Моральное животное - Райт Роберт (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Теперь же массы инфицируются. Что Дарвин не представлял, так это то, что технология науки, в конечном счете, предоставит случай для проявления детерминизма. Он видел, что "мысль, как бы ни эфемерна она была, выглядит такой же функцией органа, как выработка желчи печенью", но он, вероятно, не мечтал о том, что мы начнём точно определять специфические связи между органом и мыслью.
Сегодня эти связи регулярно и широко освещаются в печати. Учёные связывают преступность с низким серотонином. Молекулярные биологи стараются, с небольшим, но возрастающим успехом, выделить гены, предрасполагающие к умственным болезням. Найдено, что в основе любви лежит натуральное химическое соединение — окситоцин. Ненатуральное химическое соединение, наркотик экстази, вызывает необычайно доброе настроение, теперь каждый может быть Махатмой Ганди целый день. Люди получают понимание из новостей генетики, молекулярной биологии, фармакологии, неврологии, эндокринологии, понимание того, что все мы — машины, вертящиеся под действием сил, которые мы сами не можем распознать, только наука.
Нарисованная картина, хотя и предельно биологична, но не имеет особой связи с эволюционной биологией. Гены, нейротрансмиттеры и разные прочие факторы управления психикой изучаются по большей части без особого вдохновения от дарвинизма.
Но дарвинизм будет всё более и более чётко обрисовывать эту картину и придаст ей предсказательную силу. Мы увидим не только то, что, например, низкий серотонин склоняет к преступлению, но почему: видимо, он отражает восприятие человеком недостижимости материального успеха открытыми способами; естественный отбор может «хотеть», чтобы тот человек выбирал альтернативные пути. Серотонин и дарвинизм могли бы вместе придать чёткое объяснение иначе расплывчатым сетованиям на то, что преступники — это "жертвы общества". Молодой головорез из городских трущоб стремится к статусу по линии наименьшего сопротивления не хуже вас, его побуждают силы, столь же сильные и глубокие, как и те, что сформировали вас. Вы можете не осознать это, когда он даст пинка вашей собаке или выхватит ваш кошелёк, но впоследствии поразмыслив, это поймёте. И вы сможете тогда увидеть, что вы были бы им, если б родились в его условиях.
Лавина новостей о биологии поведения пока только зашевелилась. Люди, вообще говоря, не пали её жертвой и согласились, что все мы просто машины. Так что понятие свободы воли живёт и здравствует, хотя и демонстрирует признаки съёживания. Каждый раз, когда находится химический агент, влияющий на поведение, кто-нибудь пытается удалить это поведение за пределы царства воли. Этот «кто-нибудь» — типичный адвокат защиты. Наиболее известный пример — "защита Твинки". Адвокат убедил калифорнийское жюри присяжных в том, что питание некачественной пищей "уменьшило способности" его клиента к ясности мысли, и что полная «преднамеренность» его преступления (убийства) была, таким образом, невозможна. И таких примеров — легион. И в британских, и в американских судах женщины ссылались на предменструальный синдром, чтобы частично избежать ответственности за преступления. Мартин Дали и Марго Уилсон риторически спрашивали в их книге "Убийства"(Homocide), может ли защита мужчин-убийц ссылкой на "высокий тестостерон" защитить общество от них?
Конечно, психология разрушила дух виновности даже раньше, чем биология пришла на помощь. "Расстройство на почве посттравматического стресса" — это любимая болезнь адвокатов защиты, сказанное охватывает всё от "синдрома избитой женщины" до "синдрома самоубийства на почве депрессии", который, как подразумевается, ведёт людей не только к совершению преступления, но и направляет их на подсознательную цель — быть пойманным. Расстройство было первоначально изложено вполне психологическими терминами с немногими ссылками на биологию. Но работа постоянно направлялась на связывание таких болезней с биохимией, потому что вниманием жюри присяжных действительно пользуются именно физические улики. Ныне свидетель-эксперт, навязывающий догадку о расстройстве на почве посттравматического стресса, так называемый "синдром поступка наркомана" (зависимость от острых ощущений от опасности) проследил до эндорфинов, которых преступник отчаянно жаждет и получает, совершив преступление. Аналогично заядлых игроков привлекают ненормально высокие уровни эндорфинов в крови, вызываемые игрой на деньги. Таким образом, утверждается, что азартная игра — болезнь. Да, конечно, все мы любим наши эндорфины, и все мы делаем разные вещи, чтобы получить их, начиная от бега трусцой до секса. И когда мы это делаем, наши уровни эндорфинов ненормально высоки. Без сомнения, насильники чувствуют себя хорошо во время или сколько-то после их преступлений, без сомнения, это удовольствие имеет биохимическое основание, и без сомнения это основание будет обнаружено. Если адвокаты защиты продолжат этот путь, и мы будем упорствовать в удалении биохимически доказанных действий за пределы царства свободы воли, то за какое-нибудь десятилетие это царство съёжится до бесконечно малого. И так действительно должно быть, по крайней мере, на строго интеллектуальных основаниях.
Есть, по крайней мере, два способа ответить на растущую гору свидетельств того, что биохимия управляет всем. Нужно использовать данные, настойчиво трактуя их как доказательство воли. Ход мыслей таков: конечно, эти преступники имеют свободу воли, независимо от уровней их эндорфинов, сахара в крови и всего остального. Ибо если б биохимия блокировала свободу воли, то свободы воли не было бы ни у кого из нас! И мы знаем, что это не так. Правильно? (Пауза). Правильно? [95]
Такое вот подбадривание часто присутствует в книгах и статьях, оплакивающих эрозию чувства виновности. Оно также неявно предполагает, что все мы есть роботы, и, стало быть, никто не заслуживает наказания. Точно. Второй ответ на дегуманизацию биохимических данных, дарвиновский, — это полная капитуляция. Давайте разочаруемся в свободе воли; в действительности никто не заслуживает ни наказания, ни доверия ни в каком случае, мы все — рабы биологии. Дарвин написал в своих примечаниях, что мы должны рассматривать плохого человека "как на больного". Было бы "уместнее жалеть, чем ненавидеть и питать отвращение".
Короче говоря, братская любовь — это обоснованная доктрина. Ненависть и отвращение, которые приводят людей в тюрьмы и на виселицы, а в другом контексте — к спорам, поединкам и войнам, не нуждаются в рассудочной основе. Конечно, они могут иметь практические аспекты. Вот уж действительно проблема: порицание и наказание столь же практически необходимо, столь же рассудочно бессмысленно. Именно поэтому Дарвин искал успокоения в надежде, что его озарение никогда не станет всеобщим достоянием.
Рекомендации Дарвина
Что же делать? Если б Дарвин знал, что кот (материальное подкрепление поведения), увы, не в мешке, а у всех на виду, то что бы он предложил? Как общество должно ответить на леденящее знание роботоподобности нашей натуры? На это есть намёки в его примечаниях. Для начала мы должны постараться отделить наказание от интуитивных импульсов, которые побуждают к нему. Это будет иногда приводить к сужению его использования, ограничивая его случаями, где оно фактически будет каким-то благом. Дарвин писал: "Наказывать преступников правильно, но исключительно ради удержания других". Это очень в духе проверенного временем предписания утилитаризма. Мы должны наказывать людей только так, чтобы это увеличивало всеобщее счастье. В самом по себе возмездии нет ничего хорошего, и страдание, причинённое нарушителю, столь же грустно, как и страдание любого человека, и считается равным в великой калькуляции утилитаризма. Оно оправдано только тогда, когда его перевешивает рост благосостояния других "посредством предотвращения будущего преступления".
Эта идея нравится многим людям как разумная и не жутко радикальная, но всякий принимающий её всерьёз имел бы в виду перестройку юридической доктрины. В американских законах прописано несколько явных функций наказания. Прежде всего, строго практическая: удаление преступника с улиц, воспрепятствование ему в совершении преступления после его освобождения, воспрепятствование повторения его судьбы другими, реабилитация его — всё это утилитарист приветствовал бы. Но одна из заявленных функций наказания не является строго «моральной» — простое возмездие в чистом виде. Даже если наказание не служит никакой заметной цели, это, возможно, благо. Если на каком-нибудь необитаемом острове вы случайно встретите 95-летнего беглеца из тюрьмы, само существование которого было давно забыто, вы послужите правосудию в какой-то степени, заставляя его страдать. Даже если вы не любите раздавать наказания, и если никто на материке не узнает об этом, вы можете быть уверены, что где-нибудь в небесах Бог Правосудия улыбается.
