Светлячки на ветру - Таланова Галина (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Вика вычеркнет адрес этого мальчика из своей записной книжки спустя пару месяцев после смерти Никиты.
78
Однажды, когда Вика пошла в игровую, ей навстречу попалась инвалидная коляска, в которой вывозили мальчика из гематологического отделения. Бледный лысый мальчишка лет двенадцати, весь в конопушках, усеянный ими так, что казалось, что к нему приклеились зернышки недоспевшего мака, сидел на коляске без подножек, поджав ноги к животу. На нем была футболка с зайцем из мультфильма «Ну, погоди!» и зеленые шорты. Футболка вся была алой, заяц был завернут, как тореадор, в алый плащ и даже его уши покраснели. Лишь небольшие участки на рукавах выдавали истинный цвет футболки: когда-то он был ярко-лимонный. Возле лица мальчик держал сложенную пеленку. Пеленка эта тоже была вся алая и насквозь мокрая. На лице, руках, ногах… везде была кровь. Вся каталка была будто обсыпана облетевшими лепестками мака. Когда он на мгновение убрал пеленку от лица, то кровь ударила из носа, как из открытого крана. Мальчик снова прижал пеленку к лицу. Вся она была пропитана до последней нитки — и ее надо было уже отжимать. Между пальцами полились ручейки алой крови. Мальчика везли в реанимацию. Вика услышала, как кто-то из ребят, направляющихся в игровую, сказал: «Это конец…»
Санитарка принялась ловко затирать красные полоски на полу, что тянулись как след от кровавой колесницы.
Медсестра привела в игровую его сестру, девушку лет семнадцати, которая осталась посидеть с братом, пока мама возила куда-то на консультацию анализы сына. Девушку посадили на мягкий плюшевый диванчик. Она сидела неестественно прямая, как палка, будто боялась облокотиться на спинку дивана, и смотрела на их шахматную доску. Вика подумала тогда, что она не видит эту доску, а просто ее взгляд остановился в пространстве и во времени. Девушка тихо всхлипывала, и по ее щекам таким же неостановимым потоком, как кровь у ее брата, текли слезы. Чья-то мама принесла ей воды и мягко обняла за плечи. Вика услышала, как звякнули зубы о край фарфоровой чашки: будто монетку бросили в фарфоровую копилку, и вода побежала по подбородку девушки, мгновенно посадив на ее грудь в розовой кофточке пятно, которое показалось Вике кровавым, только более темным, чем у ее брата. Губы ее беззвучно шевелись, точно она разговаривала сама с собой или читала молитву. А может быть, она спрашивала: «Почему он?»
Вике захотелось уйти к себе в палату, и она сказала Никите, что не может сегодня играть. Когда она вышла в коридор, мальчика везли из реанимации назад. Глаза мальчика были полузакрыты.
— Не взяли, — пояснил Никита. — Боятся, что он им статистику подпортит.
Мальчик открыл серые глаза, в которых плескалось равнодушное зимнее море. В них не было страха. Там было только непонимание того, что происходит, и какое-то растерянное удивление. Все его лицо было измазано кровью, но даже так было видно, что кожа его совершенно белая, без малейшего розового оттенка, и только веснушки казались теперь созревшими зернышками мака. Ноги в полосатых сереньких носочках, обляпанных каплями крови то и дело сползали с коляски и волочились по полу. Голова ребенка постоянно свешивалась набок. Врачи стали теребить его, он открывал глаза, смотрел на них мутным взглядом, как-то виновато оглядывался и снова прикрывал глаза. Он умирал… Умирал на глазах у всех детей…
Вика отступила назад в игровую. Все дети застыли в паническом ужасе, сковавшем их. В комнате стояла звенящая тишина, какая бывает в теплый летний день, когда стайка толкунцов повисает серым столбом над ухом. Только два трехлетних мальчика отнимали друг у друга маленькую машинку скорой помощи, не понимая, что происходит.
Когда Вика через два часа вышла в коридор, она, как нарочно, опять наткнулась на каталку, которую вывозили из гематологии. Лежащее на каталке маленькое тельце было покрыто белой простыней, на которой отпечатались ладони мальчика, испачканные его алой кровью… Свесившийся край простыни колыхался при движении каталки — и казалось, что рука летит. Красная рука… Вика вспомнила сказку, которую рассказывали в палате на ночь. Отныне красная рука будет преследовать Вику по ночам не один год. Она будет врываться в ночную тишину и летать перед ее глазами. Вика смотрела как загипнотизированная на белую простыню с принтом красной ладони и не могла сделать ни шагу. Было страшно от того, что вот этот его след еще не высох, а мальчика уже нет и никогда больше не будет. Потом повернулась и быстро побежала в палату. Плюхнулась на постель, отвернулась к стене и заплакала, заплакала по мальчику, которого она видела сегодня первый раз в жизни. Почему? Почему все так случается? Ей хотелось провалиться в сон и сбежать от этого кошмара, навалившегося на нее. Это «Почему?» ввинчивалось в мозг длинным саморезом, рождая трещину в представлении маленькой Вики о мире и круша ее сознание, превращая мир, полный разноцветных игрушек, в осколки искореженной пластмассы и железа.
Вдруг она услышала где-то далеко в коридоре страшный вопль, который рвался в палату, стуча кулаками и барабаня в дверь ногами в тяжелых бутсах: «Почему?» Это кричала сестренка мальчика. Она очень страшно кричала. Вика никогда еще не слышала такого крика молодого зверя, пытающегося перегрызть собственную лапу — лишь бы выбраться из западни.
Наибольший страх нагоняло то, что все взрослые вели себя так, как будто ничего не случилось, как будто так и надо, словно смерть — это совсем просто и нестрашно. Казалось, что оплакивают мальчика только дети, а всем взрослым наплевать на то, что случилось… Врачи все так же наигранно улыбались детям, медсестры разносили на подносе в прозрачных чашечках таблетки, похожие на конфетки-драже, что можно медленно рассасывать, смакуя их мятную сладость и изюм в глазури. Создавалось впечатление, что взрослые живут в одной реальности, а дети в совершенно другой. И реальности эти никак не пересекались, разделенные пространством, словно два континента большой водой. И было невыносимо страшно, что вот завтра не станет кого-то еще… Вика сидела на кровати и плакала, слезы падали на розовую хлопчатобумажную пижаму, окрашивая ее в темно-красный цвет. Только потом, когда она пошла в столовую, в которой питались ходячие дети из двух отделений, к ней с наворачивающимися опять слезами, что выступали будто из пропитанной насквозь водой губки, которую давили жесткими пальцами, подошел лысый мальчик лет шести и сказал: «Привыкай!» Потом он сел за столик и спокойно начал наворачивать борщ. Дети из гематологического отделения сели отдельно у стены на кожаный диванчик. Никитка сидел с ними. Эти одиннадцать ребят разного возраста прислонились, тесно прижались друг к другу, точно замерзали на холодном ветру, некоторые положили руку соседу на плечо. Они делили между собой свое горе, они пытались прийти в себя после того, как ураган смерти пронесся над ними… Сегодня он забрал не их. А завтра? Еще утром многие из сидящих на диванчике верили в то, что скоро выздоровеют, что у них будет нормальная жизнь, где можно будет стоять в воротах и отбивать летящий тяжелый мяч. Сейчас в это не верил никто… Даже Миша — трехлетний малыш… он тоже плакал как-то по взрослому, а не так, когда капризничал… Все чувствовали одно: что смерть показала свою недюжинную силу и напомнила о том, что тут она хозяйка.
Один мальчик вдруг подскочил с диванчика, скинув руку с плеча лысой девочки лет семи, напоминающей Вике маленькую папуаску, которую она видела по телевизору, и крикнул: «Ну, кто следующий? Я?» Все вздрогнули от этой фразы. Он сказал вслух то, что думал в тот момент каждый из этих ребятишек. Самая старшая девочка властно шикнула на паникера: «Прекрати!» Он снова сел и бессильно заплакал, слезы покатились по его белым щекам, похожим на подошедшее в кастрюльке тесто, он захлюпал носом и закашлялся. Его кашель сотрясал всю столовую, точно громовые раскаты, мальчик словно захлебывался в воде. «Папуаска» вытащила из кармашка аккуратно сложенный платочек, протянув его, как палку тонущему в болоте. Его вопрос снова и снова повторялся в Викиной голове, будто она нажимала на брюшко игрушки-повторяшки. Ей почему-то стало невыносимо страшно, что следующая — она. Да, она! Почти здоровая, хорошо себя чувствующая, но страх в душе рос, точно холмик насыпанной земли у вырываемой ямы, становился все сильнее, и ей казалось, что стоит вернуться в палату, как смерть заберет и ее, накрыв с головой простыней. Эго был панический страх, от которого холодело все внутри, кончики рук и ног становились ледяными, словно она долго стояла на морозе на автобусной остановке, и кровь отливала от лица и съеживалась, свертываясь, в тяжелый комок в груди. Казалось, что лучше умереть сейчас и здесь, чем вернуться туда, в палату, где кроватки стоят заснеженными могилами, которые Вика видела, когда они как-то шли с папой мимо старого кладбища у церкви, затерявшегося в центре подступившего и окружившего его города…
