Шопенгауэр - Быховский Бернард Эммануилович (книги онлайн полные версии txt) 📗
А что такое атомы, эта «idee fixe французских ученых», для которых вещь в себе. — это «собственно материя», как не «фикция»? Материалист, утверждающий самодвижение материи и отрицающий ее «объективную» вторичность и зависимость, подобен «г-ну Мюнхгаузену, плавающему верхом на лошади в воде… а самого себя вытаскивающему за перекинувшуюся наперед собственную косу» (6, 27). А кому подобен, спросим мы, г-н Шопенгауэр, которого вытаскивает за собственную косу его воля?
Особенно возмущает Шопенгауэра, что всеобщее распространение «плоского рационализма» приводит к тому, что в Германии «подымает голову всегда лежащий наготове материализм» (5, I, 109), что оглушенные «гегелевской бессмыслицей, неспособные к мышлению» немецкие головы «становятся добычей пошлого материализма, который выполз из яйца василиска» (там же, 2). Фейербах ему вдвойне ненавистен: сначала как гегельянец, а затем, когда он взялся за критику гегелевского идеализма, он отнюдь не превратился в союзника Шопенгауэра; в том же письме к Фрауенштедту Шопенгауэр негодует по поводу того, что этого «воскрешенного Демокрита» «вознесли на алтарь».
На первой же странице «О воле в природе» Шопенгауэр ополчается против «невероятной бессмыслицы» основных принципов «грубого и плоского материализма» (5, III, 1). Его воинствующий антиматериализм облегчает свою задачу благодаря тому, что мишенью его являются действительно изжившие себя и дискредитировавшие уже материалистическую философию его механистическая и вульгарная формы. Высшая форма материализма, возникшая в современной ему Германии, была неведома Шопенгауэру. Материализм опровергается им не только по гносеологическим соображениям, но и на том основании, что он «желает объяснить жизненные явления из физических и химических сил, а последние опять-таки вывести из механического действия материи, положения, формы и движения измышленных атомов и свести таким образом все силы природы на толчок и отражение, которые являются его вещью самой в себе» (6, 126). Шопенгауэр искусно использует в интересах идеализма преодоленную научным развитием его времени несостоятельность базирующегося на механизме материализма, а тем более вульгарного материализма Молешотта и его сподвижников. «Такие грубые, механические, демокритские неуклюжие и подлинно корявые теории» (там же) недостойны и постыдны на фоне научных достижений XIX века!
Наивно думать, однако, что, если бы Шопенгауэр был знаком с возникшей в его время новой, высшей исторической формой материализма, с диалектическим материализмом, он изменил бы свое отношение к враждебному ему лагерю в философии. Не требуется большого воображения, чтобы представить, как чуждо было бы для Шопенгауэра учение, сочетающее материализм с диалектикой, ставящее гегелевскую диалектическую логику с головы на ноги, как нетерпимы были бы для него разработанное Марксом и Энгельсом представление о мире и их воля к его преобразованию!
Шопенгауэр выражал надежду на то, что «все вообще механическое и атомистическое воззрение на природу близится к своему банкротству» (5, II, 318). Но он не знал, что уже осуществилась его прозорливая догадка о том, что «материализм, как он является до сих пор, терпел неудачу только потому, что он недостаточно знал ту материю, из которой думал конструировать мир и оттого вместо нее имел дело с каким-то бескачественным подкидышем ее; а если бы он исходил из действительной и эмпирически данной материи… то из этой материи, до тла и исчерпывающе познанной, наверное, можно было бы конструировать такой мир, которого материализму не пришлось бы стыдиться» (там же, 324). По иронии судьбы Шопенгауэр не знал, что его пророчество не было утопичным, оно уже сбылось; такой мир был уже «сконструирован» его гениальными современниками, и его критике домарксистского материализма справа противостояла революционная критика слева, которая не только сводила на нет шопенгауэровскую критику материалистической философии, но и наносила сокрушительный удар по той философской софистике, которую он противопоставлял материализму (как сам он «понимал» материю, мы видели).
Шопенгауэр торжествующе уверял, будто искать у него «противоречия — совершенно тщетно: все отлито как единое целое» (Письмо И. А. Беккеру от 31.III.1854). В одном отношении это уверение истинно: его учение при всей своей внутренней противоречивости — воинствующий идеализм. «Ведь это и есть идеализм… Мир есть воля, — говорит Шопенгауэр», констатировал В. И. Ленин (2, 18, 239), говоря о Махе, который «не прочь пококетничать с идеализмом в духе Шопенгауэра» (там же, 200).
Претензии Шопенгауэра превзойти «односторонность» как материализма, так и идеализма совершенно беспочвенны, лишены всякого основания. По его убеждению, «самая настоящая область метафизики, несомненно, лежит в том, что называют философией духа» (5, II, 175). «Я, — гласит его „преодоление“ этой односторонности, — принял одну составную часть psiches (духа), волю, как нечто первое и первичное, другую же, именно познающую или субъект, как второе, вторичное, а материю — как необходимый коррелят этого вторичного…» (5, IV, 336). А в письме к Беккеру (от 3.VIII.1844), разъясняя суть своей метафизики, он пишет о том, что «полная идеальность телесного мира… существующего лишь в нашем представлении, — одно из основоположений моего учения». Материя, таким образом, даже не вторична, а третична: расчленяя сознание на волю и представление и рассматривая последнее как вторичное, он приходит к выводу, что материя «оказывается простою видимостью воли» (5, II, 45).
«Дуализм» мира как воли и как представления замыкается в рамках идеалистического решения основного вопроса философии и является несомненным антиподом материалистического решения: «Нет воли: нет представления, нет мира» (6, 430).
Софистичность ухищрений Шопенгауэра выдать свое решение этого вопроса за нечто совершенно оригинальное особенно наглядно обнаруживается при рассмотрении им психофизической проблемы. Он презрительно отзывается о допущении существования «души», каким-то таинственным образом соединяющейся с «телом».
Когда знакомишься с психофизиологическими рассуждениями Шопенгауэра, первоначально получаешь ложное впечатление, будто имеешь дело с материалистом. Он утверждает, что существует «полная и безусловная зависимость познающего сознания от мозга, и так же трудно представить себе пищеварение без желудка, как и познающее сознание без мозга» (5, II, 198). Еще в своей диссертации он писал о том, что рассудок — это не что иное, как функция мозга, весящего от трех до пяти фунтов. А в своем курсе лекций в Берлинском университете (1820–1821) Шопенгауэр объясняет малочисленным слушателям, что «подобно тому, как желудок переваривает, печень выделяет желчь, почки — мочу, testiculi — семя, так и мозг представляет, выделяет представления… Таким образом, весь интеллект, все представления, все мышление является физиологической функцией большого мозга» (5, IV, 608). Но далее он ставит вопрос: а что если удалить мозг из всех черепов, то останутся ли небо и Земля, Солнце, Луна и звезды, растения и элементы? И отвечает на этот вопрос: «Может быть, это покажется вам парадоксальным», но действительно ли так? «Присмотритесь к делу поближе», тогда окажется, что «весь мир был бы уничтожен, если бы уничтожить интеллект или, как мы только что выразились, удалить мозг из всех черепов. Я прошу вас не думать, что это — шутка: я говорю совершенно серьезно (5, IV, 609), „ибо мир существует лишь как наше (и всех животных) представление, и помимо этого представления мира нет“ (там же, 608). Физиологический „материализм“ оборачивается в субъективный идеализм.
Но Шопенгауэр не останавливается на этом, не довольствуется сведением объективного мира к представлению как функции мозга. Сам мозг, как и все наше тело, не более как представление и без последнего не было бы и мозга. Что же функция чего? Что первично, а что вторично? Ни то, ни другое: „…нервы, мозг, подобно другим частям органического существа, суть только выражения воли на этой ступени ее объективации…“ (6, 180). И, с характерным для него самохвальством, продолжает: „Моя философия… в первый раз полагает истинную сущность человека не в сознании, а в воле, которая не связана по существу с сознанием, а относится к сознанию, т. е. к познанию, как субстанция к акциденции“ (5, II, 198).
