Девчонки на луне (ЛП) - Макнэлли Дженет (серия книг .txt) 📗
Поэтому я пошла к двери и всунула ноги в свои золотистые сандалии. На полу между туфлями Луны и кроссовками Джеймса валялась её сумка. Немного помедлив, я прислонила руку к косяку двери, прислушиваясь к дыханию сестры. Но я ничего не могла расслышать.
– Тогда я схожу. Но прихвачу твой кошелёк.
Я постояла ещё немного, но она ничего не ответила. Тогда я вышла в коридор, и только начала закрывать дверь, как:
– Фи! Мне нужно немного времени. Может быть ... особо не спеши?
Я вдохнула поглубже, не решаясь снова взяться за дверную ручку. Но потом, закрывая дверь, я сказала:
– Окей, – даже не зная, услышала она меня или нет.
Выйдя на улицу, я присела на ступеньки соседнего крыльца. Было шесть часов, о чём возвестил звонкий бой церковных колоколов, раздававшийся эхом по остывающим от дневной жары окрестностям. Я понятия не имела, чем ещё занять себя, помимо похода в аптеку, и на что могло бы уйти больше десяти минут.
Я вытащила свой телефон и провела пальцем по экрану, чтобы его разбудить. Пришло сообщение от мамы, но я не стала его читать. А также мне написала Тесса:
«Уже была на карусели?»
Поначалу я стала обмозговывать её вопрос. Это же были первые слова, сказанные ею мне спустя два месяца, пока я первая не заговорила с ней.
– Карусель, – вслух произнесла я, и мне сразу вспомнилась тёмно-красная обложка «Над пропастью во ржи». Я достала из сумки книгу.
– Карусель так карусель, – снова сказала я, только в этот раз Тессе на другой конец штата, а, может, самой Вселенной, которая явно куда-то направляла меня сегодня, и именно в тот момент, когда я не знала, куда идти.
Глава 41
Скорый поезд прибыл в пункт моего назначения, отчего на улицу я вышла с победным видом: Фиби Феррис – царица метро! Хоть что-то я сегодня сделала правильно. Немного постояв на Лексингтон авеню, я выяснила, где запад, и пошла по Восточной Шестьдесят-Восьмой улице в сторону парка. Мне захотелось где-нибудь остановиться, чтобы скоротать время, но этот квартал был по большей части жилым: одни тощие деревца и каменные здания. Со стен доносилось жужжание кондиционеров, и, дойдя до крайних домов перед парком, я на минутку остановилась под зеленым навесом, натянутым через весь тротуар до дороги. Я посмотрела в телефон. Там всё ещё было открыто сообщение от Тессы. А ещё от мамы, которое я теперь прочитала: «Что нового за сегодня?» с улыбающейся рожицей. А что нового? Я представила, как пишу: «А, ничего особенного, только вот твоя старшая дочь подсознательно пытается стать тобой на каждом шагу, а я здесь для того, чтобы навести порядок». Убрав телефон в сумку, я продолжила путь.
На входе в парк меня обогнали три бегуна: один с коляской и два с маленькими собачками, так быстро бегущими, что их ноги казались мутным пятном. Следом за ними справа от меня пролетел велосипедист, поблёскивая спандексом. Очутившись в самом эпицентре спортивной жизни города, я шла медленно, вбирая его в себя. Парк был таким зелёным, как в телевизоре с изменёнными настройками яркости. Слева от меня по дороге проносились жёлтые машины такси, один за другим: наверное, через парк путь был короче. Дорога ненавязчиво извивалась, ведя меня прямо к карусели.
Когда я думала о карусели, то представляла ее, словно парящей в воздухе, на всеобщем обозрении, но оказалось, что она находилась внутри какой—то многогранной ротонды из красного кирпича в светлую полоску. Я заранее проверила и точно знала, что карусель работала в тот день только до шести часов. На часах было уже шесть сорок пять, но ротонда была открыта.
На западе, под золотым свечением заходящего солнца, простирались поля для бейсбола. На самом дальнем поле шла игра, где на большом квадрате суетились мелкие фигуры людей в фиолетовых формах. Я была не против дойти до них и сесть на траву, чтобы немного понаблюдать за игрой. Было бы здорово сделать вид, что я просто слоняюсь без дела и мне некуда спешить.
Но я повернулась к карусели, подняла повыше телефон и сфотографировала её. Из-за солнца я почти ничего не видела на экране, но я поняла, что фото не получилось. Карусель на нём выглядела как кирпичное здание, внутри которого что-то темнелось. Даже было сложно заметить в нём карусель. Знаю, Тесса не так её себе представляла, и уж точно не такой её видели Холден с Фиби у Сэлинджера.
Когда мы читали книгу в школе с мисс Стэнтон, кто-то из класса так и не смог её понять. Даже Уилла. Каждый день с момента начала обсуждения книги она поднимала руку и говорила: «Как неожиданно: Холден снова чем-то недоволен». А Тесса книгу любила, поэтому половину занятий она защищала Холдена за его раздражительность. Она говорила: «У него же умер младший брат!». Всё же, в одном Уилла была права: вся книга была сплошной чередой возмущений: то все люди – лицемеры, то одноклассники не были так умны, как он бы хотел. Но он так аккуратно включал воспоминания о своём младшем брате, умершем от рака, в свои рассуждения, что, если бы вы бегло просматривали книгу, вы бы их даже не заметили. Но именно они были причиной его злости. И это то, за что мне нравится это произведение больше всего. Не за то, что погиб его брат, а за то, как мысли Холдена постоянно возвращались к нему, пока он бродил по Нью-Йорку. Сам он не придавал этому большого значения, но воспоминания о брате всё равно постоянно всплывали в его голове. И тогда вы понимаете, что именно они разбили и продолжают разбивать его сердце.
Так я и написала в своём сочинении, тогда же, когда Тесса писала своё о символизме карусели. Я считаю, что Сэлинджер использовал Холдена, чтобы показать, что у всех нас есть что-то – обычно, что-то одно – что давит на нас. Какая-то одна вещь, которая всегда будет разбивать нас на мелкие кусочки, как бы мы ни пытались склеить их каждый раз заново.
Последний раз вся наша семья собиралась вместе в одной комнате, когда Луне исполнилось пятнадцать. Был декабрь, и отец приехал в Баффало нас навестить. На три дня. Он должен был уехать рано утром в день рождения Луны, из-за какого-то концерта, но посреди ночи грянул снегопад, и все рейсы были отменены. Помню, как я проснулась и увидела, как весь мир за окном стал белого цвета, причём с неба продолжало сыпаться ещё больше снега, похожего на сахарную пудру, прибавляя по полтора сантиметра в каждые полчаса. За окном я также увидела свет, горящий в комнате над гаражом, а значит, отец ещё был там.
Пилар и Тесса зашли к нам на праздничный обед. На Тессе были древние мамины валенки, хотя в них не было большой необходимости из-за расчищенных от сугробов дорог. Но они ей очень нравились. Когда пришла Пилар, то её волосы блестели от пелены снега, а ведь она пришла в шапке. Ей пришлось обернуть их в полотенце.
Луна стояла на кухне, развернувшись в сторону гаража.
– Что будем делать с папой? – спросила она.
Мама копалась в ящике со всяким барахлом в поисках свечей для торта, и даже не подняла головы.
– Скажем ему, чтобы зашёл к нам, – ответила она.
И он зашёл. И пообедал с нами в столовой, и спел традиционную песню со всеми нами, пока Луна сидела в свете пятнадцати свечек с неубедительной полуулыбкой, застывшей на лице. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что это был единственный раз, когда я слышала, как родители пели вместе вживую.
Родители немного поговорили, но я не могла вспомнить, о чём именно. Через час после обеда папа помогал маме разгрести снег с подъездной дорожки, в не по погоде лёгкой куртке и моей старой вязаной шапке. Несмотря на то, что для сестры специально включили фильм – «Шестнадцать свечей», хоть Луне исполнилось только пятнадцать – мы с сестрой преимущественно смотрели на наших родителей за окном. Они постоянно говорили, но я ничего не могла разобрать из сказанного. О, как я тогда, да и после этого, жалела, что не могла читать по губам! Отец много улыбался, что было для него в порядке вещей. Мама же улыбалась чуть реже. При взгляде на них можно было подумать, что они очень давно знакомы. Так и было. И, несмотря на всё, что между ними было, они вполне могли терпеть друг друга.
