Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Но снега не было, и не было лейтенанта.

Всё, что теперь осталось у Тани — это пыльный вещмешок за плечами и винтовка в руках.

Несколько попуток уже было поймано, но до них очередь всё никак не доходила, и сидели они на перроне уже второй час. Наконец, услышали голос Калужного и увидели его самого.

— Везёте, да? Хорошо. Сколько? Семерых? — он стоял у кабины большого грузовика и говорил с шофёром, а потом обернулся к ним и помахал рукой. — Идите сюда, быстро! Ну, Сомова, Широкова, Ланская, быстрей!

Надя быстро вытянула из общей кучи семь человек, среди которых оказалась и Таня. На всякий случай простились с остальными. Калужный подсаживал их в грузовик, кузов которого был полон каких-то ящиков и коробок. Наконец запрыгнул сам.

— Ну что, девчата, будем прощаться? — он коротко улыбнулся, и Таня закрыла глаза. Слишком ужасно звучало. — Не знаю, куда я попаду — может, в ближайшее время и не увидимся.

Сердце внутри дрогнуло и ухнуло вниз, лишь чудом уцепившись за рёбра. Таня быстро распахнула глаза, поморщившись от рези в них, и обернулась: девчонки висли на Калужном так, будто он был их последней надеждой.

И он, подумать только, быстро обнимал каждую из них в ответ.

— С Богом, с Богом, — бормотал он. — Ну, идите сюда, все, все идите. Соловьёва, Бондарчук, Сомова, быстро сюда, я сказал!

Сдавливаемые со всех сторон, девчонки сбились вокруг Калужного, и он, крепко схватив за локти Машку и Валеру, быстро и громко заговорил, пытаясь перекричать шум грузовиков и общий гомон:

— Значит так, раз уж в такую фигню влезли, нюни не распускать, ясно? Чтобы я не слышал, что курсанты ПВВКДУ чего-то испугались. Это понятно? Куда не просят, не суйтесь, сидите, где велено, осторожны будьте, — он мельком взглянул на Широкову и вздохнул. — Ос-то-рож-ны, Широкова, ясно тебе? Упаси вас бог в разведку проситься или ещё куда. Куда не надо, не ходить, по лесам самим не шастать, можно на разведку вражескую наткнуться или на снайперов. Я в шестом батальоне, это всего километров пятнадцать, если смогу, скоро приеду, навещу. Чтобы все до этого момента живы и здоровы остались. Это понятно вам? В плен не попадать, держаться вместе...

Он говорил ещё и ещё, но Таня с трудом разбирала слова.

Таня смотрела на человека, которого знала уже столько времени и не знала совсем. Он говорил, глядя на кивающих девчонок горящими внимательными глазами, стараясь каждое своё слово вырезать в их памяти, и почему-то Таня была уверена: у него получится. Они будут помнить его слова ещё долго-долго.

А она… Она знала, что ей уже в жизни не забыть часто вздымающейся груди, напряжённой линии плеч, тонких, красивых рук, поминутно сжимающихся в кулаки, россыпи тёмных маленьких родинок у шеи. И глаз, что каждые несколько секунд останавливаются на ней, будто умоляя запомнить, быть осторожной, не пропасть, не сгинуть в этих лесах, этих чудесных тёмно-карих глаз ей никак не забыть.

Таня ещё стоит на перроне, но уже знает: все дни, что ещё ей оставил Господь, она будет помнить.

Каждую минуту, что осталась ей, она будет помнить и волноваться о нём.

— Ну, иди сюда, дурная твоя башка, — Калужный быстро обнял Машку, потрепав её по загривку. — Ланская, это от Назара письмо, на, на, бери, можешь сжечь потом, если хочешь, мне всё равно. Сомова, смотри за ними за всеми, станется с них! Осипова, Бондарчук, сырость не разводить, уяснили? Еду запасайте, даже если очень есть хочется, припрятывайте хоть что-нибудь. И ещё, девочки, — Антон вдруг на секунду замер, прикрыв глаза и нахмурившись, потом оглядел всех и сжал губы. — Убивать сложно. Особенно вначале. Особенно... вам. Просто запомните раз и навсегда: война — безжалостная вещь. Либо вас убьют, либо вы убьёте. Сострадание — это самоубийство. Враг, которого ты не убил прямо сейчас, через секунду убьёт тебя.

А потом он просто посмотрел на неё.

А она — просто на него.

Они стояли напротив, в двух шагах, пожирая взглядом друг друга, но никто не решался сделать шаг, крохотный шаг навстречу.

Трусость?

Оба боялись, что оттолкнут друг друга?

Глупые.

Все остальные как будто исчезли, потому что ничем другим объяснить то, что она услышала его шёпот, Таня не смогла.

— Ну, иди уже.

И Таня, подумать только, пошла, и шагнула, и вмиг из почти солдата обратно превратилась в слабую, глупую, маленькую девочку. Ей было уже всё равно, красный ли у неё нос, удобно ли Антону, когда она так сильно прижалась лбом к его шее и уцепилась руками за воротник бушлата.

Она жива.

И он жив.

Разве нужно что-то ещё?

Тон что-то шептал, быстро, почти неслышно, и из общего потока слов Таня поняла только одно: «Всё будет хорошо». И поверила — не могла не поверить. Всё в этом голосе, всё в этом человеке давало ей ощущение надежды. У него очень, очень тёплые ладони, он вообще — сплошное тепло. И это хорошо. И этому веришь.

— Мы будем живы, Соловьёва, мы будем, вот увидишь, — её лицо жёстко взяли в ладони, обхватили, заглянули в глаза. — Мы выживем, Соловьёва, однажды откроем глаза и подумаем, что это было страшным сном.

И Таня кивнула, не сдерживая ни подступающих слёз, ни всхлипов, и на секунду ей показалось, что он на самом деле прижмётся щетиной к её щекам и поцелует, правда, по-настоящему, но Антон снова прижал её к бушлату — и Таня была так благодарна.

А потом он исчез, она не поняла, куда и как, но только, когда открыла глаза, Антона рядом не было.

Более-менее осознавать происходящее вокруг она начала на дощатом грязном полу кузова, зажатая между Валериным боком и бортом. В последний раз промелькнули у Тани перед глазами поезд, перрон, люди в бушлатах, и грузовик, немилосердно трясясь, въехал в лес.

Их подкидывало на ухабах так, что на каждом повороте Таня рисковала вывалиться на борт. Грузовик в мгновение обступили сумерки, и она поёжилась, цепляясь за Валеру. Лес, проносящийся мимо, был смешанным: то в полосе мягкого вечернего света мелькал белый забор берёз, то вырисовывались ветви осин и тёмные силуэты елей, похожих на большущие муравейники, то поблёскивала золотом сосна. И всюду, где только лес становился пореже, лежали на земле золотые холсты солнечного света.

Парки и леса в Москве или Питере, где они частенько гуляли с девчонками, были, кажется, такими же и всё-таки чем-то отчаянно отличались. Лишь проехав километров десять непрерывного леса, Таня поняла чем. Здешняя природа была красива какой-то другой, не европейской, а древней, дикой, заброшенной, дивной красотой, будто пришла из какой-то сказки. Казалось, стоит спрыгнуть из грузовика, сделать несколько осторожных шагов в гущу деревьев — и перед взглядом предстанет избушка на курьих ножках, а из-за ближайших кустов выглянет Серый Волк.

«Да только Серый Волк здесь — вполне реальное существо, которое запросто может сцапать тебя», — напомнила себе Таня.

— Удивительно, правда? — шепнула она Валере, и та, чуть задремавшая, приоткрыла глаза.

— Ты про лес?

— Ага.

— Удивительно, — подтвердила Валера, жмурясь. Посмотрела на Таню, будто хотела что-то сказать, но промолчала. На мгновение закатное золото блеснуло в её глазах, и Таню будто обожгло.

На несколько секунд она замолчала, переваривая ощущения и мысли. Попыталась остановить взгляд на убегающих деревьях, заметила слева поваленные осины и огромную воронку от бомбы.

Она никогда не сопоставляла у себя в голове Антона Калужного и Валеру. Они существовали для неё параллельно, две огромные частицы её жизни, и Таня никогда не думала, что когда-то может настать день, когда придётся выбирать. Это… Это как правая рука и левая, как видеть и слышать.

Но Таня, Таня-то чувствовала его лицо, его руки, его голос, Таня знала, что это для неё значит, а Валера? Валера, раскрыв рот, широко открытыми глазами смотрела, как её лучшая подруга, которую она, кажется, знала, как облупленную, у всех на глазах обнимала злобного (чуть подобревшего только в последнее время) лейтенанта, американского шпиона-мучителя, принесшего им столько бед. Обнимала и плакала.