Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения (читаем книги TXT) 📗
— Он чистый. Я что похожа на неряху? — задетая его нескрываемым отвращением к месту, где прожила три долгих месяца, недовольно приподнимаю подбородок, стараясь запихнуть свое стеснение поглубже. Плевать, что мне самой некомфортно, но сомневаться в чистоте этой комнаты я не позволю.
— Ты не неряха. Но что-то подсказывает мне, что до тебя здесь их перебывало немало. А это что, холодильник? — в неверии уставившись на жужжащего монстра с покрытой застаревшим жиром надписью «Саратов», Лисицкий встает и, засунув руки в карманы брюк, делает шаг ко мне.
— Имей я право, я бы тебя отлупил. Не удивительно, что ты никогда не приглашала меня зайти.
— Ну, извините. Не пентхаус, зато соседи коммуникабельные. Постоянно норовят поговорить, — язвлю, закрывая сумку, и в последний раз сканирую помещение, проверяя, не забыла ли чего в суматохе.
— Что за звуки? — прислушивается к фальшивой игре Алексея, указывая пальцем себе за спину.
— Мелодия дождя, Бетховен. В не самом лучшем исполнении. И если ты закончил свое погружение в суровую реальность жизни простого народа, то можешь брать мой чемодан, — протягиваю свою поклажу, только сейчас осознавая, что с того дня, когда шестнадцатилетняя Лиза Волкова ступила на перрон столичного вокзала, в моей жизни мало что изменилось. Вновь один чемодан с несколькими комплектами одежды, и пять увесистых талмудов по семейному праву.
Улыбаюсь этой горькой мысли и, небрежно тряхнув головой, первой делаю шаг навстречу изменениям. Распахиваю дверь, пропуская Лисицкого, и с шумом ее захлопнув, проворачиваю ключ в замке. Вряд ли когда-то я стану тосковать поэтому месту. Разве что по коту, который трется сейчас об мои ноги, оставляя клочки шерсти на черных джинсах.
— Вы посмотрите на нашу цацу! — с кашей покончено, и в ход пошло светлое пенное. Люся прислоняется к стене, наблюдая за Славой, идущим к выходу, и насмешливо бросает:
— Телезвезда! Один раз в телевизоре мелькнула и тут же во дворец собралась! Что, негоже светским дамам по коммуналкам слоняться? Побежала к мужу в ножки кланяться?
Лучше промолчать. Некоторые уроки я все же усвоила: порой не начать скандал куда мудрее, чем с пеной у рта доказывать всем и каждому свою правоту.
Наклоняюсь, желая на прощание почесать шею животного, и так и замираю, не коснувшись Васьки, впервые услышав его протяжное мяуканье. Молчаливый он. Даже в марте не досаждал своими криками, в то время как под окнами уже вовсю распевали арии его четвероногие братья.
— Лизок, на груди распишись, — Витька рвет тельняшку на теле, выпячивая вперед свое пузо, и под звонкий смех жены надвигается на меня, наступая на хвост бедного кота. — Когда еще к нам знаменитость заглянет?
Сейчас я его не боюсь. Впрочем, солгу, если скажу, что, вообще, когда-то боялась. Как бы он не духарился, Виктор вполне безобиден. Тем более, когда его верная спутница рядом, готовая в любую секунду огреть его чем-то тяжелым, если он, не дай бог, решится до меня дотронуться.
— Давай лучше я, — Слава же явно переоценивает возможности захмелевшего соседа.
Останавливает забулдыгу, схватив за ворот алкоголички, и взгляд его не предвещает ничего хорошего.
— Так распишу, что мать родная не узнает. В машину иди, — даже не смотрит в мою сторону, все еще удерживая перепуганного сантехника, — быстро.
Именно это я и делаю. Машу на прощание любопытной Арине Семеновне, застывшей в коридоре, киваю Люсе и быстро семеню на лестничную площадку, в самый последний момент решительно разворачиваясь. Если и есть среди постояльцев этой квартиры тот, кто действительно жаждет спасения, так это кот, тоскливо глядящий мне вслед.
— Зачем он тебе? — мужчина поглядывает на Василия, мурчащего на моих коленях, и приоткрывает окно, ведь гигиеной этого малого никто не занимался. Я страдала, а соседи и за собой-то уследить не в силах.
— Жалко. Кто-то же должен о нем позаботиться. Без меня ему крышка, — чешу кошачью морду, и с удивлением подмечаю, что счастлива. Счастлива распрощаться с коммуналкой, с этими безумцами и посредственно исполненной симфонией, которую уже неделю разучивает студентик Алеша.
Сбрасываю балетки, и, игнорируя недовольство пушистого комка, подтягиваю коленки к груди встречая новый день с радостью. Что-то изменится. Чувствую, пусть и не знаю в какую сторону, но кто решится со мной поспорить, что это хороший знак? Когда топчешься на одном месте, любое изменение воспринимается особенно остро.
***
Сегодня все иначе. Телевизионщики не слишком-то разговорчивы, редакторша и вовсе отделалась сухим приветствием и сдала меня на руки гримерше. За те тридцать минут, что я сижу в кресле напротив подсвеченного лампами зеркала, так ни разу и не заглянула, чтобы дать парочку наставлений.
Все суетятся, сосредоточившись на выполнении своих задач, и больше не лебезят передо мной, как это было накануне. Я — отработанный материал. Попалась на их крючок и ни один не допускает мысли, что я могу соскочить.
Приоткрываю губы, позволяя визажисту обвести их темной вишневой помадой, и краем глаза подмечаю, что сегодня мой образ разительно отличается от того, в котором я предстала вчера на суд толпы. К моему платью футляру насыщенного бордового цвета эти завитые локоны совсем не подходят…
— Вы не станете их закалывать? — не сдержавшись, интересуюсь у дамы в коротком топе, открывающим вид на подтянутый живот, и отвожу с глаз кудрю, не слишком-то довольная общей картинкой.
Красива, насколько это возможно в моем случае, но скорее являю собой развязную искусительницу, нежели обманутую жену олигарха. Словно печать о разводе в паспорте еще не стоит, а я уже рвусь к новым приключениям.
— Зачем же прятать такую красоту? — отойдя на пару шагов, девушка любуется своей работой, и делает последний штрих, невесомо коснувшись кожи пушистой кистью. — Отлично. Вика!
Не знаю, кого она зовет, но еще больше теряюсь, нутром чуя, что за моей спиной твориться что-то неладное. Съезжаю на краешек стула, устраивая локти на туалетном столике, и если чему и радуюсь — так это отсутствию темных кругов под глазами, прекрасно замазанных консилером.
— Что тут у нас? — знакомый голос за моей спиной застает врасплох, и вот уже женские руки разворачивают мое кресло так, чтобы позволить редактору оценить картину целиком: черные туфли, платье без вырезов в нужных местах, но прекрасно подчеркивающее фигуру, и прическа, на манер голливудских актрис — легкий небрежный бардак. Словно ветер весь день развлекался с моей копной…
— Вы просто прекрасны, Лиза! Нервничаете?
— Немного, — вру, ведь прекрасно знаю, что правда ей совсем неважна. Вчерашний эфир понаделал шуму, и сегодня они ждут еще лучших показателей.
— Тогда не страшно. Опыт у вас уже есть: никого не бойтесь, почаще смотрите в камеру, и через час все останется позади. Кстати, ваш друг уже в студии. До эфира четыре минуты, и вам бы стоило поторопиться.
Хоть что-то приятное. Слышать, что сегодня Слава будет рядом с первых минут трансляции — услада для моих ушей. Делаю глубокий вдох, зажмуривая глаза, и досчитав до десяти, открываю, уверенно поднимаясь с нагретого стула.
ГЛАВА 19
— Эй, — раскрываю объятия, присев на корточки, и улыбаюсь маленькой девочке с темными кудряшками на голове. — Иди к папе.
Настя старшая. Опередила сестру на пару минут, и не намерена сдавать своих позиций. Первой сделала неуверенный шаг, первой сказала «мама» и первой научилась открывать нижний ящик в моем письменном столе. Улыбается, демонстрируя шесть зубов и, неловко переставляя ножками, мчится ко мне, заливисто хохоча, когда я утыкаюсь носом в ее шею. От нее пахнет шампунем с ароматом бабл-гам и яблочным пюре, в котором она умудрилась перепачкаться, несмотря на старания няни накормить ее без лишних потерь. Слюнявчик полетит в ведро.
— Сладу с ней нет, — добродушная женщина, нанятая нами, когда девочкам исполнилось полгода, притворно насупив брови, грозит пальцем шалунье, принявшейся исследовать пуговицу на моей рубашке.
