Гассенди - Быховский Бернард Эммануилович (онлайн книга без .TXT) 📗
Пространство (пустота) и время (длительность) сами по себе недоступны чувственному восприятию вследствие своей нематериальности. На чем же основано непреложное убеждение эпикуреизма в их объективной реальности? На умозаключении, согласно которому, не будь простого пространства и времени, не могло бы быть и движения — ни как перемены места, ни как изменения. Будучи неподвижными, они не являются движущей силой атомов, но служат необходимым условием, без которого самодвижение атомов было бы невозможным: будь все заполнено атомами, всякое движение было бы заторможено непреодолимыми препятствиями: «Ясно само собой, что если бы все мироздание было заполнено и как бы плотно набито материальными вещами, то должна была бы царить всеобщая неподвижность: ведь ничто не могло бы двигаться, не расталкивая всего остального и не имея в то же время места, куда можно было бы что-нибудь подвинуть» (5, т. 1, стр. 140). В равной мере движение предполагает и время, в котором оно совершается, переходя из прошлого через настоящее в будущее.
Поскольку движение материи объективно реально, нельзя не признать столь же реальными обусловливающие его пространство и время. Не будучи материальными, они не суть ничто. Это не формы нашего созерцания, не субъективные привнесения познающего мир сознания, а объективно истинные отражения мышлением бытия. Если доказано, что существуют движущиеся тела, тем самым доказано, что существует и пустота. И хотя пространство и время не нуждаются для своего существования в материи, они в реальной действительности сосуществуют с ней.
Гассенди различает пространство и протяженность. В письме к Сорбьеру (от 30.IV 1644) он разъясняет: «В определенном смысле, заключенном в этом понятии, будет верным сказать, что всякая материя протяженна, или, по твоему выражению, протяженность есть сущность материи; но отсюда не следует обратное — что всякое протяжение материально» (4, т. VI, стр. 186, 187). Одно дело «протяженность», когда речь идет о материи, другое — когда имеют в виду пустое пространство. Отказ от этого различения повлек бы за собой отрицание пустоты и тем самым необъяснимость движения.
Эпикуреизм, уловив неразрывную связь движения с пространством и временем, вместе с тем отделил одно от другого, допустив пространство и время без движения, т. е. без движущейся материи. Эпикуреизм гипостазировал пространство и время, приписав им существование, независимое от материи и движения.
Приведенная цитата из письма к Сорбьеру позволяет обнаружить корень этой логической операции: убеждение в необратимости тезиса о протяженности материи, из которого следует убеждение в необратимости тезисов «нет движения без пространства» и «нет движения без времени». Происходит своеобразное раздвоение (даже растроение) единого — материального единства мира, превращаемого в триединство материи, пространства и времени. Вопрос о том, как возможно сочетание и взаимодействие материального начала с нематериальными, в этой связи не ставится. Напротив, нематериальность в данном случае как раз и открывает пути активности материи.
Следует ли из этого, что Гассенди порывает здесь с материализмом? Отнюдь нет. Блош совершенно прав, возражая против такого утверждения Рошо. «Гассендистские понятия представляются нам столь же материалистическими для XVII века, какими были эпикурейские понятия в III веке до н. э. Все дело в том, что „нематериальный“ характер гассендистских пространства и времени, т. е. их несводимость к „материи“ в узком смысле, к телесной субстанции, нисколько не способствовал установлению зависимости природы от некоей реальности иного рода, а напротив — способствовал установлению абсолютной независимости и объективности космической реальности…» (28, стр. 200).
Казалось бы, после аристотелевской критики допущения атомизмом пустого пространства, а тем более после картезианской концепции вихревого движения реставрация физической пустоты была шагом назад в природоведении.
Однако последующее развитие физики не подтверждает это мнение. Пустое пространство прочно утвердилось в последующем развитии естествознания вплоть до начала нашего века. Роберт Бойль под прямым влиянием работ «столь знаменитого Гассенди», на которые он неоднократно ссылается, твердо придерживался этого понимания пространства. Причем «еретический» характер такого понимания был ему настолько ясен, что на не опубликованной им рукописи «Об атомной философии» сохранилась надпись: «Эти рукописи должны быть непременно сожжены» (50, стр. 187, 188). Таким же было материалистическое учение Локка о пространстве и времени (хотя, как уже отмечалось, в своих публикациях он никогда не упоминает знакомых ему и одобряемых им произведений Гассенди). Сторонником пустоты объявил себя и X. Гюйгенс. А великий Ньютон надолго закрепил это воззрение, ставшее незыблемым научным принципом. По свидетельству Вольтера, «Ньютон следовал древним мнениям Демокрита, Эпикура и множества философов, исправленных нашим знаменитым Гассенди. Ньютон не раз говорил некоторым еще поныне живущим французам, что он рассматривает Гассенди как весьма здравомыслящего и очень разумного мыслителя и гордится тем, что всецело придерживается его взглядов по вопросам, о которых идет речь», т. е. о пространстве, времени и бесконечности Вселенной (цит. по 52, стр. 32). В. Фрост утверждал даже, что гипотезы Гассенди о пустоте, хотя и были «чисто философскими спекуляциями», тем не менее «остались до сих пор неизбежными для всякого подлинного прогресса физики» (42, стр. 371). Как ни странно, это было сказано в 1927 году, т. е. после революционного переворота, совершенного в физике гениальными открытиями Эйнштейна!
Гассенди не был — и сам об этом не раз заявлял — ни первым, ни единственным реставратором атомизма в первой половине XVII века. Не только во Франции, но и в других европейских странах его предшественники и современники — Сеннерт, Ван Гоорле, Бассон, де Клав, Беригар, Бекман, Маньен — пропагандировали забытое учение Демокрита. Но Гассенди пришел к своей натурфилософии независимо от них и ничем им не обязан. Совершенно самостоятельно он избрал исходным пунктом своей философии, противопоставленной господствующему, деформированному схоластикой аристотелизму, эпикурейское учение, опираясь на античные источники и обновив это учение на основе новых научных достижений, активным соучастником которых был и он сам [11]. Обновление восходящего к «линии Демокрита» материалистического миропонимания, продвижение по этой линии в соответствии с современными достижениями естествознания, формирование на основе этого синтеза целостной философской системы, отвечающей насущным требованиям молодой, растущей науки, — все это выделяет Гассенди из всего ряда перечисленных выше сторонников атомизма.
При всей своей приверженности к конкретным научным изысканиям «Гассенди был прежде всего философом» (67, стр. 163). Повернув философию, в противовес схоластам, лицом к природе, он тем самым поставил ее на твердую научную почву, стал «одним из зачинателей того, что мы называем научным стилем» (49, стр. 3), одновременно ориентирующимся на научные открытия и служащим, философски их осмысливая, ориентиром для прогнозирования новых открытий.
Фрост оспаривает мнение известного историка атомизма К. Ласвица, согласно которому возрождение атомистики, осуществленное Гассенди, «было творческим достижением в истории физики». Он полагает, что «позиция Гассенди значительна для истории мировоззрения, но не имеет значения… для истории механики и физики. Мир самодвижущихся атомов — важный замысел, однако не открытие и не завершенная теория» (42, стр. 370, 371). Но такая оценка игнорирует роль устремлений и гипотетических вдохновений и дерзаний творческой мысли ученого. Будущее атомизма достаточно убедительно это доказало. «Современное естествознание через два тысячелетия должно воздать должное как своим творцам Левкиппу и Демокриту и, через четыре столетия, — Гассенди как своему обновителю, доказав существование атомов и установив, сколь плодотворна была эта идея в последние столетия и еще будет в дальнейшем» (52, стр. 49). Но, высказав в своей диссертации это правильное суждение, Марван совершает перегиб в противоположную, по сравнению с Фростом, сторону, считая, что в физике нашего времени гассендистский атом остался незыблемым и сохранил свое значение, лишь «изменив название». Нынешние элементарные частицы выполняют, по мнению Марвана, ту же функцию, что и прежние атомы, и, «назовем ли мы это атомом, электроном или протоном, в действительности они представляются такими же, какими их признает Гассенди или Бор» (52, стр. 59, 60). Марван не сделал необходимых выводов из того факта, что «современная модель» атома «более не является механистической» (52, стр. 59). Правильно утверждая, что «философская идея Гассенди об атомах была творческой и перспективной для развития физики», поскольку «исследование атома стало коренной проблемой всего естествознания» (52, стр. 49), он закрывает глаза на революцию, происшедшую в новейшей атомной физике, революцию, которая, как неопровержимо доказал В. И. Ленин, повлекла за собой предсказанный основоположниками марксизма переход от механистического к диалектическому пониманию природы.
