Ноктэ (ЛП) - Коул Кортни (полная версия книги .TXT) 📗

Так что скоро я буду в МТИ[6], а она — в Бёркли. И что тогда?

С ней всё будет хорошо, ведь она нормальная. Но что станет со мной?

Выйдя из комнаты психотерапии, я наклоняюсь и жадно пью воду из фонтана. Несколько капель ледяной воды сбегают вниз по шее, и голоса мгновенно реагируют.

Соскреби её.

Моя рука уже прижимается к горлу, прежде чем я осознаю, что делаю. Раздосадованный, я заставляю руку опуститься.

Я не причиню себе вреда.

Иисус.

Я должен оставаться в здравом уме.

Как можно скорее нахожу Каллу, свернувшейся на своей излюбленной скамейке и уставившейся вдаль. За двенадцать широких шагов я преодолеваю расстояние между нами.

— Кэл, ты готова?

Калла смотрит на меня как на незнакомца, но затем её лицо озаряется узнаванием, и она улыбается.

— Ты в порядке?

Голос Каллы обволакивает меня, словно одеяло.

Она помогает мне оставаться в здравом уме.

Так было всегда. И, кто знает, возможно, это началось ещё в утробе матери.

Не дай ей узнать Не дай ей узнать Не дай ей узнать.

Не дать ей узнать.

Я улыбаюсь совершенно нормальной улыбкой.

— Perfectus. — Совершенно. — Ты готова?

— Ага.

Мы выходим из больницы на полуденный солнечный свет и садимся в машину. Я завожу двигатель и трясущимися руками выруливаю со стоянки.

Вести себя нормально.

Калла поворачивается ко мне, её зелёные глаза прикованы к моим.

— Хочешь о чём-нибудь поговорить?

Я отрицательно качаю головой.

— Разве я когда-нибудь хочу?

Она улыбается.

— Нет. Но знай, что можешь. Если захочешь.

— Знаю. — И я действительно знаю. — А знала ли ты, что древние египтяне сбривали брови, чтобы оплакать смерть своих кошек?

Я меняю тему, и Калла смеётся, отбрасывая с глаз тонкими пальцами свои длинные рыжие волосы. Эти глупые факты о смерти — наша фишка. Моя фишка, по правде говоря. Даже не знаю почему. Но предполагаю, что это из-за стольких прожитых лет в дурацком похоронном доме. Мой способ показать смерти средний палец. Кроме того, сосредоточившись на фактах о смерти, изучая латынь и составляя свои глупые мысленные списки, я нахожу тем самым то, на чём могу сконцентрироваться. А сильная концентрация помогает мне заглушать голоса.

И поверьте мне, ради этого я сделаю всё, что угодно.

— Не знала, но, слава богу, теперь знаю, — отвечает Калла. — А что бы ты сбрил ради меня, если бы я умерла?

Я бы погрузился на дно океана ради тебя. Я бы прочесал его в поисках раковин и сделал тебе ожерелье, а затем повесился бы на нём. Потому что, если тебя не будет рядом, я тоже не хочу жить.

Я не могу показать ей, насколько мысль об этом меня пугает. Так что всего лишь пожимаю плечами.

— Лучше не давай мне такого повода.

Она выглядит испуганной, когда понимает, что сказала, учитывая недавнюю смерть мамы.

— Я не хотела… — начинает объяснять она, а потом замолкает. — Извини. Это было глупо.

Мы с Каллой близнецы. Глубину нашей связи не могут понять те, у кого её нет. Я знаю, что она имеет в виду, даже когда до неё самой не доходит смысл сказанного. Её вопрос вырвался прежде, чем она вспомнила о маме. Звучит глупо, но иногда на секунду мы можем забыть о наших потерях. На одну блаженную секунду.

— Не волнуйся об этом, — говорю ей, когда сворачиваю на шоссе.

Да пошла она. Она не имеет права.

Такие громкие голоса.

Слишком громкие.

Я закрываю глаза и крепко зажмуриваюсь, стараясь не слушать их.

Но голоса по-прежнему не умолкают, становясь всё настойчивее.

Она не заслуживает тебя. Убей её, ты, чёртова тряпка, убей сейчас же. Столкни её с обрыва. Обглодай её кости. Обглодай её кости. Обглодай её кости.

Я сжимаю руль с такой силой, что белеют костяшки пальцев, в попытке заставить голоса уйти.

Обглодай её кости, высоси её мозг, покажи ей покажи ей покажи ей.

Сегодня голоса звучат реальнее, хотя я знаю, что это не так. Это не мой голос, всего лишь имитация, страшная маска, самозванцы. Они не настоящие.

Лишь мой голос настоящий.

А эти голоса — нет.

Но становится всё труднее и труднее различать их.

4

QUATUOR

Калла

Летом у нашей горы появляется странная особенность: время словно замедляется, почти останавливается, и дни сливаются друг с другом. Один день перетекает в другой, затем в следующий, и вот я уже обнаруживаю, что снова еду на групповую психотерапию.

Однако на сей раз я достаточно быстрая, и забиваю право вести машину. Я игнорирую возмущённый взгляд Финна, когда мы садимся в автомобиль и, отъезжая от дома, самодовольно ему улыбаюсь (по-настоящему, а не фальшиво).

Мы съезжаем вниз по крутым склонам горы, и шины скрипят по мокрому от дождя гравию. Финн смотрит в окно, погрузившись в свои мысли, когда мы проезжаем «то место». Место, где разбилась и погибла наша мама.

К ближайшему дереву привязаны яркие цветные ленты, и рядом стоит маленький простенький крест. Здесь одиноко, благоговейно и тихо. Обычно я стараюсь игнорировать это место, потому что иначе оно слишком сильно заставляет болеть моё сердце.

Неожиданно Финн поднимает голову.

— Можешь остановиться?

Вздрогнув, я притормаживаю и съезжаю на обочину.

— Что случилось?

Он отрицательно качает головой.

— Ничего. Мне просто нужно побыть здесь немного.

Финн выходит, и дверь с его стороны скрипит, когда он её закрывает. Я следую за ним, чувствуя себя не по себе, потому что мы никогда не останавливались здесь раньше — ни разу с тех пор, как повесили ленточки и воткнули в землю белый крест. Это священная земля, но также она наполнена эмоциями. А для Финна опасно ступать на эмоциональную почву.

— Что делаешь? — интересуюсь я как можно небрежнее, следуя за ним в сторону крутого склона — туда, где мама сорвалась с обрыва, когда разговаривала со мной по телефону. Балансируя на краю пропасти, мы всё ещё можем видеть, где были сбиты и повреждены деревья из-за столкновения с маминым автомобилем. К горлу подкатывает тошнота.

— Как думаешь, она умерла до того, как приземлилась? — спрашивает Финн бесцветным голосом. Моё сердце сжимается в груди.

— Не знаю.

Я, конечно же, размышляла над этим, но мне ничего об этом неизвестно. Папа не рассказал нам всего, а мне трудно заставить себя спросить.

— А как насчёт другой машины? — интересуется Финн, его взгляд устремлён в овраг, старательно избегая меня. Я делаю вдох, а затем — выдох, отталкивая чувство вины подальше от себя: через гору, через скалы, прямиком в воду.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

И это правда, потому что папа не рассказал нам, что впоследствии случилось с пассажирами другой машины. Кто они, сколько их было. Он считал, что я и так слишком сильно испытываю необоснованное чувство вины, и с меня достаточно боли и страданий. Он не стал говорить об этом и на несколько недель запретил включать телевизор — на всякий случай, если вдруг это событие осветят в новостях. Можно подумать, что он обезумел, но в то время я была настолько погружена в скорбь, что почти этого не замечала.

Проблема в том, что это не ослабило чувство вины.

Потому что я убила людей.

Выбоины, вырезанные на деревьях металлом столкнувшихся машин, поломанный лес — всё это свидетельства той аварии. В кого бы ни врезалась мама, он мёртв. Это очевидно.

И это моя вина. Я убила их, как убила и её.

Единственный наболевший вопрос: сколько их было в машине? Был ли это один человек? А может, пара? Целая семья?

— Как думаешь, там были дети? — тихо спрашиваю я, поскольку одна лишь мысль об этом… Боже. Это невыносимо. Я представляю испуганных маленьких детей, пристёгнутых к автомобильным креслам, все в крови и с искривлёнными от ужаса лицами. Я зажмуриваюсь, отталкивая воображаемую картину.