Идеи и интеллектуалы в потоке истории - Розов Николай Сергеевич "nikolai_r" (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
осмысления и развития (Г. Плеханов, Н. Грот, А. Введенский.), так и к
отторжению (К. Леонтьев, Н. Данилевский).
Во многом благодаря Вл. Соловьеву и разочарованию в интеллигентском радикализме наступает «веховский» период с
доминированием религиозно-философских исканий
(Дм. Мережковский, С. Булгаков, П. Флоренский), эту линию
продолжает послереволюционная эмиграция (Н. Бердяев, П. Струве).
Славянофильская, «византийская», антизападническая традиция
трансформируется в евразийство (П. Савицкий и др.).
В СССР философское пространство монополизируется государственным «марксизмом-ленинизмом», пусть и с
полукрамольными обертонами (А. Лосев, А. Зиновьев, Э. Ильенков,
М. Мамардашвили, Г. Щедровицкий).
Постсоветская ситуация вновь характеризуется сильнейшей
дивергенцией: с «туземным» полюсом державно-патриотического,
имперского, националистического уклона и «провинциальным»
полюсом западнических аналитизма, феноменологии, постмодернизма
и проч.21
20 В основу главы положен текст статьи: Судьба философии в контексте
циклической динамики России // Общественные науки. 2014. № 4. С. 108–
120.
21 Здесь и далее используется разделение «туземной» и «провинциальной»
науки в работе [Соколов, Титаев, 2013а]. Коротко, «туземцы» не признают
ничего, стоющего интеллектуального внимания, вне собственной
национальной традиции, тогда как «провинциалы» (большинство которых,
между прочим, — москвичи и петербуржцы) все внимание и энергию
90
Отвлечемся от содержания философских идей и присмотримся к
структурным характеристикам бытования и развития философии
в России. При таком взгляде обнаруживаются достаточно устойчивые
сквозные черты:
хрупкость и разорванность поля интеллектуального внимания,
нет упорного сосредоточения на определенном круге проблем
в течение хотя бы одного-двух-трех десятилетий;
прерывистость (нет единого продолжающегося потока мысли,
в каждый период все начинается будто «с нуля»);
отсутствие или слабость автономного развития; чрезмерная
зависимость от западной философии, как в подражании, так и
в отвержении; темы и подходы приходят извне;
воспроизводящаяся периферийность как во вторичной
«провинциальности» обсуждения проблем западной философии,
так и в «туземном» отчуждении от них; обе эти ветви остаются
маргинальными в поле внимания западной и мировой
философии;
рецидивирующие метания: от вселенских амбиций до
самоуничижения.
В данной главе постараюсь объяснить эту структурную специфику
российской философии на основе теории интеллектуальных сетей
[Коллинз, 2002] и результатов анализа циклической динамики истории
России [Розов, 2011].
Конструктивные рассуждения и выводы относительно факторов и
направлений активности, отвечающих за цельность поля внимания,
последовательное развертывание идей, автономное развитие,
полноценную включенность в западную и мировую философию, будут
содержанием заключительных глав этой книги.
Философия и государственная власть в России:
напряженная драма отношений
Тема отношений между философией и политикой в России
является квинтэссенцией классической темы «интеллигенция и
власть», поскольку философия была и остается средоточием
абстрактных, нравственных, мировоззренческих вопросов, волнующих
интеллигенцию, интеллектуалов, а верховная власть в России,
традиционно авторитарная, была и остается стержнем всей
отечественной политической жизни («русская система власти», см.:
[Пивоваров 2006; Дубовцев, Розов 2007; Розов 2011, гл. 8-9]).
отдают рецепции идей и подходов, поступающих из «столичных»
интеллектуальных центров (почти исключительно западноевропейских и
американских).
91
Начало российской философии иногда относят к XVIII в., но,
строго говоря, это был период массированного идейного импорта, а не
самостоятельного творчества (ср.: [Власенко, 1988; Абрамов,
Коваленко, 1989]). Примерно 200-летняя история взаимоотношений
между верховной властью и российской философией, обретавшей
самосознание как раз в начале XIX
в., настолько драматична,
настолько насыщена скандалами, разрывами, жесткими взаимными
обвинениями, периодами смиренной покорности при тайных изменах,
что напрашивается сама собой брачная метафора.
Здесь верховная власть в России выступает в роли мужа с
патриархальными ухватками, склонностью к угнетающему
гиперконтролю над поведением всех домашних, нетерпимостью к
чужому своеволию, что перемежается как периодами
снисходительности и наплевательства, так и приступами самодурства,
садистской жестокости.
В то же время, российскую философию не удается представить как
единую личность даже с переменчивым нравом. В рамках этой
полушутливой метафоры следует говорить, скорее, о нескольких
женах, содержанках, служанках и даже засланных врагами
соблазнительницах, которые сосуществуют, обычно бранясь друг с
другом, иногда сменяют друг друга, нередко явно или неявно
соревнуются за близость к общему хозяину — к власти, а иногда
мечтают заменить опротивевшего мужа-домостроевца на нового
возлюбленного с захватывающими дух заморскими манерами.
Эту метафору можно развивать и дальше, интерпретируя известные
запреты философии, высылку «философского парохода», репрессии
против философов и гуманитариев как наказания и разводы, а не менее
типичные попытки приспособить философию в качестве
легитимирующей власть и режим идеологии — как новый
официальный брак с жестким подчинением супружницы всем
повелениям авторитарного мужа.
Несмотря на риторическую заманчивость такого подхода, следует
признать, что суть долговременной динамики отношений между
философией и властью в России находится в иной сфере, для анализа
которой лучше подходят макросоциологические модели [Розов, 2009,
2011].
Двушаговый механизм социальной причинности
Крупные социальные, политические и экономические события
влияют на интеллектуальную, в том числе философскую, сферу не за
один шаг (как в полузабытой, но все еще скрыто доминирующей у нас
«ленинской теории отражения»), а за два.
«Вначале политические и экономические изменения ведут к
подъему или упадку материальных институтов, поддерживающих
92
интеллектуалов; религии, монастыри, школы, издательские
рынки претерпевают рост и спад благодаря этим внешним силам.
Затем интеллектуалы приспосабливаются к изменениям
материальных условий и заполняют пространство, доступное для
них согласно закону малых чисел» [Коллинз, 2002, с. 508].
Итак, политические и социально-экономические пертурбации
могут оказывать положительное, стимулирующее влияние на
интеллектуальное творчество, когда сети перестраиваются, но
традиции не прерываются и накопленный потенциал используется для
постановки и решения новых проблем. В таких долговременных
последовательностях при смене многих поколений закономерно
повышаются уровни абстрактности и рефлексии, что составляет
главный стержень и главное достоинство философского мышления
[Коллинз, 2002, гл. 15].
Однако в интеллектуальной истории также известны случаи
прерывания традиций. Обычно это связано с приходом нового
политического режима, утверждающего себя на отрицании символов и
авторитетов прежнего порядка, с разрушением интеллектуальных
центров и репрессиями, а также с наличием могучего геокультурного
соседа, волны влияния которого подавляют местную идейную
