Этика и психология науки. Дополнительные главы курса истории и философии науки: учебное пособие - Щавелёв Сергей

В иных сферах деятельности столь ранний взлёт представить труднее. Там ведь не только чистый интеллект, не одна воля, но и жизненный опыт, круг знакомств и деловых связей, наконец, мудрость возвышают специалиста. А все эти качества приходят с годами к достаточно зрелым людям. Академик Андрей Михайлович Будкер [35] говаривал: «Учёные делятся не на молодых и старых, а на умных и дураков».

Конечно, шахматовский случай представляет собой некое исключение – моментального попадания в круг учёных олимпийцев прямо со школьной скамьи. Но для всех других – просто небесталанных учёных – для того же самого требуется всего несколько лет – до первой нетривиальной курсовой, дипломной работы или кандидатской диссертации. Когда замечательный русский историк Б.А. Романов, будучи ещё студентом, принёс на посмотр академику А.А. Шахматову свою статью об одном из пунктов «Русской правды», тот, прочитав, немедленно подписал её в печать в «Известиях» Отделения русского языка и литературы Академии наук и отправил в типографию. Благо, та находилась в одном здании со служебной квартирой академика.

Как держаться начинающему? Академик Исаак Константинович Кикоин (1908–1984) [36] советовал: «Старт в науке надо брать энергично».

Многие гуманитарии и, особенно, естествоиспытатели заявляли о себе зрелыми, порой этапными работами ещё на студенческой скамье.

Конечно, дерзость в выборе темы и настойчивость в её разработке никак не означают наглого бытового поведения в коллективе коллег. «Наглость, – определял Л.Д. Ландау, – это нахальство, не имеющее серьёзных оснований» (Просто нахальство даровитых личностей, особенно в науке, Ландау не осуждал). Психологический климат в научном коллективе должен быть достаточно демократичен, чтобы право голоса имели не только заслуженные, но и начинающие свой путь в науке. Но до поры до времени бремя ключевых решений будет лежать на старших, как возрастом, так и должностью коллегах. Они могут руководить своими коллективами долго, но не пожизненно. За границей предельный возраст ректоров и деканов, директоров институтов, глав кафедр и завлабов определяется жёстко, несмотря ни на какие заслуги в прошлом. У нас пока нет, и это плохо. Не помогают даже вполне гуманные предложения после семидесяти перейти в почётные профессоры, консультанты при сохранении жалования, кабинета, секретаря и прочих служебных преференций. Как писал Н.Н. Асеев: «Ещё гоняются за славою / – Охотников до ней несметно, / Стараясь хоть бы тенью слабою / Остаться на земле посмертно». Ну, хотя бы пожизненно… Решение о своевременной отставке остаётся на совести маститых старцев. За их спинами маячат довольно давно уже молодые учёные.

«Отцы» и «дети» в академической организации

Итак, не нужно путать творческое долголетие с пожизненным пребыванием на штатных, тем более руководящих должностях в научных учреждениях. В нашей стране средний возраст служащих этих учреждений сегодня составляет около 50 лет. Среди кандидатов наук – чуть больше 50, а у докторов наук приближается к 60, что, между прочим, равняется средней продолжительности жизни мужчин в России [37]. За границей нет такого возрастного перекоса: в США действующих учёных в возрастной группе от 50 до 59 лет не больше 15 % (у нас 28 %); старше 60—6 % (у нас 18 %). «Такая ситуация ведёт к разрушению научного потенциала изнутри, нарушению механизма ротации кадров, преемственности в передаче знаний и опыта между поколениями» [38] российских учёных.

Вполне понятно, почему большинство наших престарелых учёных цепляются за штатные места сколько есть мочи: их мизерные пенсии по нескольку тысяч рублей не позволят им вкусить давно заслуженный отдых. А ведь именно наша профессия располагает к нему. Думать и писать не только можно, но и лучше на досуге от ежедневной службы. Правда, экспериментаторам нужна техника, но и к ней не так трудно получить доступ, если есть силы и желание. Так что главная причина резкого постарения российской науки в её нищете. Поэтому жалко и тех стариков, кого учреждения РАН должны были уволить по программе повышения оплаты труда оставшимся, несколько более молодым сотрудникам. Большая часть выведенных за штат и на пенсии делала что-то полезное для науки, да и продолжает это делать даже на пенсии, только резко потеряв в оплате труда. А ведь пожилым людям нужны деньги на лекарства и врачей. В итоге – взаимные обиды, неотмеченные юбилеи, досрочные кончины.

При такой системе не позавидуешь и молодым учёным. Тем слишком долго приходится ждать не то что общественного признания да руководящих постов, но просто нормальной оплаты по реальному труду. Какое бы замечательное открытие ни сделай, как много ни создай научной продукции, ты до седых волос останешься сначала ассистентом, младшим научным сотрудником, через годы доцентом, научным сотрудником, если твои шефы не позволят тебе ускоренно повысить своё служебное положение. Но в любом коллективе на лучше оплачиваемую вакансию претендует немало взрослых коллег. Они ведь всю жизнь трудятся в этой лаборатории, на этой кафедре! Не признаются же, что просто, как говорится, небо коптят там…

Так что у нас в науке карьера зависит не от тебя, а от твоих начальников. Многие из последних не терпят возле себя конкурентов. Зато поощряют подхалимов и прихлебателей, кафедральных да секторальных «молчалиных». А ведь талант исследователя чаще всего соотносится не с низкопоклонством, а с чувством собственного достоинства. Поэтому его обладатели в своём большинстве покидают «феодальные замки» российской науки. Кто – за границу, кто оставаясь на родине, но там, где предоставят перспективу жизненного развития, а не биографической стагнации.

Науковеды именуют эту ситуацию презрительно – «служивая наука». Если выбрать «сохранение нашей архаичной системы ведомственного управления наукой, то процесс вырождения кадрового потенциала будет прогрессировать, и никакие финансовые вливания или «косметические» улучшения здесь не помогут. Наша наука превратится в сферу подготовки талантливых молодых и энергичных специалистов высшей квалификации для других областей деятельности внутри страны или для зарубежных исследовательских институтов. В наших же институтах останутся те, кого привлекает карьера в бюрократической организации – таких у нас тоже немало.

Вот только нужна ли нам служивая наука?» [39]

Если разобраться, мы тут ведём речь не только и не столько об абсолютном хронологическом возрасте учёных, сколько о более или менее демократических механизмах их профессиональной мобильности, как «горизонтальной», так и «вертикальной». Ведь как бы то ни было, только в постсоветской России открылся «железный занавес», прежде всего для молодых исследователей, и они широким потоком устремились за границу, а кто-то ищет лучшее место работы на просторах отечества (чаще всего, перебираясь из глухой провинции в гораздо более кадроёмкие столичные центры). А это правильно, хорошо, и для бывших, и для нынешних учёных, если разобраться.