Истоки тоталитаризма - Арендт Ханна (читать книги полностью TXT) 📗
Если что и поражает наблюдающего за тоталитарным государством, так это конечно, не его монолитная структура. Напротив, все исследователи согласны, по крайней мере, относительно сосуществования (или конфликта) двух оплотов власти: партии и государства. Многие авторы, кроме того, подчеркивали «бесформенность» тоталитарного правления. [863] Томас Масарик рано понял, что «так называемая большевистская система никогда не была более чем полным отсутствием системы»; [864] и совершенно верно, что «даже у эксперта помутилось бы сознание, если бы он попытался разобраться во взаимных отношениях партии и государства» в Третьем рейхе. [865] Часто также отмечалось, что отношение между двумя источниками власти — между государством и партией — есть отношение между официально-показной и реальной властью, так что правительственная машина изображается обычно как немощный фасад, который скрывает и защищает реальную власть партии. [866]
Все уровни административной машины Третьего рейха характеризовались любопытным дублированием канцелярий. С фантастической последовательностью нацисты добивались того, чтобы каждая функция управления государством дублировалась каким-то партийным органом: [867] веймарское деление Германии на штаты и провинции дублировалось нацистским разделением на Gaue, однако же, поскольку границы тех и других не совпадали, каждая местность принадлежала, даже географически, к двум совершенно разным административным единицам. [868] Дублирование функций не прекратилось и тогда, когда после 1933 г. влиятельные нацисты заняли официальные министерские посты в государстве: Фрик, например, стал министром внутренних дел, а Гюртнер — министром юстиции. Эти старые и испытанные члены партии, едва вступив на путь чиновнической непартийной карьеры, лишились власти и стали столь же мало влиятельны, как и другие гражданские служащие. Оба они подпали под фактическую власть Гиммлера, набиравшего силу главы полиции, который в нормальной ситуации должен был бы подчиняться министру внутренних дел. [869] Более широкую известность за границей имела судьба старой немецкой канцелярии иностранных дел на Вильгельмштрассе. Нацисты практически не тронули ее персонал и, конечно, не упразднили ее; однако в то же время они учредили имевшее большую власть Бюро иностранных дел партии, возглавлявшееся Розенбергом; [870] и поскольку эта канцелярия специализировалась на поддержании контактов с фашистскими организациями в Восточной Европе и на Балканах, они учредили еще один орган, конкурирующий с канцелярией на Вильгельмштрассе, так называемое бюро Риббентропа, которое отвечало за иностранные дела на Западе и пережило назначение своего шефа послом в Англию, т. е. инкорпорацию его в официальный аппарат на Вильгельмштрассе. Наконец, вдобавок к партийным институтам был создан еще один дубликат Министерства иностранных дел — канцелярия СС, которая отвечала «за переговоры со всеми группами этнических немцев в Дании, Норвегии, Бельгии и Нидерландах». [871] Эти примеры доказывают, что нацисты считали дублирование канцелярий принципиально важным делом, а не использовали его как простую уловку, позволяющую обеспечить рабочие места для членов партии.
Такое же разделение правительств на реальное и показное развилось, совершенно из других корней, и в Советской России. [872] Показное правительство образовалось из Всероссийского съезда Советов, во время гражданской войны утратившего свое влияние и власть, которая перешла к партии большевиков. Начало этого процесса относится к тому времени, когда Красная Армия обрела самостоятельность и тайная политическая полиция была переподчинена партии, будучи выведена из подчинения съезду Советов; [873] он завершился в 1923 г., в течение первого года пребывания Сталина в должности генерального секретаря. [874] С этого времени Советы стали теневым правительством, в среде которого посредством большевистских партийных ячеек действовали представители реальной власти, назначенные Центральным Комитетом в Москве и несшие ответственность перед ним. Решающим моментом последующего развития было не завоевание Советов партией, а тот факт, что, «хотя это было бы совсем нетрудно, большевики не упразднили Советы и использовали их как декорацию, как внешний символ своей власти». [875]
Следовательно, сосуществование показного и реального правительств было отчасти результатом самой революции и наблюдалось еще до установления тоталитарной диктатуры Сталина. Однако, в то время как нацисты просто сохранили существующую администрацию, лишив ее всей власти, Сталин был вынужден восстанавливать свое теневое правительство, которое в начале 30-х годов утратило все свои функции и было полузабыто в России; он ввел Советскую Конституцию как символ существования и одновременно безвластия Советов. (Ни одно из ее положений никогда не имело ни малейшего практического значения для жизни и юрисдикции в России.) Показное российское правительство, совершенно лишенное очарования традиции, столь необходимого для фасада, явно нуждалось в священном ореоле кодированного права. Тоталитаристское пренебрежение правом и законностью (которое, «несмотря на величайшие изменения… по-прежнему [остается] выражением постоянно желанного порядка») [876] обрело во вновь созданной Советской Конституции, как и в никогда не отменявшейся конституции Веймарской республики, прочное основание для собственной беззаконности, использовало ее как постоянный вызов нетоталитарному миру и его стандартам, беспомощность и немощь которых проявлялись повседневно. [877]
Удвоение канцелярий и разделение власти, сосуществование реальной и показной власти вполне достаточны, чтобы создать путаницу, но не объясняют «бесформенность» структуры в целом. Не следует забывать о том, что только здание может иметь структуру, а движение — если воспринимать это слово столь же серьезно и буквально, как нацисты, — может иметь только направление и что любая правовая или правительственная структура лишь помеха для движения, которое со все возрастающей скоростью устремляется в определенном направлении. Даже на этапе, предшествующем взятию власти, тоталитарные движения представляют те массы, которые более не хотят жить в рамках структуры, какова бы ни была ее природа; массы приходят в движение, чтобы смести правовые и географические границы, которые надежно охраняются правительством. Следовательно, если рассуждать с точки зрения наших представлений о правительственной и государственной структуре, эти движения, обнаруживая собственную физическую ограниченность рамками определенной территории, обязательно стремятся разрушить всю структуру, и для этого желанного разрушения простого дублирования всех канцелярий (создания параллельных партийных и государственных институтов) было бы недостаточно. Поскольку дублирование предполагает определенные отношения между фасадом (государством) и внутренним ядром (партией), оно также приводит в конечном итоге к формированию некой структуры, автоматически венчающей отношения между партией и государством правовым регулятивом, который разграничивает и стабилизирует отношения властей. [878]
