император Сигизмунд требовали от Гуса лишь внешнего отречения, но чешский проповедник уперся. За Гуса принялись в начале июня 1415 года. В конце концов его попросту стали обвинять, что он два года назад не поехал в Рим для выяснения перед папским канклавом своих взглядов. «Докажите, что я не прав – отрекусь!» – отвечал Гус на все уговоры и кардинала Забареллы, и самого императора. В конце концов, 6 июля на XV заседании Собора Гуса, обвинив в том, что он считает себя четвертою ипостасью Божества, приговорили к сожжению на костре. Даже на костре, перед тем как зажечь хворост, имперский маршал предлагал ему отречься.

– От каких же заблуждений мне отречься, когда я никаких не признаю за собой? – отвечал Ян Гус, уже приготовившись к смерти. – Призываю Господа в свидетели, что не учил и не проповедовал того, что показали на меня лжесвидетели, главной целью моей проповеди и всех моих сочинений было отвратить людей от греха. И в этой истине, которую я проповедовал согласно с Евангелием Иисуса Христа и толкованием святых учителей, я сегодня радостно хочу умереть!

– Так вот! – присовокупил чех-каноник, ударив по столу кулаком. – И теперь, когда наш Гус отдал жизнь, проявив ту же волю, что древлии мученики первых веков христианства, теперь позор будет чешскому народу, ежели он не восстанет с оружием в руках!

Григорий Цамвлак сидел, смежив очи, и представлял себе этот костер, эти пламенные слова, и думал: а смог ли бы он поступить так же? И не находил ответа. Быть может, при живом Гусе он бы и выступил в его защиту, и дрался, и был бы, как Иероним Пражский, сожжен вместе с учителем, но теперь?

– У нас причащают под обоими видами всех, и попов и мирян! – высказал он.

– И мы хотим того же! – тотчас подхватили чехи. – Нам недостает токмо учителя, проповедника, и некорыстных вождей, готовых положить жизнь за Чехию и за веру!

– И Сигизмунд, и Венцеслав еще пожалеют о том, что сделали! – присовокупил доныне молчавший каноник собора святого Витта и решительно налил всем пива из оловянного кувшина с изображением на ручке крылатого ангела. – Помянем! – произнес, и все выпили, не чокаясь, молча и строго.

На Григория, с его рассказом о Витовте, о посыле, о возможном диспуте с католиками, накинулись с бранью и злым смехом:

– Да тот же д'Альи и слова тебе не даст! А население, толпа? Какая-то старушка из местных, и та со своею вязанкой торопилась к костру – еретика сожечь! Ян глянул, уже привязанный, он ведь никого не проклял в свой последний час! – и говорит: «Sancta simplicitas! Святая простота!» Так-то! Да тебе, брат, слова не дадут сказать! Нет уж, пожди лучше, когда сами друг с другом передерутся! Да и тогда нас, славян, вряд ли в покое оставят! А тут, на Соборе… Ну, некоторые налоги да пошлины от Папы отберут, коллегию создадут из кардиналов – все для укрепления своей власти!