Наука и религия в современной философии - Бутру Эмиль (книги без регистрации TXT) 📗
Поскольку все наши сведение выводятся Спенсером из сознания, система его идеалистична. Определяя отношение нашего „я“ к абсолюту, он обнаруживает пантеистическую тенденцию. В предисловии к „Основаниям психологии“ мы читаем: „Наше я, непрерывно пребывающее в субъекте состояний сознания, есть часть Непознаваемого“. К тому же, говоря о вечной энергии, которая порождает все вещи, Герберт Спенсер заявляет: „Это та самая сила, которая обнаруживается в нас в форме сознания“. Итак, если „я“ не абсолютно в себе самом, то оно абсолютно для нас: оно является для нас самым непосредственным выражением абсолюта.
Герберт Спенсер идет еще дальше. Абсолютное в себе, находящееся вне нашего сознание и для нас недоступное, Спенсер называет непознаваемым, но он отнюдь не ограничивается одним этим указанием на непознаваемость абсолюта. Ведь тогда мы не могли бы даже знать, есть ли абсолют дух или материя, личен он или безличен. Герберт Спенсер, поставив этот вопрос, дает на него следующий ответ в Основных Началах:
„Те, которые думают, что агностицизм есть синоним безрелигиозности, тогда как в действительности он есть как раз приличествующая человеческому духу религиозная позиция, впадают в эту ошибку по следующей причине: они полагают, что вопрос идет об отношении личности к некоторой низшей, чем она, форме бытия. Сказать, что абсолют непознаваем, как личность, значит, по их мнению, утверждать, что он меньше личности, если только он вообще существует. Но в действительности личность противополагается здесь началу более высокому, чем она. И разве невозможно допустить, что существует форма бытия, в такой же степени превосходящая разум и волю, в какой эти последние превосходят механическое движение? (…„whereas thе choice is rather between personality and something higher. Is it not just possible that there is а mode of being as much transcending intelligence and will as these transcend mechanical motion?“)
Не напоминает ли эта мысль Герберта Спенсера знаменитый афоризм Паскаля о трех порядках бытия — теле, духе и любви, — расположенных высоко друг над другом: „бесконечно большое расстояние, отделяющее тела от духов, не изображает ли собою расстояние еще бесконечно более бесконечное между духами и благодатью?“ И не имеем ли мы право сказать, что в этом пункте система философа агностика обнаруживает спиритуалистическую и мистическую тенденцию?
Что эти идеи имели существенную важность в глазах Герберта Спенсера и близко затрагивали его, доказывается всей его жизнью.
Если его отталкивали от себя формы — предания, догматы, обряды, учреждения, — в которых являлась перед ним религия, то он всегда старался строго отделять форму от сущности; и лишь во имя самой религиозной истины осуждал он суеверия и бездушные обряды.
Всю свою жизнь признавал он законность известных верований, хотя бы они были основаны главным образом на чувстве, раз эти верование обладали нравственным и практическим характером в большей степени, чем теологическим. Он всегда с большим уважением говорил о вере в бессмертие и грядущее возмездие. Необходимо всегда помнить ту истину, говорил он, что в этом мире, где на нас обрушивается столько бедствий, вера в награду в мире лучшем позволяет людям выносить такие испытания, которых они не могли бы выдержать, если бы располагали только положительными знаниями 12).
Герберт Спенсер, по мере того как подвигалось вперед развитие его системы, не только не становился более индифферентным, но наоборот, все внимательнее относился к религиозным вопросам, все сильнее проникался сознанием их величия и их важной роли в человеческой жизни. Вот в каких словах вводить он понятие бесконечного пространства, описывая прогресс философской мысли: 13)
„Затем возникает идея этой вселенской первоосновы, предшествующей всякому творению и всякой эволюции и бесконечно превосходящей то и другое как по протяжению, так и по продолжительности, ибо ни творение, ни эволюцию мы не можем представить себе иначе, как имеющими определенное начало, тогда как пространство не имеет начала. Это идея безграничной голой формы бытия. В пределах этой формы мы можем унестись мысленно во все стороны настолько далеко, насколько хватает наше воображение, и все же за достигнутыми нами границами в ней останутся неизведанные области, по сравнению с которыми пройденная нашею мыслию часть есть величина бесконечно малая. Представление пространства, в котором наша гигантская звездная система занимает всего одну точку, слишком подавляюще, для того чтобы ум мог в нему устремиться. По мере того, как я становлюсь старше, сознание, что без начала и причины бесконечное пространство всегда существовало и всегда должно существовать, вызывает во мне чувство, заставляющее содрогаться от ужаса“.
Не напоминают ли также и эти страницы некоторых мыслей Паскаля, например: „Если наш взгляд останавливается здесь, пусть наше воображение идет дальше, но и оно скорее устанет воспринимать, нежели природа доставлять материал для восприятия. Весь этот видимый мир есть лишь неприметная черточка в обширном лоне природы“.
Не только отвлеченное и философское признание религии все сильнее и сильнее сказывается у Герберта Спенсера. Он не скрывает, что с течением времени несколько смягчилось его суровое отношение к догматам и учреждениям, т. е. к конкретной, данной форме религии. Это изменение оценки занимало столь важное место в его жизни, что он делает его предметом размышлений, которыми заканчивается его Автобиография. Вот их резюме:
Три обстоятельства, говорит он, произвели важное изменение в моих взглядах на религиозные учреждения.
Первое из них связано с моими социологическими исследованиями. Эти исследование заставили меня признать, что в реальной жизни везде и всегда было необходимо то влияние, которое оказывали на поведение людей теологические символы и действия священника. Необходимое подчинение индивидуумов обществу поддерживалось лишь благодаря церковным учреждениям.
Во-вторых, я нашел, что необходимо всегда делать различие между номинальными верованиями людей и их действительными верованиями. Первые могут оставаться более или менее неподвижными; вторые меняются и нечувствительно приспособляются к новым требованиям обществ и индивидуумов. Но действительные верование имеют несравненно большее значение, чем номинальные. Вот почему я думаю в настоящее время, что благоразумие требует уважать всякие вообще человеческие верования, и что быстрое изменение религиозных учреждений, точно так же, как и учреждений политических, необходимо повлекло бы за собой реакцию.
Но, добавляет Спенсер, главной причиной моих взглядов было, пожалуй, все глубже и глубже проникавшее в меня убеждение, что область души, занятая религиозными верованиями, никогда не может опустеть, что всегда будут там возникать великие вопросы, касающиеся нас самих и вселенной.
„Правда, мы видим, что в этом отношении как просвещенные так и непросвещенные люди обнаруживают, обыкновенно большое равнодушие. Большая часть из них относится индифферентно ко всему, что выходит за пределы материальных интересов и внешней стороны вещей. Вот тысячи людей, видящих ежедневно, как восходит и заходить солнце и никогда не спрашивающих себя, что такое солнце. Есть профессора университета, которые более всего интересуются лингвистической критикой и относятся пренебрежительно к исследованиям, касающимся происхождения и природы живых существ. И даже среди людей науки попадаются такие, которые, тщательно изучая спектры туманностей или вычисляя массы и движение двойных звезд, никогда не чувствуют потребности взглянуть на гигантские факты, открывающиеся их взору, с иной точки зрения, чем точка зрения физика. Но это не единственное отношение к миру, доступное для человека. Как у людей просвещенных, так и у людей непросвещенных бывают периоды раздумья. И по крайней мере некоторые люди стараются заполнить ту пустоту, которую они чувствуют в своей душе, возвращаясь к стереотипным формулам, или же констатируют наличность в своем сознании вопросов высшей важности, на которые у них нет ответа. И в данном случае люди, знающие много, еще в большой степени, чем люди, знающие мало, нуждаются в том, чтобы их просветили“.
