Слабая женщина, склонная к меланхолии - Волчок Ирина (полная версия книги txt) 📗
— Ты что задумалась? — Тугарин шевельнулся, потянулся к ней здоровой рукой — левый пустой рукав его дурацкой клетчатой рубахи опять свалился с кровати и повис почти до пола. — Тебе чего-нибудь непонятно? Ты спрашивай, я отвечу. Я ж не знаю, что тебе интересно.
Ася взяла свисающий пустой рукав, опять положила его на кровать, подумала — и вложила свою руку в его каменную ладонь. Поощрительный приз: все-таки он уже не хватал ее с такой скоростью, что она не успевала заметить движение, а вполне по-человечески протягивал руку так, что возникала иллюзия, будто она сама решает, брать его руку или отодвинуться еще дальше. Чего она там решает, ничего она не решает… Но иллюзия все-таки утешала. Может быть, когда-нибудь наступит время, когда она действительно сама все будет решать. От любой зависимости можно освободиться.
— Мне интересно, да… То есть мне непонятно… — Ася смотрела на его каменную руку, которая прижимала ее ладонь к его каменной груди, и поэтому никак не могла правильно сформулировать вопрос. — То есть мне хотелось бы знать, что можно ожидать от… э-э… нерядовых дел, если рядовые — и даже пустяковые! — дела кончаются вот так… И чего ты все время полуголый?… Холодно же. Тебе сейчас только простудиться не хватало.
— Это было бы шикарно, — мечтательно сказал Тугарин. — Я бы лежал весь в соплях, а ты бы кормила меня аспирином и поила чаем с лимоном. Или молоком с медом? Мне мама рассказывала, как надо простуду лечить, а я забыл. Никогда не простужался, ни разу в жизни. Даже когда в прорубь провалился — и то… Это в седьмом классе было. Мы с ребятами на лыжах катались, на речке, там берег такой хороший — высокий, крутой, с трамплинчиком посредине… Прямо горнолыжный курорт. Вот меня с того трамплинчика и вынесло точненько к проруби. Вообще-то она более-менее замерзла… Но я уже тогда был… несколько крупноват. То есть всегда слоном был. Вот лед и проломился. Ну и что? Вылез — и быстрей костер разжигать. Не, конечно, когда одежда на тебе гремит, как жестянка, — хорошего мало. Свитер снимать стал — рукав сломал. А сам — ничего, даже не чихнул ни разу…
— Господин майор, — перебила его Ася. — Не уклоняйтесь, пожалуйста, от темы. Вы что, не поняли вопроса? Двоечник…
— Асенька хорошая. — Тугарин вздохнул, сделал выражение лица типа «я знал, но забыл» и потащил ее руку к своей вечно колючей щеке. — Я вообще твоих вопросов не понимаю. У тебя все вопросы какие-то странные… К тому же у меня с головой что-то такое… Какая-то она вся холодная. То есть горячая. То есть кружится. Наверное, это простуда начинается.
— Господин майор, да вы симулянт! — догадалась Ася. И пересела поближе, потому что с вытянутой рукой сидеть было неудобно. — Отвечайте немедленно: чем кончаются серьезные дела, если пустяковые кончаются вот этим?!
— Все мои дела кончаются победой закона над беззаконием, — гордо сказал Тугарин. — Можно сказать, победой добра над злом. Вот так. Если без ложной скромности. А ты все время на мою ошибку намекаешь… Ладно, признаю: сам виноват. Допустил промашку. Лопухнулся. Подставился. Словил пулю… Даже две, что, конечно, вообще стыд и позор. Но у меня были смягчающие обстоятельства. Я все время боялся. Думал: вдруг ты высунешься? Бешеная же.
— Я — какая? — изумилась Ася и даже хотела выдернуть свою руку из его пальцев.
Тугарин сделал выражение лица типа «голова холодная, горячая и вообще кружится», закрыл себе рот ее рукой и так, ей в ладонь, быстро заговорил:
— Нет-нет-нет, не бешеная! Я так не думаю! Я думаю, что просто сумасшедшая. Это Скрепелев считает, что бешеная… Ну, тот, кого ты автоматом оприходовала. Его тоже можно понять — все-таки такое потрясение пережил! Если бы ты меня автоматом — я бы тоже подумал, что бешеная… А ты не меня… Так что я ничего такого не думаю… Хорошо все-таки, что ты не у нас работаешь… Вот бы я страху натерпелся… Поседел бы раньше времени… Язву желудка заработал бы… Бессонницу… Асенька хорошая…
— Ага, — склочным голосом сказала Ася. — А то, что из-за тебя родные и близкие терпят страх, седеют, зарабатывают язву и бессонницу, — это нормально, да? Это в порядке вещей! Это не считается! Это ты не виноват и можешь ни о ком не думать!..
Тугарин прижал ее ладонь к своей вечно колючей щеке, закрыл глаза и долго лежал молча, иногда тяжело вздыхая с выражением лица типа «скорблю с вами». Наконец заговорил, спокойно, рассудительно, терпеливо — будто объяснял очевидные вещи, которые она почему-то не понимает:
— У меня только мама, больше никого. Она за меня не боится… Я стараюсь делать так, чтобы не боялась. Она не все знает. Это правильно — и положено так, и ей спокойней. А потом, ведь и беспокоиться особо не о чем. Это моя работа. У других работа бывает гораздо опасней — и ничего, никто не седеет… Да и работа — дело сорок девятое, ведь и просто так можно на что угодно налететь. Идешь по улице — а из-за угла маньяк обдолбанный… А на дорогах что делается? Сплошные аварии. Вот, например, твой мотоцикл. Ты уверена, что родные и близкие в восторге оттого, что ты летаешь со сверхзвуковой скоростью? Причем — не в рамках служебных обязанностей, а так, ради баловства. И при этом ты ведь не думаешь, что родные и близкие седеют от страха и не спят по ночам?
— Это демагогия! — Ася выдернула свою руку из его руки и демонстративно отодвинулась подальше. — Во-первых, я езжу очень медленно и осторожно! Почти всегда! Ни разу еще ничего не случилось! К тому же никакие маньяки из-за угла вдогонку не кинутся! Так что это как раз не баловство, а необходимая мера предосторожности! А про служебные обязанности вообще молчи, раз ничего не понимаешь! Между прочим, я живу дальше всех от больницы, а на экстренные вызовы приезжаю быстрее всех! А во-вторых, в меня никто не стреляет! В рамках служебных обязанностей! Прямо на работе! Чтобы потом операции без наркоза делали! У меня нормальная жизнь, нормальная работа, и все мои родные нормально живут, ничего они за меня не боятся, врешь ты все, специально говоришь, чтобы самому оправдаться, потому что никаких серьезных аргументов у тебя нет, ты просто не хочешь признаваться, что все это тебе нравится, все эти перестрелки, все эти киллеры, всё это безумие, потому что ты Терминатор, Бэтман, человек-паук, герой невидимого фронта!.. При исполнении!.. Мужчины уходят воевать, да? Стрелять друг в друга? А женщины остаются ждать? Чего ждать?! Когда скажут, кто в кого попал?! Кому операцию делали с наркозом, а кому — без наркоза?!
И опять она не заметила никакого движения и даже не сразу сообразила, что Тугарин уже не лежит, а сидит на краю кровати, а она сидит у него на колене правой ноги, почти уткнувшись носом в его шею, а он прижимает ее плечо, а она по инерции еще перечисляет злобным от страха голосом, чего именно могут дождаться женщины, ждущие своих родных и близких с работы… Работа! Командировка в Германию! Обмен опытом! Без наркоза! И после этого он имеет наглость заявлять, что мама не волнуется, потому что ничего не знает!..
— Не волнуется, — тихо сказал Тугарин у нее над ухом и потерся щекой о ее висок. — Не знает… И ты бы не волновалась, если бы не узнала. Неудачно получилось… Но ты сильная. Может быть, ты привыкнешь. Асенька хорошая… Ты ведь сможешь привыкнуть?
— Вряд ли… — Ася с трудом сглотнула, боясь разреветься как последняя истеричка. Она не смотрела на Тугарина. Она смотрела на повязку, белеющую на смуглой груди. Немного выше повязки на смуглой груди был длинный тонкий шрам. Гладкий и светлый — давний. — Нет, я вряд ли смогу привыкнуть… Нет, не смогу. И не хочу. Разве к этому можно привыкнуть?
Она осторожно потрогала пальцами гладкий и светлый давний шрам и все-таки не удержалась, всхлипнула. Тугарин наклонил голову, посмотрел, как она трогает давний шрам, — и вдруг… хихикнул! Смешно ему! Это уж вообще ни в какие ворота! У нее в солнечном сплетении тугой комок холода уже корни пустил, а ему смешно!..
— Ты чего, а? — Тугарин смотрел в ее возмущенное лицо и улыбался. Бессовестный. — Ты вот из-за этой царапины так расстроилась? Вот что значит не владеть достоверной информацией… Это я стеклом порезался. Ветер поднялся, я окно кинулся закрывать, а стекло в форточке хрясь — и напополам! И все осколки — прямо на меня! Один большой был, вон как располосовал. Кровищи было!.. Даже на джинсы попало. Жалко джинсы, новые были.
