Женщины в лесу - Поликарпова Татьяна (полные книги .txt) 📗
Солнечный янтарь августовского послеполудня на пустынном огороде сохранил навеки живыми ощущения ребенка, тихого, как растение: впервые испытанное чувство своей отдельности от остального мира, свою малость, свое одиночество в нем и то предельное напряжение души в усилии понять, что же это все значит… Это напряжение, помнит Ася, причиняло ей боль.
…И вот опять… Ее замужество снова — и с новой силой — выставило ее одну перед миром. И весь мир ждет: как она поступит?
Затевая поездку в отчий дом вместе с Гелькой, Ася ничуть не сомневалась, что там, в доме, где две с половиной комнаты и пятеро, не считая их с мужем, обитателей, ей ничто не угрожает: просто там не было места.
Ася сразу же сказала маме, что им не нужна комната, которую для них приготовили: крохотная боковушка, где и помещалась только одна кровать. Они будут спать на сеновале вместе с младшими братишкой и сестренкой. Услышав это, папа только крякнул-хмыкнул и сокрушенно, хоть и почти незаметно, покрутил головой.
…Недаром он крутил головой и хмыкал. Где и были для молодых все условия, по мнению папы, так это на пароходе. Они ехали из города на преддипломные каникулы вместе с папой, возвращавшимся из командировки, и с сестренкой, которую он брал с собой. У них были две каюты второго класса. Одна — для молодоженов… Тесное, раскаленное солнцем убежище на двоих. Мягкие диваны расположены как в купе поезда: один над другим. Большое — во всю ширину каюты — окно притеняли жалюзи, собранные из лакированных деревянных реек. Пробиваясь меж ними, солнце высвечивало весь объем каюты золотистыми прозрачными полосами. Затворив за собою дверь, Ася и Гелька попали словно внутрь волшебного фонаря. И сами стали полосатыми в светлую и темную линеечку. Взглядывая друг на друга, долго не могли успокоиться от смеха…
…И ночью были полоски света. От сильного фонаря на палубе как раз напротив их окна. За тонкой переборкой у соседей кто-то играл на гитаре, и мужской пьяноватый голос повторял и повторял без конца припев романса о тройке с бубенцами: «До-ро-гой длин-ною… да ночью тем-ною… да с песней той, что вдаль летит, звеня… Да с той старин-ною… с той семиструн-ною, что по ночам так мучила меня…»
…Они измучили друг друга… Ася все-таки уговорила, уцеловала Гельку, убедила его теми смешными, ласковыми словами и нежностями, какими успокаивают расстроенных детей. Смысл ее речей был все тот же: ведь рядом — папа… Будь она, Ася, на его месте, испытывала бы страшное чувство потери. Ну как же — какой-то парень с его любимой, его старшей дочкой. А сестренка?! Ей уже девять лет. Девочка и начитанная, да и живет в деревне, где все на виду. Наверняка знает, зачем люди женятся… Почему ее старшая сестра едет в одной каюте не с ней, сестренкой, как бы должно быть, а с каким-то незнакомым парнем?.. Ну и что, что муж?! Все равно — незнакомый ей!
Как на квартире у бабушки она оберегала целомудренные чувства девушек-квартиранток, так здесь, на пароходе, не хотела смущать своих родных, не желала, чтобы утром они по ее виду поняли, что их догадки о них с Гелькой сбылись.
И Гелька снова послушался. Под утро, уже светало, он забрался на свой верхний диванчик.
Господи, Господи… Он хотел гармонии. Хотел, чтоб его Ася была с ним свободна, ясна, доверчива. Он не сердился на нее. Не обижался. Не сомневался в ней. Не ревновал. Не подозревал. Он любил. И не хотел идти против ее желаний, против нее.
Он понимал Асю, потому что сам был чист. Наверное, никогда мужчина и женщина, если они любят друг друга, не бывают так человечески родственны и похожи, как в пору перед последней этой чертой. Их разделяет только их плоть.
Но Гелию было страшно и за себя самого: вдруг он что-то не так сделает. Вдруг не сумеет. Она оскорбится. Возненавидит его. Уйдет… То была темная, эгоистическая сторона его страхов перед ее «Не! На! До!».
Боже милосердный! Помоги всем любящим! Вразуми их!
Гелий, разумеется, был наслышан. Бывалые люди просвещали: женщина, если ей не угодишь, станет твоим врагом. Они знаешь какие… Если что не по них, всей любви конец.
Боже милостивый и справедливый, вразуми влюбленных юношей не допускать в сердца свои научения не знавших любви…
Утром, встретившись с сестренкой и папой на палубе, Ася могла смотреть на них ясным, незамутненным взором.
Она думала: каюта — это последнее испытание. И так ошиблась! Не кто-нибудь, какой-то там посторонний свидетель, случайный соглядатай, — сам папа вмешался в сокровенные их с Гелькой дела. На первом же обеде дома он, выпив одну-другую рюмочку, поведал всем, кто слышит, притчу. Иду, мол, это я сегодня утром мимо пруда, а там, на берегу, гусак за гусыней ухаживает. А она — ну никак! Шипит на него, шею вытянула — змеище, да и только! Я ему и говорю: «На воде надо было, дурак! На воде!»
Ася так и замерла, не смея поверить, что это было сказано. Не смея глянуть на братца и сестрицу, сидевших против нее, весьма смышленых по части всяческих папиных иносказаний и притч. Хорошо хоть Гелька сидел рядом и ей не приходилось смотреть на него… Вдруг бы они встретились глазами, пока папа рассказывал, как поучал гусака. Ох, папа! Ради красного словца не пожалеет дочь родную. А ведь сам — довольнешенек, что она не сдается: в голосе удовлетворение и левый глаз — ну, о-очень хитрый!
За столом никто ни словом, ни звуком не поддержал папин вызов. Может, не вникли. Может, помилосердствовали над бедными молодыми.
Так что напрасны были Асины усилия оберечь своих близких от всяческих подозрений на свой счет: мол, ничего особенного — просто приехали погостить с другом. Ну а что он случайно оказался еще и ее мужем… Мало ли что! Здесь мы просто друзья.
И вот папа — папа! — вмешался, и так грубо?
Папа, сама нежность и деликатность, взял да и сдернул покровы. Наверняка Гелька слышал и понял.
Ася не осмелилась спросить мужа, заметил ли он папин выпад. Вдруг не заметил, а она разъяснит…
Родная семья загнала Асю в угол. Свидетели и соглядатаи окружили вплотную, ждут: ну что там у них? Было? Не было? А почему? А когда?
Не было свободы. Не было ни воли, ни простору. А Гелька чернел и обугливался на глазах.
Эти ночи на сеновале… Одуряющий запах свежего сена… Между собой и мужем Ася укладывала сестренку и брата. Те устраивались с превеликим удовольствием! Им нравилась роль ночной стражи.
Ася поступала назло всем, кто чего-то ждал от нее. А заодно и назло себе. Она чувствовала: развязка близка. Она одна против всех. А если все — против, это уже приговор. Союзник у нее остался один — Гелька. Семья отдавала ее Гельке, просто-таки толкала к нему. Однажды ночью Ася, проснувшись, осторожно протянула руку над головами брата и сестры и положила ее на прохладный, нежный лоб мужа. Он сразу обеими руками прижал ее руку крепко-крепко… Сначала так — ко лбу. Потом к щеке — щека слегка кололась. Потом к горячим мягким губам. Потом Ася почувствовала теплую влагу возле его губ, на щеке. Слезы… И яростно взрывом сердца решила: все… Сегодня… Хватит ждать каких-то неведомых условий, иной страны, другой планеты, людей незнакомых. Она найдет местечко на родной земле… В лесу… На поляне… Под кустом… Там никого… Там травы и цветы.
Она нежно и сильно нажала ладонью на его губы, будто сказала твердо: да! И тихо вернула руку обратно. Они уснули крепко.
А проснулись от тоненького голоска младшей, трехлетней Асиной сестренки — она не бралась в расчет как свидетель и соглядатай: слишком молода — и то, что это утро обозначил ее голосок, было добрым знаком.
— Вставаинте, лентяи! — кричала она, стоя перед сенным сараем среди двора, задрав розовую мордашку в сияющем ореоле светлых кудряшек. — Вставаинте! Время — часов!
Ася расхохоталась от счастья:
— Гелька, ты только посмотри на нее! — И закричала сестренке: — Лентяи встают! Встают лентяи!
Потом затормошила лежащих рядом сестру и брата. Братец посмотрел на старшую веселым и очень светлым, знающим взором. Ася поняла, что ночное рукопожатие через его голову он не проспал. Ну и пусть его радуется!
