Шопенгауэр - Быховский Бернард Эммануилович (книги онлайн полные версии txt) 📗
«Разложение» Шопенгауэром Я на волю и познание (5, IV, 365), гносеологически обусловливающее онтологическое контрастирование мира как воли и как представления, обязывает его к установлению «радикального различия» воли и всего того, что причастно интеллекту. «Но ни в коем случае не может то, что представляется в интеллекте, быть познанием вещей в смысле того, что они такое сами по себе» (5, III, 81).
От исключения воли из сферы закона основания до противопоставления физики метафизике, науки философии — один шаг. «Моя философия… — делает этот шаг Шопенгауэр, — не представляет собою, подобно всем остальным, простого применения закона основания, не следует за ним, точно за путеводной нитью, как это неизбежно во всех науках» (5, IV, 319). Ведь науки, как доказывал в своей диссертации сам Шопенгауэр, представляют собой рассмотрение вещей согласно этому закону. Философ же «не должен преследовать „почему“…» (там же, 324), осмысленная им вещь в себе находится вне пределов закона основания и тем самым всякой закономерности. «Заблуждение всех философов состояло в том, что они считали философию наукой и искали ее, руководствуясь законом основания» (5, IV, 332).
Антинаучность философии, подавление ею рационального познания — таков конечный вывод, сделанный Шопенгауэром после ниспровержения им кантовского агностицизма и избрания воли, а не платоновской идеи тем, что является «точкой опоры, как нечто изначально реальное» (там же, 82). В письме к И. А. Беккеру (от 3.VIII.1844) Шопенгауэр следующими словами формулирует, в чем «подлинное ядро» его метафизики: оно в том, что «сущностью всех вещей и тем самым единственно реальное в мире, т. е. вещью в себе, есть именно то, столь интимное (Vertraute) и все же столь таинственное, что мы находим в нашем самосознании как волю, и которая совершенно отлична от интеллекта…».
В ящике Пандоры оказался непостижимый для науки, противоразумный хаос. С негодованием твердит Шопенгауэр о «всеобщем распространении плоского рационализма, который все шире и шире выставляет свою бульдожью морду» (5, I, 108). На философском знамени Шопенгауэра начертано: «Все действительное неразумно, все неразумное действительно!»
Глава VI.
Рассудку вопреки
Философия представляется Шопенгауэру «в виде чудовища со многими головами, говорящими на различных языках» (6, 97). На каком «языке» говорит чудовищная голова Шопенгауэра? Для ответа на это необходимо уяснить решение основного вопроса философии — вопроса об отношении бытия и мышления, материи и духа, определяющее позицию философа в борьбе двух основных лагерей, длящейся на протяжении всей истории философии.
Шопенгауэр правильно ставит этот вопрос, когда заявляет, что «все системы до сих пор начинали или с материи, что давало материализм, или с духа, души, что давало идеализм, или, по крайней мере, спиритуализм» (5, IV, 365). Но, разумеется, сам он не таков, как все, и не причисляет себя ни к одному из обоих этих направлений, так как оба они «всегда приводили в конце концов к нелепостям и все системы оказались несостоятельными» (там же, 365–366).
Для правильного решения вопроса, по его мнению, недопустимо отождествлять отношение между реальным и идеальным, между которыми лежит глубокая пропасть, с отношением между бытием и мышлением. Определять таким образом это отношение — значит совершенно не понимать проблемы (5, II, 190). Полное различие между идеальным и реальным нельзя сводить к различию между духом и материей: оно состоит в полном отличии мира как представления от того, «чем являются вещи сами по себе» (там же, 192). Но из этого вовсе не следует, что идеальному противостоит материальное, из него отнюдь не следует идентификация реальных вещей самих по себе с материальными вещами: это совершенно различные вещи.
Реализм «реализму» — рознь. Если, исходя из реализма, предположить, что мы познаем вещи такими, как они существуют сами по себе, то «тотчас же возникают спиритуализм и материализм, чтобы бороться друг с другом» (5, IV, 382). Распространенное в Европе «реалистическое иудейское мировоззрение» не замечает, что «объект вне своего отношения к субъекту уже больше не объект и что, если отнять это отношение у него или абстрагировать от него, то сейчас же уничтожится и все объективное существование» (5, I, 28). С другой стороны, с точки зрения трансцендентального идеализма «нет ни духа, ни материи самих по себе, а в основе всякого явления… лежит toto genere (совершенно) отличная от них вещь в себе» (5, IV, 382–383).
Что же первично, а что вторично? Какова «скорлупа природы» и каково ее «ядро»? (5, II, 174). При всей его ненависти к идеалистическому рационализму в любой его форме ответ Шопенгауэра на основной вопрос философии всецело направлен против материалистического лагеря. Стремление во что бы то ни стало беспощадно расправиться с философским материализмом с полной отчетливостью определяет его место в борьбе двух лагерей.
Противопоставляя друг другу материализм и идеализм как два антагонистических направления, Шопенгауэр усматривает «истинную сущность материализма» в том, что «он полагает материю абсолютной и перескакивает через отношение ее к субъекту, в чем на деле она единственно и существует» (5, IV, 331). Он закрывает глаза на то, что материализм не «перескакивает» через это отношение, а определенным образом устанавливает и объясняет его. Для него материалистическое решение основного вопроса философии — «смешная нелепость» именно потому, что он придерживается противоположного понимания этого отношения. Однако он не признает свое понимание идеализмом, который, по его словам, придерживается «противоположной крайности», допуская субъект без объекта, «что и представляет собою, собственно говоря, идеализм» (там же). Как будто допуская субъект со всецело зависимым от него, обусловленным им «объектом», Шопенгауэр избегает противоположной материализму идеалистической «крайности»!
Антагонизм двух лагерей в философии основывается, конечно, вовсе не на том, что один из них допускает только объект, а другой — только субъект, а на том, что, по мнению самого Шопенгауэра, «величайшая нелепость материализма состоит в том, что он исходит (курсив мой. — Б. Б.) из объективного, принимает за крайнюю основу объективное… Между тем в действительности все объективное, как такое, многоразлично обусловливается познающим субъектом с формами его познания и таковые предполагает, следовательно, с устранением субъекта тоже совершенно исчезает» (6, 27). А во втором томе основной работы, в специальной главе «О материи», возвращаясь к своему непоколебимому убеждению в «неизбежной лжи материализма», он усматривает эту «ложь» в том, что материализм «приписывает материи… абсолютное, т. е. независимое от воспринимающего субъекта, существование, — и в этом его основная ошибка» (5, II, 321). Таким образом, дело вовсе не в том, что материализм «перескакивает» проблему отношения субъекта и объекта, что он является «философией субъекта, который… забывает о самом себе» (там же, 320), а в том, что материалистическое понимание этого отношения диаметрально противоположно идеалистическому, включая ту форму идеализма, которую рекламирует сам Шопенгауэр, якобы непричастный к идеалистической «противоположной крайности».
Что для Шопенгауэра «материя»? «Правдоподобная ложь»: «Она сама по себе ничто» (5, II, 191). Всякое физическое тело не что иное, как явление, как видимость, «объектность» нашей воли, претворенная нами в объект форма нашей интуиции.
Материализм, исходящий из первозданной материи, присочиняя всем атомам различные непрерывные движения, «неизбежно становится атомизмом, как это уже и случалось с ним в годы его детства у Левкиппа и Демокрита, как это происходит с ним и теперь, ибо он от старости снова впал в детство, как это у французов, потому что они никогда не знали философии Канта, так это у немцев, потому что они философию Канта забыли» (там же, 322). Да и англичане тоже хороши! «Метафизикой они признают катехизис и не знают никакой другой альтернативы, кроме божественного творца и материализма» (Письмо И. Фрауенштедту от 23.1.1853).
