Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя (первая книга TXT) 📗
— Раздвинь ноги, подарочек. — следующая команда.
Я почему-то приподнимаюсь на носочки: икроножные мышцы до предела натянуты в струны. Развожу ноги, и тут же непроизвольно запрокидываю голову, когда твердая петля ремня оказывается у меня в развилке: грубо трет, цепляя чувствительную точку между складками.
— Смотри на меня, подарочек, — говорит Эл, выуживая меня в реальность.
Он так сумасшедше сильно меня заводит одним своим видом. Просто тем, как почти лениво, на грани бесстыжей похоти, трет меня ремнем между ног, а вторую держит в кармане брюк. Как будто не происходит ничего вызывающего, и только заметная выпуклость на брюках выдает его возбуждение с головой. Эл прослеживает мой взгляд, растягивает губы в самую порочную улыбку, какую я когда-либо видела — и в один шаг оказывается рядом. Впечатывает мои бедра в холодным металл стола, роняет ремень и неистово накручивает тонкие тесемки трусиков на пальцы. Секундная боль, когда ткань врезается в кожу, словно леска — и он рвет их, без сожаления
Я не хочу больше ждать.
Я соскучилась по нему.
Умираю без него. Страдаю бессонницей в пустой постели. Я словно пустота, в которой нет ничего, кроме потребности быть заполненной единственным мужчиной на земле.
Габриэль кладет руки мне на плечи, так же грубо стаскивает рукава, фиксируя их у меня на локтях — теперь я даже пошевелиться не могу, и остается только пытаться сохранить хоть видимость гордости. Но и гордость бессильна против его зубов у меня на ключицах, против укусов, после которых на коже останутся следы. Я давно хочу носить клеймо моего владельца, я нуждаюсь в его метках, в праве собственности, которое он заявил давным-давно.
Внизу живота горячо и влажно тянет.
Все чувства скручиваются в одно, тугое, яркое и неистовое. Острая нить, которая обвивает сердце, затягивается вокруг тугой петлей и узлом.
Веки тяжелеют, потому что хочется закрыть глаза и позволить себе утонуть.
— Две недели, Крюгер, — почти хнычу я, словно капризная девочка. — Ненавижу тебя.
Он не отвечает, только опускается ниже вгрызается в плоть с такой жадностью, что я хочу выть от восторга: он нуждается во всем этом так же сильно, как и я.
— Пожалуйста, прикоснись… — вымаливаю его пальцы у себя на груди, когда Эл подцепляет бретели и медленно стаскивает лифчик вниз.
Грудь ноет от напряжения.
И тягучий разряд прямо в мозг, когда Габриэль пропускает соски между пальцами, а потом — режет их острыми краями зубов. И обдувает жаром дыхания, лижет шершавым языком, катает во рту, будто сладость. Я схожу с ума от одного вида его склоненной надо мной темноволосой головы. От того, как кончик языка порхает над тугим комком плоти, а ресницы дрожат, словно в лихорадке.
Моя рука у него в волосах, тянет, чтобы найти этот рот для поцелуя, но Эл практически до отказа втягивает в рот мой сосок — и я выпадаю в другую реальность, где я теряю чувство контроля, забываю обо всем и громко, хрипло, с немой потребностью, растягиваю по слогам его имя:
— Габриэль…
Он вытаскивает рубашку из брюк, подхватывает меня под ягодицы — и толчком усаживает на стол, разводя мои ноги так широко, что болят сухожилия. Втискивается межу ними всем корпусом, раками ведет по моим ребрам, и бормочет:
— Ты просто невыносимо худая, Кира. Моя, блядь, косточка…
Косточка…
Я плачу?
Или это всхлип удовольствия, когда его рука опускается мне между ног, и пальце перекатывает напряженный клитор?
Я открываю рот, но не произношу ни звука, потому что Эл закрывает его поцелуем. С коротким стоном, язык проникает между моих напряженных губ, целует, вбирает каждый мой звук, каждую ноту стона, который наполняет живот и грудь, и подступает к гортани вместе с непреодолимой потребностью немедленно почувствовать его между ног.
— Хочешь меня? — требует ответ, размыкая поцелуй.
Палец уже у меня между ног — скользит по влаге. Эл усмехается, прибавляет второй и проникает внутрь. Ни нежности, ни терпения — мы взвинчены, мы как двое безумцев пляшем на остром крае бритвы, режем себя в кровь каждой секундой ожидания.
Он растягивает меня пальцами, вперемешку с грубостями, рассказывает, какая я тугая, как он сходит с ума от одной мысли, что войдет в меня так глубоко, что я буду чувствовать его в горле.
Я хочу смотреть на все, что он делает.
Я хочу видеть каждое движение.
И почему-то краснею, когда взгляд натыкается на собственные соски, темные и влажные от его слюны. Мои ноги дрожат, живот втянут, кажется, до самого позвоночника, и артерия под кожей дрожит в районе пупка в сумасшедшем ритме. Я вижу, как пальцы Габриэля скользят внутрь меня, как его вторая рука нервно справляется с пуговицей брюк. Звук расстегнутой молнии царапает нервы. Он только немного стаскивает брюки вместе с бельем, но тут же прижимается ко внутренней части бедра своим твердым членом.
— Блядь, Кира, я вообще без понятия, как тебе трахать, если уже сейчас готов кончить тебе на живот, — кается он, и прижимается мокрым лбом к моему лбу.
Я еложу задницей по столешнице: раздается скрип, что-то с шелестом падает на пол.
Плевать.
— Эл, хочу тебя, — шепчу ему в рот. — Хочу во мне. Хочу прямо сейчас. Сделай мне больно, мой Агрессор.
Он толкается в меня одним тяжелым ударом. Бьет, словно молот — сразу до основания.
Влажный шлепок.
Скрип.
Его грязные словечки, от которых улетаю так далеко, что отсюда созвездия кажутся огромными, как фейерверки, и прямо над головой.
Он вбивается в меня короткими рывками: не жалит, не щадит, не дает привыкнуть к себе. Просто растягивает, наполняет, кричит каждым движением: ты все рано возьмешь меня всего, потому что ты — моя.
Задушенный стон огнем горит на губах.
Наверное, нас слышно.
Наверное, я не смогу выйти из этой кладовки, но сейчас я хочу только одного — быть заполненной до краев.
Удар за ударом, он выталкивает нас к краю пропасти, в последний момент окатывает горящим взглядом и одними губами:
— Люблю…
И с рыком, до упора, насаживает меня на себя, запуская по венам чистый адреналин.
В тишине кладовки наше дыхание похоже на судорожные попытки утопающего наглотаться воздуха в два горла. Мои руки на плечах Эла, и я чувствую, как промокла его рубашка, дорогой шелк прилип к телу, словно вторая кожа. Он так умопомрачительно пахнет в этот момент, что я не могу не поддаться искушению: зарываюсь носом в ямку у него за ухом, с шумом втягиваю все до капли. Возможно, именно сейчас, после бурного секса, работает какая-то химическая реакция, или мне просто хочется найти логическое объяснение нелогическим вещам, но еще никогда Габриэль Крюгер не пах так соблазнительно, как сейчас. Я готова прилипнуть к нему, готова просочиться под кожу, втереть себя, словно соль в каждую рану у него на коже, лишь бы никогда больше не расставаться.
Но проходит еще минута и мы все-таки отрываемся друг от друга. Я почти слышу фантомный звук, словно разорвали надвое бумажное сердечко, и в груди неприятно ноет.
Как-то торопливо одеваемся, приводим себя в порядок, и я с ужасом осознаю, что остаток вечера буду ходить без белья. А как только эта мысль бьет в голову, Эл наклоняется и поднимает с поля лоскуток, выразительно комкая его в кулаке.
— Кира, я тебя только что трахнул в подсоке, а ты снова краснеешь. — Эта улыбка триумфа… Я бы стукнула его чем-нибудь, но просто не могу, потому что он в самом деле победитель. И глупо отрицать очевидные вещи, ведь я хотела этого каждый день, каждый час все две недели.
— Я плохо сплю, — говорю прежде, чем защитный механизм накладывает печать на мой рот.
Габриэль наваливается плечами на стену, приподнимает бровь, давая понять, что готов уделить мне еще пару минут своего драгоценного времени.
— Я плохо сплю… без тебя, — выцарапываю из своего горла.
— У нас одинаковые проблемы, Косточка.
Косточка.
Значит, в прошлый раз мне не послышалось.
Может и то, другое слово тоже не было плодом моего больного воображения. Может быть, даже мое личное Чудовище способно сказать что-то от всего сердца? Или это был просто порыв, импульс? Говорят, мужчины часто говорят нежности во время секса, хоть Эл, кажется, наоборот матерится, как сапожник.
