Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

— Вполне в духе Широковой. Неплохая теория, — хмыкнул он, но в напряжении, сковавшем его плечи, Таня увидела: не надо. Значит, на фронте случилось что-то такое, о чём он пока не в силах рассказать. Но сегодня ночь, видно, была какой-то особенной, потому что Калужный безразлично сложил руки на груди и сказал:

— Есть вещи, о которых тебе не нужно знать, и вещи, о которых рассказать нельзя. Будь осторожна там, Соловьёва. Меня не будет рядом, понимаешь? Будешь ты и враги, будешь ты и смерть, будешь ты и твоё правительство, которое не всегда можно понять. Ты даришь доверие, а его используют против тебя, — он смотрел на Таню мрачно, чеканя слова. — Ты даришь преданность, а об неё вытирают ноги. Ты даришь единственное, что у тебя есть, — свою жизнь, а она ничего не значит. Ты... ты не понимаешь, Таня. И я не могу объяснить.

Да, наверное.

Наверное, он прав.

Она не понимает и не хочет понимать ничего, кроме очевидного: это — доверие.

Это — всё.

Внутри растёт что-то огромное-преогромное и ужасно тёплое, словно ладони после чашки с кипятком, и оно заполняет её целиком так, что остатки вот-вот выльются слезами. Ощущение, будто всё это время она висела в воздухе и ноги болтались, безуспешно пытаясь нащупать землю, а сейчас Антон подошёл, живой, высокий и добрый, подхватил её под рёбра тёплыми руками и поставил наконец на пол.

Ей ещё никогда не хотелось так крепко стоять на ногах.

— Мне стоит сказать спасибо, — улыбнулась она. Подвинулась чуть ближе и положила голову на жёсткую ткань бушлата, так, чтобы не касаться ни его шеи, ни, тем более, лица. Антон даже не дёрнулся. Какой прекрасный прогресс.

— Ты думаешь? — выдохнул он. Краем глаза она заметила, что Антон облизнул губы.

— Уверена.

— Тогда не за что, — хмыкнул он. — Считай, что это была демо-версия жизненной мудрости. Или глупости, не знаю. В любом случае, полную версию вы можете приобрести, только пережив это сами.

И Таня, пожалуй, даже сдержала своё слово: мигом замолчала. Всё, чего ей сейчас хотелось, — это раствориться в тепле, замереть, впитать в себя запах человеческой кожи в нескольких сантиметрах от неё, впитать в себя всё это, потому что скоро не останется ничего.

Бушлат у него жёсткий и чуть щекочет щёку, и вдруг, когда Таня уже почти спит, колоть начинает ещё и лоб. В полусне она понимает, что это, кажется, щетина Антона, закрывает глаза и окончательно засыпает — уже надолго.

Спи, Ан-тон, обопрись на неё, если нужно, потому что она никогда не воткнёт этот нож тебе в спину.

Проснулась Таня уже перед рассветом под перестук колёс.

Едут.

Всё хорошо.

Уже, значит, скоро.

Никакого Антона Калужного рядом не было: его, кажется, вообще не было в их теплушке — может, ушёл к Назарову и парням. Зато по всему полу, положив головы на вещмешки, ящики и доски, дремали девчонки. Тане уже почти не хотелось спать, поэтому она, поёжившись от утренней сырости, скинула с плеч бушлат и укрыла им Валеру, а сама встала и подбросила последние оставшиеся поленья в почти погасшую буржуйку. Наскоро раздула огонь (она уже научилась это делать) и поставила чайник, чтобы, когда проснутся девчонки, им было чем отогреться.

— Посижу я с тобой? — Машка, проспавшая богатырским сном всю ночь ещё со вчерашнего обеда, тоже проснулась и подползла ближе к теплу, протянув руки к нагретому железу. Светловолосая, растрёпанная и заспанная, она прижалась к Таниному боку.

— Ты не видела, куда ушёл лейтенант? — поинтересовалась Таня.

— Видела, он перед погрузкой ушёл к Назарову, кажется, — ответила Машка, обнимая себя за колени, а потом вдруг улыбнулась, сделав всезнающий вид. — Ты не бойся, я никому не скажу.

— О чём?

— Сама знаешь, о чём, — Машка многозначительно приподняла брови, и Таня вылупилась на неё, нахмурившись.

— Да о чём?

— Ну какая ты глупая, Таня, — раздосадованно фыркнула Широкова. — О чём, о чём. Ни о чём. Блин, а я так надеялась, что он шпион и я его рассекречу. И мне потом орден дадут!

— Ты что, подслушивала? — в свою очередь подняла брови Таня, с укоризной взглянула на подругу и всё-таки не смогла не улыбнуться. Мнительная Машка со своей теорией об американском шпионе веселила её.

— Вы просто громко говорили! И я не подслушивала. Я спала. Но это странно. Что получается? Оказывается, он не такой уж мерзкий. Знаешь, я… — она не договорила, отвернулась и сокрушённо вздохнула. — Да нет, ничего.

Очень интересно. Должно было произойти что-то поистине страшное, чтобы заставить Машку Широкову грустно вздыхать и тосковать.

— Ну, чего ты, Машуня? — чуть улыбнулась Таня, пригнув голову Широковой себе на плечо и гладя её по светлым волосам. — Что за хандра такая? Неужели из-за того, что Калужный не шпион? Разве можно перед фронтом оружие у себя из рук выбивать, а?

— Но мне так грустно, что я могу сделать? Обычно, когда мне грустно, я ем творог, но здесь его нет! — вздохнула она. — Мне ведь девятнадцать лет!

— Вот уж горе так горе.

— Да нет! — Машка выпрямилась и взглянула на Таню горящими глазами. — Нет, не то. Вот посмотри, — она махнула рукой на спящих девчонок, чуть не убив Таню и едва не уронив чайник. — Смотри! Вот Валера. У Валеры есть Миша, и лейтенант Назаров тоже есть...

— Ей не нужен лейтенант Назаров, — поправила Таня.

— Да всё равно, — отмахнулась Машка. — Вон Надя. У Нади вообще есть муж!

— Он не пишет ей седьмой месяц.

— Это всё равно, вон Настя Бондарчук, у неё парней столько, что я до такого числа сосчитать не смогу, вон Арчевская, у неё Костя, жених, есть. И у тебя!

— Что у меня? — насторожилась Таня.

— Да всё у тебя, и Денис твой этот...

— Он не мой!

— … и этот ещё тоже!

— Ты что, на Марка намекаешь? — закатила она глаза.

— Да нет! Ну да всё равно это, всё равно. Таня, ну-ка посмотри на меня, — вдруг серьёзно сказала она и взяла Танины ладони в свои. — Ну, посмотри, скажи честно. Очень я некрасивая?

— Господи, глупая ты моя, ну что ты…

Машина голова снова оказалась на Танином плече.

Господи, и пришло же в голову этой чудесной девушке, что она некрасива! Потому, что за ней табунами не бегают парни, как за Завьяловой? Потому, что она слишком умна и непосредственна для огромного количества ничего не понимающих в женщинах болванов? Потому, что ещё не появился тот, кто разгадает и по достоинству оценит эту неординарную, чистую, детскую натуру?

— Дурочка ты, Машка.

— Я просто хочу, чтобы меня полюбили. А за что меня любить? Я ведь… — она всхлипнула, — ты думаешь, я не понимаю, что я не такая, как все? Я чувствую, я отличаюсь, и чего-то во мне нет, что есть во всех. За что меня тогда любить?

— Любят просто так, Машенька, — вздохнула Таня, улыбаясь и приглаживая Машкины волосы. — Знаешь, что? Я уверена, что на фронте полно хороших парней. И знаешь, что? Самый лучший совершенно точно потеряет от тебя голову.

— Правда? — Машка нахмурилась, вытирая выступившие слёзы, и Таня ощутила острую нежность где-то в горле.

— Ну конечно. Тебя увидит какой-нибудь лейтенант и...

— Нет, мне не надо лейтенанта, — испугалась Машка. — Он же старый! Я так хочу... Больше всего я хочу, чтобы меня полюбили за «просто так», — в последний раз всхлипнула она. Таня пригладила её спутанные волосы, достала из кармана платок, вытерла Машкино мокрое лицо.

— По-другому и быть не может, — заверила она. — Ну, смотри, вот и чайник закипел. Давай, попей горячего, тебе согреться нужно.

— Лисёнок? Вы уже встали? Что, едем? — к ним подползла Валера, едва разлепив глаза. — Ну, как ты себя чувствуешь?

Девочки начали просыпаться.

Начинался новый день, шестое апреля, пять тринадцать. Теплушки, санитарные вагоны, гремящие платформы с военной техникой, укрытой брезентом, весело стучали колёсами, унося людей всё дальше и дальше от дома. Бесконечные поезда шли с запада на восток.