Бархатная Принцесса (СИ) - Субботина Айя (прочитать книгу txt) 📗
Но.
Она чужая жена.
А я…
Цунами пролетает последние преграды, врезается в меня ароматом перца, жасмина и цветущих ирисов. И я даже не пытаюсь сделать последний спасительный вдох: просто падаю, тону в аромате, который петлей скручивается вокруг горла, тянет меня следом, словно пса на поводке.
— Главное, не спорь с ним, — слышу до противного тошнотворный голос Ляли. Почему я раньше не замечал, что она гнусавит? — Отец… У него сложный характер, но Дани умеет его уболтать.
Мне хочется заржать в голос от абсурдности ситуации. Мы будем там, в доме Никольского, и женщина, которую я так хочу, что мозги набекрень, будет убеждать его — своего законного мужа! — позволить мне и дальше быть мужем его дочери. Дать нам с Лялей, блядь его мать, шанс на личное счастье. А я буду смотреть на нее и молиться, чтобы ширинка не лопнула.
Вчера мы с Лялей так и не зашли в дом. После росписи завалилась бухие в дом, трахнулись прямо в машине, а потом еще у бассейна, и, кажется, на газоне. У Ляли нет комплексов, вообще никаких: она отлично сосет, отдается запросто и в любых позах, и в задницу дает, при этом кончая бурно и громко, совершенно не фальшивя, как это делает большинство девочек, когда дерешь их в «заднюю дверь». Но это все — чистая механика. Мы как части мотора хорошей спортивной тачки: работаем слаженно, четко, без сбоев. От этого секса крышу не уносит, от него просто приятная расслабленность, пустота в яйцах и в башке. По-другому в моей жизни никогда и не было. Чтобы улетать куда-то там, дуреть от одних поцелуев и прочая херота — это все для кого-то другого, но не для меня.
Но Даниэла…
«Даааани…» — мысленно тяну ее имя, трогая вибрацию кончиком языка, как хотел бы потрогать ямку у нее над ключицей.
У Никольского не дом — это целая крепость, только пафосная, вся заставленная дорогой херней. И перекошенные морды с портретов смотрят на меня с немой насмешкой: «Что ты здесь забыл, нищеброд?» Здесь наверняка есть все, но нет самого главного — уюта. Нет разноцветных чашек на полке в кухне, нет украшенных вручную горшков с цветами, нет привезенной с совместного отдыха потертой прибоем оранжевой ракушки. Здесь все с ценниками, все на заказ.
Ляля тянет меня за руку, через всю гостиную, в кабинет, дверь которого приоткрыта. Я невольно втягиваю запах духов Принцессы, вдыхаю его полным ртом, катаю на языке, словно экзотическую сладость. И торопливо переступаю порог, лишь бы поскорее туда, хоть и в клетку к тигру, главное — чтобы к ней, глаза в глаза.
Никольский стоит за столом, колотит пальцами по столешнице и смотрит на меня взглядом приставленной к груди двустволки. Даниэла — у него за спиной, чуть в стороне, скрестив руки на груди. Господи, до чего же она маленькая, хрупкая, как перо на ладони. Сожми — и все косточки вперемешку. Запястья такие узкие, что я запросто могу представит, как вгрызаюсь в них зубами.
«Посмотри на меня! — вою в ее отрешенный взгляд. — Посмотри. Посмотри или сдохну прямо тут, возле твоих ног».
— А теперь внятно и коротко: что произошло? — говорит Никольский. Вскидывает руку, когда Ляля открывает рот и начинает что-то полу истерично лепетать. — Я не тебя спрашиваю. С тобой разговор будет позже.
Даниэла как бы невзначай проводит ладонью по его плечу, и этот мудак отбрасывает ее ладонь, как будто она какое-то насекомое, что-то раздражающее, что не вписывается в его клетку, где он собирается меня линчевать.
— Мы расписались, — говорю холодно и четко, чуть не по слогам.
— По твоей инициативе, я так понимаю?
— По моей! — выкрикивает Ляля у меня из-за спины.
— Помолчи, пожалуйста, — предлагаю на последнем издыхании моего терпения. Сам не знаю, как до сих пор держусь и не отрываю Никольскому одну за другой все конечности. — Мужчины сами разберутся.
Даниэла вскидывается, как будто мои слова для нее — крючок, вытаскивающий наружу интерес. И я вижу, что глаза у нее светло-голубые. Такие… Нет, не голубые. Это серебро, расплавленное серебро, в котором отражается зимнее небо.
— Когда? — следующий вопрос Никольского.
— Вчера, — так же сухо отвечаю я.
— Ольга беременна?
— Нет. — Я никогда не трахаюсь без резинки, и плевать мне на то, сидит ли она на таблетках, уколах или предохраняется сотней других способов. Я не хочу детей, и не допускаю даже маленькую возможность того, что захочу их в ближайшие десять лет.
— Тогда зачем все это?! — Никольский лупит кулаком по столу, письменные принадлежности пускаются в пляс. — Какая, к чертям, женитьба? Ты денег хочешь, тварь?
— Олег! — вмешивается Даниэла, но он вообще не слышит ее слов.
— Ну? Сколько? Озвучь цифру, я дам. Откуплюсь, только чтобы ты навсегда исчез из моей жизни.
— Я уйду вместе с ним! — визжит Ляля, и мне снова приходится загородить проход рукой, чтобы она не бросалась на колючую проволоку. Тоже мне, защитница выискалась.
— Куда? Куда ты с ним уйдешь? — Никольский снимает очки, и я отчетливо вижу каждую морщину его возраста. И злость, и презрение, которые расстреливают меня частой автоматной очередью. — В засраную «однушку»? На нищенскую зарплату? Сама на что жить будешь? Ты же завтра прибежишь, когда деньги кончатся на шмотки, салоны и загулы. Предупреждаю, — Никольский выходит из-за стола, становится прямо передо мной, хоть каждое его слово — для дочери, — хочешь идти с ним — иди, но я больше ни рубля тебе не дам. Даже если будешь с голоду подыхать. А ты, — теперь уже ко мне, — слушай внимательно и постарайся понять своим скудным умом: мое предложение сейчас — последнее. Я не бросаю слов на ветер, мелкий выблядок, и держу обещание. Всегда. Пол «лимона» зелени сейчас, чтобы ты свалил туда, откуда я даже твой вонючий запах не услышу, или забирай ее — и убирайтесь оба. И больше ничего от меня, ни копейки, ни помощи. Ни-че-го.
Я сжимаю кулак.
Улыбаюсь.
И вваливаю ему от всей души, прямо снизу-вверх, под челюсть, так, что Никольский заваливается назад. Это совсем не то, что я хочу с ним сделать, но это намного больше, чем то, на что он думал, я осмелюсь.
— Это тебе за выблядка. — Мой голос звенит в полной тишине, потому что никто — вообще никто — не произносит ни звука. Даже Никольский только скалит окровавленные зубы и подтирает розовую слюну рукавом наверняка охеренно дорогой рубашки. — В следующий раз я тебе эти слова из глотки прямо с языком вырву, хозяин, блядь, жизни.
Поворачиваюсь на пятках — и уебываю на хер. И мне плевать, достанет ли он из стола пистолет — наверняка ведь лежит там какой-то крутой «ствол» как раз для такого случая — выстрелит ли мне в спину. Плевать, побежит ли Ляля следом, но лучше бы она осталась, потому что на хер мне не нужна, тем более, как жена.
Но если бы случилось чудо, и Даниэла…
Я бы взял ее на руки и вынес из этой вонючей жизни, где совершенно не стоящий ее мужик смахивает ее такую узкую ладошку со своего сраного плеча.
Глава шестая: Даниэла
«Мужчины разберутся сами…»
Его слова пульсируют в моих ушах. И мир стремительно, словно я села на сумасшедший аттракцион, раскачивается все сильнее и сильнее, и, наконец, переворачивается вверх ногами. Или, точнее, становится на свое место.
Я всегда мысленно называла его «мальчик». Сама не знаю почему. Хотя нет, конечно же, я знаю, но эта правда — хуже отравы. Потому что от «мальчика» я еще могу защититься, потому что «мальчик» — это блажь, просто красивая картинка, паренек, которых я десятками нанимаю, словно заводных марионеток, вышагивать по подиуму в созданных мною вещах.
А куда деться от мужчины? Такого зрелого уже мужчины?
Олег хватает телефон, и я с трудом, но все же сдерживаю его руку.
— Не надо, пусть уходят.
Оля выбегает следом за Каем, дверь печально тянет в сторону, и я медлю, зачем-то ловлю взглядом широкую напряженную спину, мягкий пружинистый шаг. Смотрю, как Оля обхватывает Кая за локоть, льнет всем тело, потирается грудью о черных воронов.
