Светлячки на ветру - Таланова Галина (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Вика есть в тот день ничего не смогла. Водила в щах ложкой, слушая скребущий душу звук, надрывающий сердце. «Привыкай!» Какое кощунство! Разве с этим можно жить дальше?
Большинство детей в этот день подавленно молчали, точно у них опух язык; жались по углам, уткнувшись в книжки, и смотрели поверх текста на открытой и не переворачиваемой странице. Взгляд уносился вдаль, где маленький мальчик в алой футболке ехал в инвалидной коляске в темную ночь, комкая в руках простыню, расцвеченную маками на снегу.
Вика тоже держала в руках книжку, «Алиса в Зазеркалье», пахнущую свежей типографской краской, но буквы в ней двоились, троились, качались, точно комары-тол куны на ветру. Викой вдруг овладело желание бежать из этого страшного места. Бежать, не глядя, лишь бы подальше. Она просто не могла тут больше находиться, ей казалось, что красная рука вцепилась в нее и тянет куда-то за собой… «Уйти, уйти, уйти!» — это снова и снова крутилось в ее голове.
Она запихала все свои пожитки из тумбочки в пакет, надела на пижаму спортивные штаны и джемпер и, крадучись, точно кошка, караулящая мышь, незаметно вышла из отделения на лестницу. Спустилась этажом ниже — и снова налетела на каталку, накрытую простыней, которую завозили в лифт два санитара. Тело на каталке было побольше, чем в первый раз, и простыня была белая, но Вика уже знала, что под простыней. Вику объял такой ужас! Она бежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, боясь того, что ее остановят. Больница показалась ей лабиринтом, из которого нет выхода. Она открывала какие-то двери, натыкалась на незнакомые отделения и лаборатории и наконец о чудо, выскочила на улицу. На улице накрапывал мелкий осенний дождь, барабанящий по пожелтевшим листьям, точно по клавишам печатной машинки. На тротуаре стояли мутные лужи, в которых плавали принесенные ветром свернувшиеся желтые листья, похожие на маленькие игрушечные лодочки. Домашние мягкие тапочки с двумя рыжими помпончиками на шнурке, завязанном бантиком, тотчас промокли, и Вика чувствовала ледяной холод, сковывающий ее пальчики. Она побежала, но очень быстро стала задыхаться, закашлялась так, что прохожие стали оглядываться на странную девочку, не по погоде одетую, уже мокрую до нитки. Она испугалась и, кашляя так, что все ее внутренности выворачивало наизнанку, свернула в ближайший двор. Высморкалась, прокашлялась и дальше пошла медленным прогулочным шагом, размазывая капли дождя и слезы по лицу. Две остановки прошла пешком, боясь, что ее хватятся и возвратят в больницу. Свернула к автобусной остановке, на которой было полно народа, назвала какой-то тетеньке улицу, сказала, что заблудилась, и попросила помочь ей сесть в нужный автобус. В автобусе было битком, тепло, никто не спрашивал с мокрой зареванной девочки билета. Она стояла зажатая между чужими горячими телами, словно около печки, прижимаясь щекой к животу какого-то мужика средних лет. Слезы по-прежнему стекали по щекам, но никто в автобусе не спросил ее, почему она плачет: всем было безразлично.
Когда она позвонила в дверь, открыла мама и, увидев ее на пороге, мокрую до нитки, продрогшую так, что верхние и нижние зубы стукались друг о друга, будто кто-то чокался фарфоровыми бокалами, удивленно всплеснула руками:
— Это что за явление?
— Мама, там умирают! Я боюсь там умереть! Я больше туда не вернусь!
Вика нырнула в горячие материнские руки, спряталась от мира, уткнувшись в теплый живот, и зарыдала в голос, чувствуя, что ее гладят по вздрагивающим лопаткам и стаскивают с нее мокрую одежду. Потом была горячая ванна, где она лежала, отогреваясь, но белая кафельная плитка казалась ей почему-то комнатой, куда повезли того мальчика. Но мама несколько раз заглядывала в ванную — и страх отступал. Потом она лежала в постели, и ее поили горячим чаем с живой малиной, размешанной в нем, и читали про волшебника из Изумрудного города. Пока ей читали, Вика не плакала, а ночью, когда родители ушли к себе, слезы снова подступили к глазам, будто и не уходили вовсе, а только ненадолго спрятались за мокрыми веками и стояли там, чтобы снова выйти наружу, как только погасят в спальне свет… Она всхлипывала, кусая уголок пододеяльника… Вдруг ей почудилось, что кто-то стучит в окно… Скрипнула от ветра форточка — и ей показалось, что в комнату влетела красная рука, готовая вцепиться в ее горло мертвой хваткой бультерьера и унести с собой… Она закричала.
Прибежали родители, включили свет и гладили ее по мокрым волосам, прилипшим к горячему лбу. Потом папа принес раскладушку и лег рядом. Свет больше не выключали.
На другой день у нее поднялась температура, она вся горела, ей мерещилось, что красная рука обжигает ее, как раскаленная головешка… Дальше она увидела снова белые халаты, окружившие ее, как деревья в зимнем лесу; обожглась о ледяные руки, задирающие ее мокрую, прилипшую к телу рубашонку; почувствовала на груди холодок фонендоскопа, показавшегося ей скальпелем, готовым располосовать ей грудь; вздрогнула от осиного укуса в ягодицу — и провалилась во тьму. Там она сначала плыла на волнах, затем ей протянули руки и затащили в лодку, которую мотало на волнах так, что ее тошнило, закутали в теплое сухое одеяло с головой… Дальше ей показалось, что лодка оторвалась от воды и ее несли на руках в ней по небу так, как будто она уже умерла. Лодка качалась, точно на волнах, и Вика все время ударялась о холодный жесткий борт.
79
Вике чудилось, что большой черный медведь пришел к ней в гости и сел на грудь. Медведь был добрый и нестрашный, протягивал ей банку с медом, но она задыхалась и никак не могла глотнуть из этой банки. Медведь жарко дышал ей в лицо и облизывал ее горячим языком, словно большая ласковая собака. Вика почувствовала, что задыхается от его жара, запаха немытой шерсти, а мед попал ей в ноздри — и закупорил их сахарными пробками… Она снова провалилась в черноту…
Дышать, дышать, дышать… Вика глотала ртом воздух, точно скользкая рыбина, брошенная на лед. Ей казалось, что сердце сейчас выскочит из груди, взорвав грудную клетку. Она никогда не думала, что это так мучительно: не дышать. В ушах шумел водопад, жилка на виске колотилась, точно ночная бабочка о стекло, увидев за ним свет. Она чувствовала, как кровь покидает ее органы и приливает к лицу, словно волна от промчавшегося по глади катера. Дышать, дышать, дышать… Если она не глотнет воздуха, который миллионы людей пьют просто так, не замечая его вкуса, она погибнет. Удушье мучительно… Ей мерещилось, что красная рука подлетела совсем близко и сжимает ее горло скрюченными пальцами. Она однажды видела такие цепкие пальцы у старухи, схватившие, больно ущипнув, ее за рукав в автобусе, когда автобус покачнулся. У нее на руке потом осталось пять синих кружков, похожих на чернильные пятна. Она тогда никак не могла вырвать руку, за которую ухватилась старуха. Сейчас она подумала, что, может быть, старуха цеплялась за нее, как сорвавшийся в пропасть за траву на скале. А за что цепляется красная рука? Ее хотят увести в пропасть или забрать с собой на небо, взяв цепкой рукой за горло точно так же, как аист в своем клюве приносит младенца. Дышать, дышать…
Дышать, дышать… Веснушчатый молодой врач с обеспокоенным лицом суетился у ее постели. Круглое лицо, похожее на недоспевшую дыню. Она прочитала на бейджике: «Отделение реанимации». Вика попыталась найти свое отражение в его серых глазах. А он отводил взгляд… «Что-то не то…» — искрой пронеслось у Вики в голове. Не поднимая на девочку глаз, врач слушал ее легкие, в которые почти не поступал воздух, считал аритмичный пульс, стучавший как пулеметная очередь, короткими учащенными залпами, глубокомысленно рассматривал ее синие пальцы рук, точно девчушка перемазалась в чернике. Он закончил осмотр, встал — и по-прежнему не смотрел Вике в лицо: разглядывал начищенные носки коричневых ботинок, в которых отражалась лампа дневного света. Ни слова не говоря ребенку, бережно, заботливо провел рукой по маминому плечу и… вышел…
