Женщины в лесу - Поликарпова Татьяна (полные книги .txt) 📗
Они шли молча, согласно и дружно сворачивая из улицы в улицу. Их старый город был уже пыльным, жарким в этот вечер ранней теплой весны, и небо светило пыльно-розовым светом, а облака были тонки, легки и прозрачны, словно ладанный дымок в этой розовой высоте.
Они шли, взявшись за руки. И лица их были одинаково сосредоточены, отрешены и одинаково напряженно приподняты, чуть вскинуты кверху, а потому напоминали поневоле надменные лица слепцов, неведомо куда ведущих друг друга.
А еще они походили на первую пару, ведущую за собой молчаливо торжественное шествие, — так, наверное, идут к алтарю, не обязательно брачному, а, скажем, для клятвы, для посвящения в сан — или на казнь за правое дело.
Если б люди вокруг были догадливы, люди, живущие в домах, мимо которых шли Адам и Ева, — некоторые из жильцов выглядывали из окон и наверняка видели двоих, взявшихся за руки, — они включили бы музыку, полонез или торжественный марш, и тем, может быть, помогли бы Адаму и Еве понять, куда и зачем они идут.
Но музыки не было, и часть пути они в самом деле шли как слепцы, не ведая куда. Однако, выйдя к месту, называемому в этом городе «Кольцо» — здесь была конечная остановка многих автобусных и трамвайных маршрутов, — они не сговариваясь вошли в автобус, который шел за город, к озеру, последнему в цепи озер, начинавшейся еще в городе. Озеро в городе было голым и скучным, хотя и самым большим, а то, последнее, узким, с извилистыми берегами, таинственными от ивняка и осоки.
В автобусе оказались знакомые. Их о чем-то спрашивали, они что-то отвечали. А может, и нет. Только во-прощающие быстро отстали, и Адам с Евой по-прежнему молча сидели рядом на заднем сиденье не разжимая рук.
Знать, в самом деле неоднородно время живущих в одном веке, году, месяце, часе; не едино пространство даже для едущих в одном автобусе… Для этих двух сейчас бежали свои секунды, если можно назвать этим обычным словом поток, подхвативший их жизни. Он был и временем, и пространством и несся с необычайной быстротой, меняя каждого из них по отдельности и обоих вместе и весь мир вокруг.
Тот вихрь, образовавшийся вдруг, когда они встретились в дверях Евиного жилья, и пронесший их через город к автобусу, не исчез, а лишь упорядочился, и отдельные струи, составляющие его, выделились, прояснились. И для Евы главным стало очищающее чувство готовности. Как у девушек древних майя, посвященных в жертву Богу и готовых умереть самоотреченно и без жалости к себе, умереть, не умирая, а просто растворившись в Боге.
Душа Евы была напряжена, как натянутая струна. И, наверное, она звучала, рождая звук, мелодию, слушая которую Бог не раскаивался, что создал Еву.
И Адам слышал звучащую струну: мелодия ее вбирала в себя фразу, написанную Евой: «Когда бы ты ни пришел, я жду тебя дома».
Адаму открылось, что он любим и желанен. Это наполняло его силой, делало великодушным и мужественным, прозорливым и всеведущим. Сейчас он был одновременно и собой, и Евой. Именно потому и готовым принять жертву — Еву. Он знал, что сделает ее счастливой. Но был и печален Адам, оттого что сознавал он себя и орудием в чьих-то руках, занесенным над любимой. Любовь его сейчас вмещала жизнь и смерть, свою и Евы, и была потому могущественнее, чем ее любовь, дабы смог он поступить так, как был должен поступить. Как требовала от него некая неуправляемая сила, как хотел он сам, как ждала Ева.
Он слышал: звучала ее струна.
Автобус остановился. Кроме них на последней остановке вышли еще два-три пассажира, но сразу исчезли.
Как только Адам и Ева оказались на земле, их разом охватила волглая, душистая, звучащая соловьями прохлада приозерной майской ночи.
Сухой, пыльный, жаркий, желтый от электрического света воздух в автобусе остался за его лязгнувшими дверьми. А вместе с ним исчезло цепенившее их наваждение: обманный свет, обманные терзания, воспаление обиды и напряженное ожидание близости, как последнего искупления обиды. Мягкая, мудрая ночь одним влажным прикосновением превратила их в детей, доверчиво бросившихся друг к другу. Они еще не знали таких объятий, будящих не жажду — несущих утешение.
Они поднимались вверх по склону холма, заросшего орешником и черемухой, и холодная роса смачивала их ноги, обдавала брызгами с кустов и цветов. Они скоро остановились. И стояли тесно прижавшись. Оба разом поняли, что сейчас ничего не произойдет, что совсем, оказывается, не важно, где и когда это произойдет: в будущем и в другом краю, как надеялась Ева, или как можно скорее, как хотел Адам.
Важно было одно: они обрели друг друга навсегда. Что в точности значит это слово — навсегда, — не знает еще ни один из смертных, не знает, очевидно, и сам Господь Бог. Но зато есть счастливцы, хоть однажды ощутившие мгновение, которое и дает основание людям произносить и писать это слово.
Обнимая друг друга преданно и благодарно, Адам и Ева знали всем существом своим, всей землей, травой, росой и звездами вокруг, что в эти минуты возник их Дом, началась их общая Участь. Они согревались друг возле друга среди влажной и холодноватой темноты ночи-праматери, ночи начала мира.
ЛЁТ БЕЛЫХ БАБОЧЕК
Ася не выбирала день. Просто жить так, как жила, ждать каких-то особых условий и обстоятельств стало невозможно. Она все надеялась на эти, самой ей неведомые, обстоятельства и условия: ну хотя бы другой город, гостиница, отдельный номер с ванной или душем — так бывает, она читала в иностранных романах — и они с Гелькой одни… Пустота, чистота и — никого вокруг! Никого, кто знал бы их. А еще лучше — в другой стране, где сплошь иностранцы… Но в те времена с большим успехом можно было мечтать о полете на Марс.
Правда, через два месяца они с мужем должны были оказаться в отдаленном краю собственной страны, в городе, который знали только по карте… Но как прожить эти два месяца? И потом, если б знать, что там их ждет квартира или хоть комната — это, кстати, записано в условиях распределения молодых специалистов, вчерашних студентов, — однако бывалые люди говорят, что такого в природе не бывает.
Придется снимать угол. Об этом даже думать не хотелось. Ася и не думала. Просто так случилось. Так вышло. Так произошло.
Она привезла мужа представить родным, не предполагая, что именно здесь, на ее родине, среди самых близких и любимых, под одной с ними крышей, она сама решится на последний шаг.
После одной ужасной и прекрасной ночи решение легко, как спелый плод, легло ей в руки.
Ася повела Гельку в лес на прогулку. В лес можно было идти по дороге, но она выбрала путь по лощине. Пологая и длинная лощина между пшеничных полей шла до самого леса, и сейчас, в конце июня, она, словно в пригоршне, держала всю прелесть, весь соблазн расцветающего лета…
«Зачем и в лес идти, — думала Ася, — когда здесь так хорошо? В лесу тесно, нет обзора, нет лазури… Да, да — здесь… И в поле не так: слишком просторно, однообразно, ровно… Конечно, здесь, в этой лощине… Ну посмотрим…» — еще не совсем отчетливо надеялась Ася, с каким-то корыстным интересом всматриваясь в подробности окрест их пути: тенистые закоулки меж кустов и редко стоящих деревьев; мелкие овражки, полные травы и цветов, впадавшие в главное русло лощины… Она поднимала глаза к небу и видела: голубая его эмаль украшена четкими гравюрными облачками; опускала их к земле и, казалось, слышала беззвучный оркестр трав — тысячи тысяч музыкантов. Путаница темно-зеленых листьев и светлых стеблей, прихотливо расшитая колосками, метелками, зонтиками, султанами, разубранная алыми звездами полевой гераньки, фиолетовыми легкими колокольчиками, лиловыми гребешками мышиного горошка… а над этой теснотой и пестротой вольно парили белоснежные зонтики болиголова, источающие медовый аромат, ослепительно сиял лак желтых лютиков, кротко светились распахнутые глаза ромашек… Все-все было необходимо, и всего было достаточно, чтобы день в точности соответствовал тому, что задумала и загадала Ася.
