Экзотические птицы - Степановская Ирина (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
И вот теперь над Тиной уже хлопотала Мышка, а он сидел рядом перед наполовину опустошенным стаканом коньяка и чашкой кофе и в сотый раз прокручивал в голове весь ход операции. «Неужели же я что-то сделал не так?»
Он рад был бы успокоить себя, но мучительная неизвестность дальнейшего беспокоила его все больше и больше.
Аркадий вздохнул. Червь беспокойства снедал его. «Дело за патологоанатомом, надо просто ждать!» — сказал он себе и закрыл глаза. Тина под присмотром Маши дышала на аппарате ровно, спокойно. Аркадий наконец позволил себе немного расслабиться.
А в операционной, переодевшиеся в сухое белье, хирурги посмотрели друг на друга, и старший спросил:
— Ну что, парня-то с грыжей возьмем на операцию сегодня или уже ну его на фиг?
— Грыжа неущемленная? — поинтересовался второй.
— Неущемленная.
— Ну, вы идите тогда, я один справлюсь, — предложил второй хирург. — Скажите сестре, чтоб звала парня, я сейчас перемоюсь!
— Давай уж вместе! — вздохнул заведующий, и они оба снова пошли к раковинам для мытья рук, а расторопная операционная сестра уже снова пропитывала салфетки дезинфицирующими растворами. И вместе с парнем и с его грыжей в операционную вошел новый, свеженький пока, отделенческий анестезиолог.
Ашот не спал. Но бодрствованием его состояние тоже нельзя было назвать. Четверо больных, соседей по палате, расползлись куда-то по своим делам. Утренний обход, на который он опоздал, провожая Тину, тоже закончился. Начались перевязки, поэтому Ашот был предоставлен сам себе. Свернувшись калачиком под одеялом, он все не мог унять внутреннюю дрожь. Некоторое время он полежал так, потом встал и еще накрылся сверху больничным халатом. Потом увидел на стуле у соседа запасное одеяло. Поверх халата положил и его и только тогда, полежав еще немного, почувствовал, что хоть медленно, но согревается.
Мысленно обратил он свой взор куда-то в небеса, будто мост перекинул в белую ангароподобную американскую больницу. «Ну почему у нас в каждом отделении нет и десятой доли того оборудования, что имеется там? И нет рядом с Барашковым Нади? Никто лучше ее не мог бы помочь! Она и там, в Америке, старалась думать, а не лечить по однажды компьютером запущенным схемам. Рисковала, конечно. Страховые компании секли каждый ее шаг. Только попробуй отойди от неизвестно кем однажды апробированной схемы! Только попробуй применить не то лекарство, которое рекомендовано страховой компанией, а другое! Случись с больным что, засудят враз. Врач у них не врач. Будто машинист или летчик. На каждый плевок есть своя инструкция, и нельзя отойти от нее ни на шаг! Пусть даже во вред больному. Вот такой парадокс. Мы так не привыкли лечить. И Надя потихонечку, когда надо, когда никто не видел, смела лечить по-своему. Рисковала ужасно, но, как и все мы, лечила больных, а не болезни». Как здорово, если бы она послушалась его и вернулась назад. Он звал ее. Уговаривал. Обещал познакомить с коллегами. Хотел вместе с ней съездить к ее родителям в Питер. Просил ее показать ему город.
— Поезжай один! Мне очень некогда. Отпуск не скоро. Родители тебя встретят и все покажут! Будут очень рады тебя принять. Расскажешь им о моем житье-бытье. Только не говори, какая у меня плохая комната, а то они расстроятся. Скажи, что все нормально. Работаю. Скоро буду по американским меркам полноценным врачом. Да в принципе они обо мне и так все знают, я им часто звоню.
— Тебе ведь тоже нужно развеяться, отдохнуть! — не унимался Ашот. Почему-то ему хотелось вырвать Надю из этого жаркого американского климата, из этой больницы, оторвать ее от этого придурка — ее мужа. Хотелось вернуть ее назад, к любящим родителям, которые без нее стали быстро стареть, к набережной Обводного канала, к пронзительным крикам чаек. К нормальному режиму жизни, нормальной еде и, самое главное, к нормальному сну. Ашот с ужасом замечал, что от недосыпания и переутомления с каждым днем все худеет и тает Надино и так уже прозрачное лицо.
На «их» бензоколонке повесили объявление о продаже. Билет для Ашота в Москву уже был заказан. День отъезда был назначен на определенное число. Три дня перед отлетом он еще хотел бы побыть в Нью-Йорке.
— Я хочу пригласить тебя в ресторан! — официально объявил он Наде.
— А когда? — Она растерянно смотрела в календарь. — У меня нет ни одного свободного вечера. Я или дежурю, или хожу заниматься, или принимаю больных на исследования, или сплю.
— Как же быть? Ты не хочешь со мной попрощаться? — Вид у Ашота был в самом деле обескураженный.
— Давай попрощаемся, как всегда, в кафе у бензоколонки. Возможно, когда ты вернешься, его уже продадут и все в нем будет не так.
— Когда я вернусь… — сказал Ашот. — У меня билет с датой обратного вылета, но я не знаю… — Он помолчал, поднял голову и посмотрел в ярко-голубое, без единого облачка американское небо. — Я не знаю, Надя, когда я вернусь.
— Тем более. — Она улыбнулась ему устало и беззащитно. — Мне будет тебя не хватать. Мы можем просто посидеть и помолчать в машине. Во всяком случае, это будет приятнее, чем смотреть на все эти американские рожи в их ресторане. Такое впечатление, что смотришь один и тот же бесконечно затянувшийся американский фильм. Впрочем, — она улыбнулась и похлопала его по руке, — я бы не отказалась, если бы ты угостил меня пирогом с малиновым вареньем!
— Весь парадокс в том, — грустно улыбнулся Ашот, — что наши рожи ничем не лучше американских. Процент гнусности рож примерно одинаков везде. Просто эти рожи для нас, видимо, навсегда останутся чужими. А вот дети моей сестры их уже считают за своих. Они ассимилировались. И это нормально.
Следующий день в больнице был для него последним. Он увольнялся перед отпуском. В больнице не отпускали санитаров в отпуск на месяц. Раскатывая тележки с оборудованием и каталки с больными по нужным местам, Ашот смотрел на самооткрывающиеся двери и вспоминал, как они с Аркадием возили каталки к лифту в своей родной больнице и все время попадали колесом в одну и ту же яму. «Интересно, заделали ее наконец или нет? — думал Ашот. — Как приеду, так сразу спрошу у него».
Надю он увидел в тот день сразу же, когда она пришла на работу. Лицо ее было белее мела, на нем непонимающе остановились глаза, рука сжимала распечатанный конверт с официальным штампом. Надя переставляла ноги как автомат, когда шла по широкому проходу между отсеками. Ашота она просто не заметила, хотя он двигался с каталкой прямо на нее.
— Что случилось? — Для того чтобы она его услышала, пришлось потрясти ее за плечо.
— Вот, — подала она конверт.
«Выражаем глубокое соболезнование», — было написано в самом конце официальной белой бумаги.
— Он умер от передозировки, — добавила Надя. — Разреши мне пройти, меня ждут больные. — И она пошла в свой отсек и не выходила оттуда четыре часа. Всем больным, как это пишут в протоколах, была оказана своевременная и квалифицированная медицинская помощь.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил Ашот, уловив момент, когда из ее отсека вышел последний пациент — здоровенный мужчина в клетчатой рубашке. — Поедем со мной! Тебе больше нечего здесь искать!
— Я хочу просто выспаться! — сказала она, но Ашоту казалось, что она его уже не видела и не слышала. — Скажу, что плохо себя чувствую. Поеду домой и буду спать трое суток подряд.
— Тебе не нужно на похороны?
— Его уже кремировали, — ответила она. — Письмо искало меня почти месяц. Прощай! Желаю тебе приятно съездить. Думаю, вряд ли ты вернешься.
— А ты?
— Съезжу туда, где он похоронен. А потом решу, стоит ли возвращаться сюда. Впрочем, мне остался год, — сказала она. — Наверное, все-таки стоит. Надо довести до конца однажды начатое. Чтобы когда-нибудь не сказать себе: «Тебе осталось немного, но ты не смогла!»
— Отвезти тебя домой?
— Нет, — сказала она. — Я хочу побыть одна. Не беспокойся!
Под одеялом наконец действительно стало так тепло, что Ашот смог вытянуть ноги. «Почему я не заметил на часах, — ругнул он себя, — когда началась операция? Полежу еще немножко и пойду на разведку, — решил он. — Аркадий после операции будет занят, а вряд ли кто, кроме него, догадается мне сообщить».
