Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна (читать книги без регистрации .txt) 📗
Вечером она так и не смогла поговорить с Аней. Сначала девочка делала уроки, потом они с бабушкой изучали новый рисунок на круговых спицах — Мария Владимировна решила тряхнуть стариной, ведь когда-то она неплохо вязала. А ближе к ночи у Любы так разошлась ее «любимая» мигрень, что о серьезном разговоре и речи быть не могло. Пришлось отложить его на следующий день.
А на следующий день все и произошло. У Любы не было занятий, и она, проводив Аню в школу, занялась стиркой и уборкой. Мария Владимировна неважно себя чувствовала, поэтому не вставала с постели. Она поглаживала Мартина, который мирно спал, свернувшись калачиком рядом с ней, и наблюдала, как дочь стирает пыль с мебели. Внезапно она заговорила:
— Анюта мне вчера призналась, что ей нравится один мальчик из их класса. Она…
— Что? Она сама тебе сказала? А кто он? — резко спросила Люба, повернувшись к матери, и застыла с тряпкой в руке.
Мария Владимировна не ожидала такой бурной реакции от дочери:
— Да что ты всполошилась-то? Подумаешь, девчоночьи секреты. У кого их не было в тринадцать лет?
— Мама, тут дело не такое простое, как тебе кажется, — Люба села к матери на диван. — Видела я эти секреты во время урока. Похоже, о них знает весь класс, кроме самой Ани. Мне показалось, что ее вовлекли в какую-то грязную игру помимо ее воли. Над ней хотят посмеяться или на нее поспорили, понимаешь?
— Ой, батюшки святы, за что такая напасть, что она им сделала?
— Вот и я не знаю. Это поветрие такое нынче — «школьная дедовщина» называется. Как в армии. Над новичками да над слабыми издеваются, требуя денег, полного подчинения. Или делают это от скуки, ради развлечения, чтобы покрасоваться перед одноклассниками, вот, мол, какой я «крутой».
— Так что же получается — они и тебя не боятся?
— Мама! Они сейчас никого не боятся. Странно другое. Ведь я для них была авторитетом, с которым они считались. Так по крайней мере я до сих пор полагала. С учителями, которых они не уважают, обращаются нечеловечески.
— Господи боже мой! Раньше ты мне ничего такого не рассказывала.
— А зачем? Только расстраивать тебя лишний раз. Я и сейчас пожалела, что сказала, не сдержалась из-за Ани.
— Что же теперь делать, Люба?
— Пока не знаю. Мне еще не все ясно в этой истории.
— Бедняжка, она же влюбилась в этого парня…
— Она не назвала его?
— Нет. Я спросила ее, но вижу, что застеснялась, думаю, не буду девчонку пытать, сама потом расскажет.
— Ладно, пойду, белье развешаю. Машина, похоже, отключилась.
Люба развешивала на балконе белье, время от времени посматривая на парк. Он до сих пор был красив, хотя листва почти вся облетела. В серо-голубой дымке силуэты деревьев были слегка размыты, их ажурные кроны будто парили вместе с прозрачными облачками в поблекшем октябрьском небе. Почему так тоскливо на душе? Люба провела рукой по щеке и, перегнувшись через перила, посмотрела во двор. На скамейке возле подъезда сидела Аня и плакала. Люба в халате и тапочках выскочила из квартиры и, рискуя сломать ноги, помчалась по лестнице вниз.
— Анюта, что случилось? — спросила Люба, выбежав из подъезда. Она задохнулась от бега и предчувствия беды.
Аня подняла голову и посмотрела на нее заплаканными глазами. Это были не глаза, а средоточие невыразимой боли. Разве может так смотреть тринадцатилетний подросток? Наверное, может, если обида, которую ему нанесли, так тяжела и неподъемна, что падают в бессилье руки и весь мир вокруг кажется черным и колючим.
— Анечка, девочка моя, что с тобой? — Люба присела на скамейку и взяла Анину ладошку в свою.
— Ничего. Я ушла из школы, — едва слышно и сухо, словно шорох опавшей листвы, прозвучал Анин голос.
— То есть как «ушла»? — уже зная ответ, похолодевшими губами прошептала Люба.
— Совсем. Я туда больше не пойду, — все так же тихо, но твердо произнесла девочка.
— Так. Понятно. Нам лучше поговорить дома. Пойдем, — как можно мягче позвала Люба.
— Я лучше здесь посижу, — возразила Аня и упрямо уставилась в какую-то точку на асфальте.
— Анюта! Ты прости меня за легкомыслие. Если бы я знала, что это произойдет именно сегодня… Ведь я еще вчера вечером хотела с тобой поговорить на эту тему, но отложила разговор из-за мигрени. Вечно она не вовремя…
— На какую тему? — покосилась на Любу девочка.
— Может, все-таки дома поговорим? Ну что мы на улице будем такое обсуждать?
— Хорошо, — нехотя согласилась Аня и первой шагнула к подъезду.
Дома они закрылись на кухне. Люба включила чайник, достала из холодильника вчерашние котлеты, масло, сыр, вишневый джем.
— Нарежь, пожалуйста, батон, а я пока салат сделаю, — попросила Люба, чтобы хоть как-то отвлечь девочку от горьких дум.
Вдвоем они быстро управились и сели за стол. «Пусть сначала поест», — решила Люба и пододвинула к Ане тарелку с салатом. А сама, с трудом проглотив пару ломтиков огурца, отложила вилку — есть не хотелось. Она медленно пила чай и тихонько наблюдала поверх чашки за девочкой. Аня ковыряла вилкой котлету и отрешенно смотрела в окно.
— У тебя нет аппетита? — спросила Люба.
Девочка кивнула, переведя задумчивый взгляд на Любу. У той зачастило сердце, пропустив один удар.
— Аня, тебя обидел Алтуфьев? — без обиняков начала Люба разговор.
Аня вздрогнула, покраснела и опустила голову. Люба подождала какое-то время, но Аня молчала.
— Анюта, вот увидишь, тебе сразу легче станет, как только ты все выскажешь. Я по себе знаю. Что он тебе сказал, какую-нибудь гадость?
Аня кивнула и заплакала. Слезы градом текли из ее глаз, но сама она молчала, лишь иногда чуть слышно всхлипывала. Люба нагнулась к нижнему ящику стола, вынула оттуда чистую ситцевую салфетку и промокнула мокрое Анино лицо. Пришлось накапать в чашку валерьянки и уговорить ее выпить. Нет лучшего способа успокоить человека. Девочка и вправду вскоре успокоилась.
— И все же, Аня, нельзя прощать Алтуфьеву того, что он сделал. Если он будет чувствовать себя безнаказанным, значит, он еще раз совершит низость, и еще. И не только по отношению к тебе, поняла?
— Да, — еле слышно прошептала Аня.
— Когда это произошло, на большой перемене?
— Да.
— В столовой?
— На лестнице.
— На какой, на главной или черной?
— Возле физзала.
— Значит, на черной. Там, как правило, никого не бывает. Это он выбрал такое место?
— Да.
— Что он тебе сказал? Не стесняйся, Анюта, говори. Я многое слышала от своих учеников за тридцать лет. Меня ничем не удивить.
— Он… Он сначала сказал: «Я знаю, ты влюблена в меня». А потом показал мне «резинки» в разных упаковках и говорит: «Выбирай, какая больше нравится». И еще спросил: «Где ты предпочитаешь — в раздевалке или на чердаке?» Я сначала не поняла, а потом… Потом я хотела уйти, но он не отпускал. Зажал в углу и…
— Ну-ну, продолжай, не бойся.
— И говорит: «Чего ты строишь из себя недотрогу, сирота казанская? Думаешь, не знаю, чем вы, детдомовки, у себя там занимаетесь?» А потом предложил мне пятьдесят баксов. Я его толкнула и хотела убежать, тогда он схватил меня за руку и прямо в ухо прошипел: «Вякнешь хоть слово, покажу всем пленку, где ты на физру переодеваешься».
Люба вспомнила, что видела недавно семиклассников с видеокамерой. Выходит, все это может быть правдой, отвратительной, гнусной, не укладывающейся в рамки ее представлений об учениках, и все же правдой. В самом деле, она многое повидала на своем веку, но такого… Люба страдала так сильно, что у нее началась головная боль. Неужели для таких издевательств она привезла сюда девочку, и без того обделенную судьбой, беззащитную, слабую? Как она могла допустить такое? Почему не вмешалась сразу, как только заметила неладное? Люба даже тихо застонала — такой непереносимой была ее боль. Аня вдруг встала, подошла к Любе, прижалась к плечу, погладила по голове:
