Женщины в лесу - Поликарпова Татьяна (полные книги .txt) 📗
И Зоя Петровна надолго замолчала. Я не торопила ее. Смотрела в окно. В салоне было совсем темно, света не зажигали. А снаружи еще не совсем потемневшее небо разбавляло густоту сумерек: на фоне темной земли предметы как бы чуть брезжили, чуть светлели. И, наоборот, густо черным силуэтом выступали на пепельном небесном полотне. Тяжкий маетный час «между собакой и волком»…
В автобусе все спали, убаюканные мягким его покачиванием, накатистым ходом по ровной бетонке, низким сытым его урчанием. Я уж думала, что и соседка моя уснула.
Но она заговорила.
XI
КАК ПЕТРОВА ВЛЮБИЛАСЬ
— Ведь с этой первой любовью как: тебя выбрали, а ты думаешь — это ты сама. Ну что девчонка, школьница, о себе понимает… Наверное, и с ребятами так бывает… Но я о себе. Вот я, а вокруг, — Зоя Петровна повела рукой, — одна его любовь. Куда ни повернись — она. И, главное, все наши друзья так считают: вот у Зойки и Костьки — любовь!
У нас и ребеночек родился, когда мы десятый не успели закончить. И в армию Костю проводила без вот эдакого, — она показала щепотку, — сомнения…
Ну… Пошла на завод ученицей сварщика. Пришлось: жить чем-то надо было. Наташку отдала частной бабушке нянчить. Свекровь сама работала. Мы у нее и жили.
Я справлялась. В армию письма писала. Что ни случится, всякую ерунду ему описывала. Пишу, а сама хохочу… Но вот однажды села писать и думаю: а ведь ни разу про одного нашего инженера не написала… Вспомню про него, продумаю все, что было, и… не пишу.
Он к нам в цех заглянет — мне радость. А то после работы встретишь его нечаянно — сердце так и прыгнет! Он идет со мной до моего автобуса и всегда что-нибудь рассказывает. Такое интересное… Бывало, два автобуса пропущу… Много он знал…
Вот сижу, раздумываю над письмом… Так и поняла, что́ случилось. И заметалась: что же делать?! Вижу — поздно…
Формально-то меня ничего не связывало: мы с Костей даже расписаться не успели. Потом уж, когда с этим инженером про все говорили, как он меня уговаривал: уедем! Наташку вырастим. Ты учиться пойдешь. Тебе учиться надо. Вот тебе-то и надо учиться. В общем, все такое говорил, чего мне самой больше жизни хотелось.
Только не могла я Костю обмануть. Понимала: я для него — все. Не хвастаюсь. Говорю, чтобы вам понятно было. Ну все: мир, справедливость, правда… У того, у инженера, и кроме меня было свету в окошке. Да и у меня самой, как сейчас понимаю. А тогда… Тогда жила одной надеждой: приедет Костя, все ему объясню. Решим вместе. Не сомневалась: поймет меня, отпустит. Ведь он меня любил… По себе судила: случись с ним такое, я бы не держала… Как жить без любви? Вот так порешила для себя, и сразу стало легче.
Иной раз забуду, на каком я свете. Много ли мне надо? На заводе видимся. До автобуса идем вместе. В другой раз на каком-нибудь концерте самодеятельном посидим рядышком. Но целоваться было нельзя. Понимала, что пропаду тогда. И в кино нельзя: дома дочка ждала. И к нам в дом ему было нельзя. Зато на экскурсии — можно! Чего на заводе ни затеют, мы с ним в первых рядах! В музеи, на выставки эти… Тогда я сильно активной комсомолкой стала!
Поняли теперь, почему я перед Наташкой виновата? — неожиданно спросила она меня. — Мать на молоке обожглась, а дочь на воду дует. Будто знает. Будто все то, мое, сама пережила и теперь второй раз боится ошибиться. Вот и присматривается к женихам. К себе прислушивается: тот ли?
Но теперь вы мне скажите: откуда ей известно? Ни единым словом, клянусь, ни единым я не обмолвилась. На жизнь свою не жаловалась. Костю не корила. И он меня… Никогда… Вот скажите: может это так, без слов, передаваться?
Застала она меня врасплох своим интересным вопросом. Я прямо и ответила ей:
— Как же без слова, как без намека, Зоя Петровна? Это только кажется нам, что мы нашу тайну храним. Да, речи не говорим, не рассказываем. Но наше знание живет в нас, вот дело какое… И мы оставляем знаки этого знания… Знаки, знаки! Невольно, не думая о том. В суждениях своих. В оценках: знакомых ли, случаев ли… В надлежащей ситуации как-то особенно взглянули… Знаки… Дети, если любят нас, идут по ним, как по не видимому другими следу. Они прямым словам как раз меньше верят…
— Да уж… — медленно протянула Зоя Петровна, — Наташка меня любит… И отца…
— Значит, не удалось вам тогда уговорить его?
— Не удалось — не те слова. Такое с ним было… Даже не стану рассказывать… Только меня он и пальцем не тронул. Он сказал, что своей волей меня никогда не отпустит. Потому что без меня ему не жить. И значит, так будет: если я уйду, он убьет того, а потом себя. Он бы и сделал, как сказал. Он ведь не умел разговаривать. И меня любил нутром. Сделал бы, как сказал. Точно знаю. Как то, что он Иванов, а я Петрова.
— Не взяли его фамилию?
— Нет. Хоть это свое себе оставила. Дедова фамилия. Кровная.
— Как же вы жили? Как живете?! — невольно с упреком вырвалось у меня. Успела я пережить неистовую прямоту моей соседки, почувствовать ее горячность, силу… Но силу, видимо, недооценила…
XII
КАК ПРОШЛА ЛЮБОВЬ, А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖИЛАСЬ
— Да ничего мы живем, — не обидевшись на мой упрек, спокойно ответила Зоя, — хорошо. Уважаем друг дружку. Сначала да, было мне трудно… Но мы сразу же уехали. В этот самый город, где теперь живем. Вот о заводе я плакала. Тут началась эта самая штукатурка, тяжелая. Ломало меня и так, и сяк… Скитались по частным квартирам. Потом уж дали комнатку в общежитии. Нашу трехкомнатную всего-то пять лет как получили. Зато с бригадой мне повезло Дружные все. И все у нас вместе: рождения, женитьбы, разводы вместе переживаем. У каждой своя история. Свое горе. Вместе-то легче. Обычно у меня и собираемся. Так дело шло, время ехало…
А любовь… Она сама по себе. Меня не спрашивала. Ну, чтоб совсем не зачахнуть, нужно было мне иной раз видеть того. Я ездила во Псков. Остановиться было где: там свекровь. Потом и моя мама с отчимом и сестрой вернулись с Севера. Они вербовались туда на пять лет.
Съезжу, увижусь и — дальше живу. Он лет десять не женился. Я его уговаривала, чтоб не тянул, чтоб скорей… Будто знала! Только это с ним случилось, как моя любовь прошла. Когда последний раз виделись — он уж был женатый, сам приезжал сюда, — спрашивает меня: «Написала новые стихи?» «Нет их больше, — говорю. — В восемьдесят третьем последние были. Больше не пишутся».
А в том году он как раз и женился…
…Тут я и ахнула про себя: «Мать моя! Еще и стихи! Ну, Петрова…» А она продолжала:
— Он понял меня. Опустил голову: «Прости меня», — говорит. «За что тебя прощать? — я ему. — Разве ты виноват? Если искать, кто виноват, то вот она, я…» — И Зоя Петровна легко вздохнула. — Так Костя своего добился. Нутро, сила вот эта, — она постучала себя пальцами под ложечкой, — всегда легкую душу пересилят. Так и Костя… И меня… И того… Таких, как Костя, больше нет… Я его уважаю… Ведь он знал, что я езжу во Псков видеться с тем. И никогда слова не сказал… Да… Добился своего и меня уж не мучил. Давал дышать. Вроде и не ревновал. Не знаю уж…
А жалко мне, что прошла моя любовь! И стихов жалко. Конечно, если сесть да задуматься, сложу. Только сидеть-то некогда! А раньше они сами приходили, их и не просишь. В любое время. Так сердце стиснет, так тёмно, плохо, будто удушье… Ну, просто деваться некуда… А глядишь, словами, словами и уйдет… Облегчение…
А! Сейчас и весной не так больно… То есть сладко… И осенью не так пусто… И зимой не так тёмно… — Замолчала… — А, все уже не так!
— А летом? — спросила я, чтоб ее развеселить. Она поняла, рассмеялась:
— Летом — одинаково: некогда! Сад у нас…
…Что-то часто стала примолкать Зоя Петровна. Но я ждала стихов, не понукая ее. И дождалась. Словно нехотя, как-то вяло, она сказала:
— Да у меня все больше о природе… Вы не думайте, что признания какие-то… Идешь на работу весной… А-а… Что объяснять… Вот послушайте, что помню…
