Закат Америки - Поликарпов Виталий Семенович (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Так что, судя по всему, pax americana не окажется слишком долговечным. Вопрос, однако, в том, в какой форме — без серьезных конфликтов или иначе — будет проходить неизбежно болезненный для США процесс «отмирания» американской гегемонии…
2.12. Россия умерла, Америка умирает.
(Шляпентох Д. Россия умерла, Америка умирает // Независимая газета.24 декабря 1994)
КАЖДЫЙ русский эмигрант входит в свою провинцию. Провинция неизбежна, как налоги и смерть.
Я в Париже! Я в Париже — это Карамзин, и сходное — у Герцена. Глаза ищут Каабу, Стену Плача. Собор Святого Петра, да и вот они: витрина какого-то очередного магазинчика, вернее, лавочки. Блондинки в черных, а брюнетки в белых чулках и какое-то барахло, а рядом сидит владелец.
Абдулла ибн Абдулла сидит на завалинке (поверьте мне, читатель, в Нью-Йорке есть завалинка, совершенно такая же, как в русской или арабской деревне) и в дремотном блаженстве, клюет носом. Ежели кто-то приближается неосмотрительно близко к его блондинкам в черных чулках и брюнеткам в белых, он лениво приоткрывает левый глаз и тявкает старой шавкой, отрывисто и глухо: «Welcom! Welcom!» По большому счету, он ничего не ждет от этого случайно вынырнувшего из толпы индивидуума. Он знает, что никому не нужны ни его блондинки, ни его брюнетки, ни его русокудрый атлет, который «Makes love from behind» толстозадой негритянке. Никому не нужны его гуттаперчевые супермены, жевательная резинка всех сортов, дешевая бижутерия, открытки с видами Нью-Йорка; его душа не здесь, а там: в желто-сером песке, в дымчато-газовой пыли, в приземистых домиках, колючих зарослях метровых кактусов, в пронзительном вскрике «Велик Аллах!», в великом Рамзесе, четвертое тысячелетие поражающем хеттов. Что держит его здесь? Доллары, но доллары — это тоже душа, ведь все-таки кто-то покупает в его лавке, иногда, в противном случае он просто не смог бы платить налоги.
Нет, никто не покупает блондинок и брюнеток, белокурый красавец ублажает свою негритянку уже не один год. Покупают плюшевых медвежат, гуттаперчевых суперменов и, чаще всего открытки с красным сердечком, небоскребами и надписью: "I love New York». Покупают, чтобы послать в другой американский город, из одной провинции в другую.
Америка — великая заокеанская провинция, страна постбруновского космоса, великого, гордого космического одиночества. Европеец, и даже, может быть, еще русский, живет в эпоху Птолемея. Он знает, что у космоса-страны есть центр-столица, а от нее иерархическими ступенями, эманациями божественного логоса ниспадают провинции, области и города маленькие, полувеликие и вовсе никому не нужные и неизвестные, так, никчемная, планетка-пылинка, где-то там на отшибе галактики. Если даже происходит разрыв и старый космос рушится, дробится, то лишь для того, чтобы каждая часть его сорганизовалась по-старому: новая столица, и так до самого основания «телесного низа», как отметил бы Бахтин.
Американец не знает этого иерархизированного космоса. Он изначально жил в бруновском космосе. В Америке никогда не было столицы в ее традиционно европейском смысле, как не было и социальной иерархии, феодально-задушевного (или криминального, что в сущности одно и то же) коллективизма. Америка дробно-индустриальна, где каждый индивидуум, территория, городишко есть самодовлеющий центр. Парадокс заключается в том, что изначально евклидова, ригористски-прямолинейная американская душа признала релятивное многообразие людского космоса.
Центром Америки, сердцевиной ее культуры является личность автономная, самодовлеющая, независимая. Это Америка и только Америка; Европа, даже породившая Америку Англия, того не знает, она слишком опутана, укутана старой феодально-корпоративной, социалистической ветошью; европейцу страшно и одиноко в этом бескрайнем, безграничном американском космосе, где нет ничего, только искрятся, мигая на невообразимых расстояниях, звезды и матово светятся белесые сгустки галактических островов. Европейцу страшно и одиноко, и даже если случается прижиться здесь, он летит к Земле, чтобы по окончании летнего отпуска снова возвратиться в свой космический корабль.
Американца не пугает этот космос, более того, он желает его, он смело вступает в пустоту (100 миллиардов световых лет направо и налево; хотя известно, что эти понятия в космосе относительны) и называет этот космос своим словом «private» — частный; но значение его глубже и означает оно то, что у каждого из нас должно быть «пространство», нечто личное, интимное, о чем не должен знать никто. А если уж больно невмоготу и хочется высказаться, то на это есть платные психоаналитики, которые, усадив вас в кресло, почистят ваше либидо, подтвердят что-нибудь в вашем суперэго, и вы перестанете вожделеть ваших длинноногих студенток, царапающих в голубеньких тетрадках ответ на вопрос номер один: в чем суть учения Маркса и чем большевики отличаются от меньшевиков. Я всегда задаю этот вопрос на экзамене и показываю учебный фильм, заказываемый заранее: «Учение, которое разделило мир»; там на экране катятся по брусчатке тягачи с красноносыми ракетами и чеканят шаг русокудрые молодцы. А по окончании фильма говорю всем: всего этого нет, все это сгинуло, и эта площадь — новый форум, Карнак или Фивы.
«Privacy» есть у всех: у младенца, ползающего в своем закутке, у малыша в своей комнатке, у малыша в своей комнатке, у взрослого и старика. Смерть, как половой акт, интимна и антисоборна: только я и Бог. Смерть — кульминация «privacy». Вы думаете, что Америка — эта страна длинноногих блондинок «крутых» бизнесменов, доллара и всяких машин и машинок? Вы ошибаетесь. Америка это страна тех, кто умеет умирать.
Американец умеет умирать. Он Катон, стоик. Римлянин, но без империи и республики. Да и дела нет ему до золоченого орла на национальном гербе, говорливых и сутяжных сенаторов, Капитолийского холма и города Вашингтона. Американец встречает смерть с улыбкой.
Америка умирает, улыбаясь, блестя вычищенными зубами. Лютер и суровый Кальвин с сжатыми губами оставили ее предкам веру в Бога и верчение столов. но даже те, кто не ходит в церковь (на углу почти каждой улицы даже самого маленького городка есть церковь и банк), гранитно тверды в своем Евклидовом видении мира.
Американская провинция умирает в одиночку. Кризис поразил всю страну, но сильнее всего — Калифорнию. Атлантом со вздыбившимися бугристыми мышцами держала ее экономику «силиконовая долина», промышленно-научный комплекс, становой хребет американской военной мощи. Солнечный штат содрогнулся от страшного удара. Кампусы престижных калифорнийских университетов, оплот марксизма-ленинизма-маоизма, понесли невосполнимые потери, бюджет урезали где-то на треть и многим обнажив зубы в знаменитой американской улыбке, показали на дверь. Марксисты калифорнийские и некалифорнийские сострадают погибшему социализму и торжеству российской реакции. Простой калифорниец помышляет о своей «job»; «job» — слово переводимое на русский как «работа», не отразит в своем славянском безразличии («работа не волк» и т.д. и т.п.) всей протестанской мистики этого слова. Это что-то вроде «Родина-мать зовет!» Вы, наверное, помните значение этого слова, мой читатель. Это было в далекие, почти легендарные времена, когда не все еще продавалось и была свободно в продаже килька (30 копеек кг., я это хорошо помню, как Жванецкий). Это слово вызывало трепетное чувство, и не только у Иванова. но доже (вы в это, конечно, не поверите) у некоторых Рабиновичей, когда кто-нибудь, приподнявшись с кресла и откинув жидкую прядь с руководящего лба, говорил сухо, но внятно: «Товарищ Рабинович, от этого зависит судьба Родины». И в этот момент Рабинович мог забыть, что он Рабинович, выпячиваясь и слегка задыхаясь от волнения говори: «Будет сделано, гражданин начальник». Это и есть «Job», без которой нет «privacy», независимости. Так вот этот «Job» ушел безвозвратно, что бы там ни обещал нынешний моложавый президент.
Президент отметил, что Америка была, есть и останется великой страной. Что американцы — самый производительный и вообще самый чудесный народ в мире, что капитализм (он же западная демократия и неотъемные права) наступает во всем мире и последний год был годом «великого перелома», окончательно похоронившим империю зла, а если и есть какая заминка в личной жизни конкретного американца, то это лишь «временные трудности».
