Истины бытия и познания - Хазиев Валерий Семенович (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Вспомним ситуацию: милосердие спонтанно возникает, когда человек понимает подсознанием или подсознательно видит в попрошайке себя. Но нормальный человек не может с протянутой рукой просить милостыню, это чрезвычайно тяжело, ибо в обществе это не принято. Если бы мог, то стал бы таким же попрошайкой и никакой боли не испытывал. Все дело как раз в этом. Прохожий и просящий милостыню нищий по разные стороны общественно среднего стыда, чувства стыда. Нищий настолько уже унижен, что оказался за порогом стыда. Стыд — роскошь благополучия, присутствия жизни в рамках культурного бытия. Великий Гегель как-то заметил, что «в стыде именно заключается отход человека от своего природного и чувственного бытия. Животные, не дошедшие до того отхода, не знают поэтому стыда» {2}. Подсознательный резонанс милосердия срывает стыд, имитирует попрошайничество, оголяет мое единственное человеческое начало и умение быть единым с себе подобными, делает меня милосердным, что с позиции сознания бессмысленный поступок. А что бессмысленно, то с позиции «умного» человека глупо, ненормально, в интеллектуальном смысле бесстыдно. Став таким, я могу совершить бесстыдный поступок по отношению к себе подобному — дать ему милостыню, безвозмездно отчуждать от себя что-то. Между нами происходит общение за пределами стыда: я — безвозмездно (бесстыдно) отдаю, дарю, угощаю, он — безвозмездно берет, паразитирует. В этом поступке человек перестает быть современным, разумным общественным субъектом, он становится снова абстрактным «человеком вообще», образующим ядро духовного бытия любого человека любой эпохи и любого общества на любой временной точке истории. Сделав пожертвование, принося жертву прошлому человечества, отдав дань тому, с чего люди когда-то начались, человек современный возвращает себе настоящее социальное время. Вместе с этим возвращаются трезвость мысли, практическое разумение, утилитарные ценности, конкретные бытийные смыслы, стыд, корысть, расчет и т. д. — все атрибуты умного общественного человека.
Боль милосердия — это боль стыда, оставленного без своей разумной социальной опоры. Просящий шагнул за черту асоциальности. Вспомним совет Воланда Маргарите Николаевне: «Не просите! Никогда и ни у кого не просите!» Смысл этого совета сатанинский: сохраняйте благоразумные свои глупости, не теряйте своей исторической ограниченности, не провоцируйте милосердие. Превращение прохожего в просящего милостыню нищего есть отчуждение социальной ограниченности, конкретности, стыдливости живой разумной души. Неудивительно, что это болезненно, ибо современный человек вжился в эту конкретную культурность, спрятав в тайники подсознания свою исходную гуманистическую сущность — способность милосердия. Абстрактный (в этом смысле — идеальный) человек оказался окутанным толстым слоем тысячелетней культуры. Милосердствующий оказывает помощь не просто тому, кого пожалел (жалость тут не при чем, она из области разумного бытия), а именно просящему милостыню. Просить помощь и просить милостыню — вещи абсолютно разные, даже противоположные. Уподобление кому-то другому не вызывает боли, мы постоянно этим занимаемся, стараясь быть похожими на известных политиков, писателей, ученых, актеров, учителей, понравившихся знакомых, друзей и т. д. А уподобление тем, кто там, по ту сторону, означает «смерть» моей социальности, моего разумного бытия, разумно понимаемого человеческого облика. Здесь превращение в далекого совершенно дикого предка, который стоит на старте истории культурного накопления гуманистических средств общения и коллективного выживания. Современному человеку невмоготу снова оказаться в начале истории, там, откуда он бежал все эти годы, десятилетия, столетия, тысячелетия истории человечества. Именно от этой перспективы снова оказаться у истоков истории откупается милостыней современный человек, откупается от своего филогенетического прошлого, который вдруг актуализировался в современной повседневности. Обездоленный, вышедший на улицу попрошайничать, стал уже вне современного общества, он выпал из него, он стал «не одним из нас». Он внешне такой же, но его метафизическая суть иная, он на другой точке исторического вектора человечества. Поэтому его внешнее сходство со мной травмирует мое духовное состояние способом резонирования. Он напоминает мне, что во мне и в каждом из нас, благополучных, сидит такой же, как он, только спрятанный под культурными бутафориями. Если убрать декорации, за ней все мы одинаковые — бесстыдные, бессовестные, неразумные, но способные к милосердию, значит, все еще люди, способные быть людьми. Милосердие современного человека — это сопротивление упрощению до первобытной первозданности человеческого в человеке, борьба за свободу быть индивидуальным, а не тотально общественным, каким был первобытный человек. Милосердие современного человека — это сопротивление первичному духовному резонансу стремящегося отменить накопленные тысячелетней историей культуры разумные способы общения, взаимопонимания, взаимопомощи. Чувство милосердия — смесь стыда и вызванной им боли — стоит на границе между «зоологическим человеком» и культурным общественным субъектом. Милосердие с той стороны, которая обращена к первобытному дикарю, есть боль, а с этой стороны, обращенной к нам, к сознанию, есть стыд.
Дискуссионный итог.
Ничего хорошего в чувстве милосердия нет. Во-первых, это боль, мука. Во-вторых, стыд. В-третьих, в нем ничего полезного для современного общества нет, ибо оно функционирует по законам культурных норм, а не подсознательных метафизических способов коммуникации людей. Идеал общества — состояние, когда ничто и никто не будет провоцировать милосердие резонансом и имитацией боли и страдания.
И призыв к милосердию — это призыв стать тем самым дикарем, социальность которого базировалась на рефлексе имитации и духовного резонанса. Призыв вернуться к тем формам социальности, которые были обусловлены не разумом, а инстинктами. То милосердие было милосердием из-под кнута природной необходимости, оно было тотальным, безальтернативным, несвободным. Милосердие не может быть вызвано призывами и инструкциями. Оно было естественным компонентом возникающего из недр животного мира человека.
Если есть милосердие гуманистическое (культурное, сознательное), если оно будет создано и представлять собой непосредственное взаимодействие (проникновение) разумной духовности людей, то сегодня даже его контуры не наметились.
Истинное милосердие возникнет в далеком будущем, если это будущее у человечества есть, и оно будет не инстинктивным, а культурным милосердием, т. е. гуманизмом в истинном смысле этого слова.
3. Онтологическая истина — божественная и человеческая
«Онтологическая истина» в средневековой философии означала истинность вещей (verities rerum), определяемая как соответствие существования (exsistentia) вещи ее собственной божественной сущности (essentia) {3}. Последняя объявлялась духовной и привнесенной в вещь из сверхъестественного мира. Таким образом, онтологической истиной (или онтологической истинностью вещи) называлось соответствие естественного существования вещи сверхъестественной духовной, неизменчивой, навеки вечные константной и божественной сущности. Изменчивое существование должно было соответствовать неизменной сущности, конечное и временное бытие вещей — их вечному и бесконечному бытию, смертное — бессмертному, тварное — божественному. Средневековая теоцентричная философия в лице философской школы «реализма» признавала и гносеологическую истину — истинность знаний человеческого сознания, которая представлялась постижением онтологической истинности вещей. Средневековый номинализм ограничивал категорию истины лишь сферой гносеологии, т. е. признавал лишь истинность знания: логическую истинность — соответствие одних знаний другим, истинность которых определена заранее, или подкреплена авторитетом, или обусловлена правилами логики, или задана аксиоматически, а также предметную истинность — определяемую соответствием знаний отражаемой действительности. Впоследствии первая получила название «гносеологической когеренции», вторая — «гносеологической корреспонденции».
