Слабая женщина, склонная к меланхолии - Волчок Ирина (полная версия книги txt) 📗
— Врешь, — с робкой надеждой сказала Ася.
— Да правда новые! — оскорбленно вскричал Тугарин. — Я их всего раз пять надевал — это что, старые, что ли? Пришлось выбросить. Ужасно обидно.
Он смотрел на нее честными глазами и делал выражение лица типа «это была невосполнимая потеря». Ага, семинар в Германии…
— А остальные осколки стекла из форточки изрезали тебе всю спину, — устало подсказала Ася. — И все это случилось как раз в тот момент, когда ты читал коллегам лекцию на русском языке. Со словарем. Надо было словарем закрываться, что ли…
— А про спину ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Тугарин. Не дождался ответа, повздыхал, помолчал, потерся колючей щекой о ее висок и наконец нерешительно добавил: — Может, привыкнешь постепенно, а?
— Нет, — твердо сказала она. — Я себя знаю. Я к этому никогда не привыкну.
И попыталась отстраниться, высвободиться из его каменной руки, слезть с его каменного колена… В конце концов, когда-нибудь нужно начинать бороться с зависимостью. Пока не поздно.
— Так это что, всё, что ли? — Тугарин и не думал выпускать ее из рук. Из руки. Из каменной руки, которой он прижимал ее к каменной груди. Замуровал ее в каменную стену, а чтобы она не трепыхалась, напомнил, что его боевые раны еще болят: демонстративно отвел левое плечо чуть-чуть назад, вытянул левую ногу далеко вперед и при этом артистично застонал сквозь зубы. — Ты не можешь меня бросить в таком состоянии. Тыхотя бы подожди, пока я не выздоровлю. Ты подождешь?
— Подожду, — как можно спокойней пообещала она. — Уже недолго осталось. Ты быстро выздоравливаешь. Врачи говорят, что дней через десять уже бегать будешь.
— Хорошо, — обрадовался Тугарин. — Я думал, что через пять… А десять дней — это очень хорошо. За десять дней ты, может, и привыкнешь. Хоть немножко…
— Нет…
Она хотела сказать, что не сумеет привыкнуть — просто раньше сойдет с ума от ужаса ожидания беды, что она действительно слабая женщина, до такой степени слабая, что не умеет бороться с обстоятельствами, никогда не умела, и эти обстоятельства ее в конце концов сожрут, а она должна думать о Наташке, и Васильке, и о Соне тоже, и о маме, тете Марте, Митьке, тете Фаине… Хотя тетя Фаина и без нее, конечно, справится. Только все равно это нечестно — бросать тетю Фаину одну, ей все-таки уже очень много лет, а поднимать детей еще долго, так что Асе никак нельзя сходить с ума, умирать от ужаса и вообще любым способом устраняться от взятых на себя опекунских обязанностей. И еще она хотела сказать, что глазной хирург должен всегда быть спокоен, у глазного хирурга не должны дрожать руки, даже сердце не должно биться как сумасшедшее…
Ничего этого она сказать не успела. Потому что каменная стена, в которой она была замурована, слегка шевельнулась, поворачивая Асю так, как ей, стене, было удобней, каменные пальцы осторожно легли Асе на затылок, заставляя ее поднять голову, и твердые горячие губы закрыли ей рот. Губы были твердые, но не каменные. Живые, горячие, нежные и жадные. Она удивилась. Потому что не ожидала, что Тугарин начнет целоваться… Нет, ожидала. Но — потом. Когда выздоровеет. Когда у него левая рука не будет прибинтована к торсу. Когда он будет нормально ходить, не оберегая ногу от случайных прикосновений. Ну кто ж целуется с двумя незажившими огнестрельными ранами?… То есть не с огнестрельными ранами целуется, а при огнестрельных ранах. Тьфу ты… Целуется, имея в анамнезе две огнестрельные раны. Незажившие. И неизвестно сколько заживших…
— М-м-м…
Это она подумала, сколько ран у него может добавиться — к зажившим и незажившим — потом, когда он опять поедет на симпозиум в Германию. С толковым словарем русского языка в наплечной кобуре.
Тугарин оторвался от ее губ, похлопал ошалелыми глазами, с трудом перевел дух и испуганно спросил:
— Что такое?… Может, ты за Гонсалеса замуж собралась?
Ася тоже с трудом перевела дух, попыталась сообразить, о чем он спрашивает, сообразить не получилось, и тогда она тоже спросила:
— При чем тут Гонсалес?
— Ни при чем? — Тугарин заметно обрадовался, но тут же опять озаботился: — А тогда за кого ты замуж собралась?
— Ни за кого не собралась, — начала Ася.
— Ну-ну! — перебил ее Тугарин. — Вот только этого не хватало! Не собралась она… И это я слышу от собственной невесты практически накануне свадьбы! Он опять потянулся к ней жадными губами, а его жадные пальцы опять охватили ее затылок, а она успела сказать только: «Не привыкну», — а он успел сказать: «Асенька хорошая»… А потом они просто целовались, и Ася уже ни о чем не думала. Наверное, и он ни о чем не думал, потому что, когда в дверь негромко постучали, сначала — опять каким-то неуловимым движением — посадил ее на край кровати, закрыл своими квадратными плечами, даже, кажется, встать хотел, но через секунду сообразил, что здесь никто на них нападать не собирается, качнул головой, с досадой щелкнул языком, мягко и бесшумно, как невесомый, свалился на кровать, вытянулся на спине, а потом громко сказал двери:
— Что это такое? Открыто же!
Заглянул кто-то из тех двоих, которые всегда торчали в коридоре возле его палаты, радостно доложил, что пришли посетители, сейчас им халаты выдадут — и заявятся. С импортными апельсинами. Через пару минут заявились посетители в халатах, правда с импортными апельсинами. Тугарин Асю опять со всеми перезнакомил, она опять никого не запомнила. Посидела еще немножко, приняла участие в дежурной дискуссии об импортных апельсинах: «Апельсины бывают только импортные, отечественных не бывает!» — «А грузинские?» — «Это уже заграница!» — и собралась домой. Она всегда сразу собиралась домой, когда к Тугарину приходили посетители. Это же не просто посетители были, это же его люди. Его команда… нет, его группа, так он говорил. Они приходили поговорить наверняка не об импортных апельсинах. О работе они приходили поговорить. У них была та же работа, что у него. А у нее была совсем другая работа. Не говоря уж о том, что у нее вообще был отпуск.
Когда в тот день Ася вернулась от Тугарина, тетя Фаина долго молча хмурилась, поджимала губы, недовольно покашливала, наконец не выдержала, сердито спросила:
— Ну что там опять не так? Осложнения какие, что ли?
— Да какие там осложнения, — вяло ответила Ася. — Заживет все как на собаке. Врачи удивляются. На нем всегда все заживало как на собаке… Никогда не привыкну.
— Это правильно, — поразмыслив минуту, сказала тетя Фаина. — Себя ломать нельзя, из этого ничего хорошего не выйдет… Ну и что делать будешь?
Ася задумалась. А действительно, что она делать будет? Не знаешь, что делать, — не делай ничего. Не дурак сказал.
— Ничего не буду делать, — решила Ася. — Совсем ничего. Не пойду завтра. Отпуск проходит, а я почти ничего не успеваю. И вы с детьми по полдня одна… Все, завтра я к нему не пойду.
— И это правильно, — обрадовалась тетя Фаина. — Это очень хорошо, что ты завтра дома побудешь. А то мне уйти надо до обеда, а я все думала, с кем мелких оставлять. Можно бы с Митькой, он даже рад будет — в школу не ходить! Да ведь это не сильно педагогично. Да, Аська?
— Не сильно, — виновато ответила Ася, думая совсем не о том, что Митьке не следует пропускать уроки, а о том, что она сама свалила на тетю Фаину свои обязанности.
Тетя Фаина присмотрелась к ней, подумала — и вдруг изменила мнение на прямо противоположное:- А может, наоборот? С детьми заниматься — это для души всегда полезно. А школа денек потерпит без Митьки. Все равно каникулы на носу.
— Можно и наоборот, — согласилась Ася. — И школа потерпит, и каникулы скоро… Но я все равно завтра никуда не пойду.
…Поздно вечером, как всегда, позвонил Тугарин. Как всегда, болтал какие-то глупости. Как всегда, задавал неожиданные вопросы: была ли она на Крите, как называются ее духи, перчатки какого размера она носит, сколько лет Соне, большой ли у тети Фаины огород, любит ли Ася ходить на лыжах, кто чинит ее мотоцикл… В конце задал ожидаемый вопрос:
