Любовница коменданта - Семан Шерри (чтение книг .TXT) 📗
Я закрыла глаза. Проходя мимо книжного магазина, я увидела в витрине книгу с заголовком: «Стоящие вдоль улиц мертвецы». Я дотронулась до холодного стекла. Продавщица подошла к витрине с каким-то покупателем и, взяв оттуда книгу, подала ему. Он что-то сказал продавщице. Она покачала головой в ответ. Он кивнул. Она снова покачала головой. Он поднял рукав и вытянул левую руку вперед. Посмотрев на иссиня-черные цифры у него над запястьем, продавщица приложила пальцы ко рту. Покупатель прижал книгу к груди. Я отвернулась и пошла прочь.
— Ты только подумай, — сказал отец, когда я вошла в дом. — Трупы убитых лежат прямо на улице.
— Что, по-твоему, я должна делать? — огрызнулась я, вытаскивая из-под подкладки пальто несколько маленьких картофелин.
— Их не удосужились даже похоронить, — продолжал отец.
— Обратись с жалобой к немецкому командованию, — сказала я. — Здесь всем распоряжаются немцы.
— Что с тобой? — воскликнула мама. — Почему ты дерзишь отцу?
— Где хлеб, который я принесла вчера? — спрос: ила я. — Неужели мы успели его съесть?
— Конечно, нет, — ответила мама. — Он лежит в шкафчике под мойкой, завернутый в газету.
— Почему не убирают трупы? — возмущался отец.
— Что ты собираешься делать с хлебом? — спросила мама.
— Хочу обменять его на сахар, — объяснила я, отрезая от буханки увесистый ломоть.
— Я прикрыл их лица газетой, — сказал отец. — Из элементарного уважения к несчастным.
— Нам не нужен сахар, — возразила мама.
— Папе нужны лекарства. А чтобы их достать, необходим сахар.
— Я видел гору трупов на Кармелицкой улице, — продолжал отец. — Они свалены прямо у витрины магазина.
— Ты забираешь столько хлеба? — всплеснула руками мама.
— Сахар стоит дорого.
— Ты только подумай! Гора мертвецов у витрины магазина, где выставлены сдоба, копчености, мармелад.
— Нам нечего будет есть, если ты заберешь хлеб.
— Я забираю только часть.
— Нет, ты послушай! — воскликнул отец, беря меня за руку. — Обнаженные трупы, сваленные один на другой, словно… словно дрова. С бирками на ногах. С неприкрытыми лицами и обнаженными срамными местами… Какой стыд!..
— Успокойся, папа. Они мертвы. — Я швырнула хлеб на пол, и родители в испуге уставились на меня. — Ты больше думаешь о мертвых, чем о живых.
— Кто сказал евреям, что здесь их собираются умерщвлять? — спросил комендант. — Кто-то из зондеркоманды?
— На сей раз нет, — ответил его адъютант. — Один из охранников использовал не совсем удачное выражение. Разумеется, прямо он этого им не сказал, но они каким-то образом догадались.
— Один из охранников? — переспросил комендант.
— Так точно.
— Какое же именно выражение он использовал?
— Он выразился в том смысле, что попавшие сюда евреи пойдут на корм земляным червям.
— Вы можете назвать фамилию этого охранника?
— Нет, господин комендант. Я стоял к нему спиной.
— Пишите, — приказал комендант. (Адъютант приготовил блокнот и ручку.) — «Всему персоналу лагеря, — продиктовал комендант. Он взял в руки кобуру и проверил, заряжен ли его пистолет. — Прибывающие в данный лагерь евреи должны оставаться в полном неведении относительно места и характера их последующей утилизации. — Адъютант проворно водил пером по бумаге. — Категорически запрещаются любые намеки и провокационные слухи относительно их дальнейшей судьбы».
Комендант обвел взглядом свой кабинет и нахмурился. Адъютант кончил писать и посмотрел на него.
— Кстати, Йозеф, вы не видели мой кортик?
— Никак нет.
— Мистика какая-то. Сначала пропадает нож для разрезания бумаги. А теперь еще и кортик. — Все с той же угрюмой миной комендант надел плащ. — Должно быть, я оставил кортик наверху. Ганс с ним играл. Так скольких охранников мы потеряли?
— Пятеро убиты и двое ранены.
— А что с евреями?
— Их отправили в газовую камеру. За исключением одного, который и заварил всю кашу.
— Где он?
— В камере для допросов.
— Хорошо, Йозеф, — сказал комендант. — Давайте им займемся.
— Ничего, Давид, — сказала я. — Я сама справлюсь. А ты спи.
— Что случилось, Рашель? — Давид сел в кровати и потер глаза. — Что ты делаешь?
— Я запирала двери. Извини, что разбудила тебя.
Я подошла к окну и выглянула во двор. Лунный свет пронизывал кроны деревьев. Я нахмурилась. Некоторое время назад вдалеке, под деревьями у дороги, стояла машина. Затаив дыхание, я вглядывалась в темноту. Нет, сейчас там не было никакой машины. Только тень от деревьев и больше ничего. Надутая ветром тюлевая занавеска коснулась моего лица.
— Разве ты не заперла дверь, перед тем как лечь? — спросил Давид.
— Я решила на всякий случай проверить запор, — сказала я, закрыв окно на щеколду. — Мне почудился какой-то странный шум.
— Я был бы очень признателен, если бы ты ж будила меня всякий раз, когда тебе среди ночи чудится какой-то шум.
Давид снова лег, шумно поправляя подушки и одеяла. Он громко вздыхал, ворочаясь с боку на бок. Когда я улеглась в постель, он повернулся ко мне спиной. Сброшенное им одеяло лежало между нами.
— Постарайся не будить меня каждый раз, когда тебе почудятся какие-то звуки, — повторил Давид. — В кои-то веки мне захотелось как следует выспаться.
Нас подняли среди ночи. Мы дрожали от холода: это была наша первая ночь в лагере, когда мы остались без привычной одежды, обуви и даже без волос. Надзирательницы остервенело колотили нас, стаскивая с нар и перегоняя в соседний барак. Когда мы вошли туда, каждой из нас выдали по почтовой открытке с чудесным пейзажем: зеркально-чистое озеро, окруженное раскидистыми деревьями; горы с покрытыми снегом вершинами, уходящие в безоблачную голубизну неба; цветы, трава и вокруг — ни души. Я перевернула открытку и прочла:
«Привет из Вальдзее.
Мы устроились прекрасно.
У нас есть работа. С нами обращаются хорошо.
Ждем вашего приезда.
С любовью…»
Надзирательница ударила меня по плечу дубинкой.
— Подписывай! — приказала она.
Я подписала.
ГЛАВА 5
Многие бумаги были подписаны, но не все. На некоторых документах, лежащих на столе коменданта, стояло его полное имя: Максимилиан фон Вальтер. На других — только фамилия в самом низу: Фон Вальтер. «Ф» и «В» были выписаны одинаково четко и крупно, зато остальные буквы выглядели совсем неразборчиво. Однако на большей части бумаг его подпись вовсе отсутствовала. В нижнем углу листа стояло лишь одно большое угловатое «К» — начальная буква слова «Комендант».
Я села за стол и стала рассматривать бумаги, которые он оставил поверх стола. Каждый раз, выходя из кабинета, комендант убирал бумаги, над которыми работал, в средний ящик стола и запирал на ключ. Ключ же он носил с собой на цепочке в кармане. Поднимаясь из-за стола, я легонько потянула на себя средний ящик, хотя была абсолютно уверена, что он, как всегда, на запоре.
Как ни странно, на сей раз ящик оказался не заперт.
Чувствуя, как бешено колотится у меня сердце, я выдвинула ящик и заглянула внутрь. Там лежали именные бланки коменданта, исписанные его рукой. Затаив дыхание, я протянула руку, приподняла краешек первого листа и прочитала: «Колыбельная для Клауса». Лист выпал из моей руки.
Я задвинула ящик и бросилась в свой угол.
— Что это у тебя все валится из рук, Ханна? — укоризненно заметил отец, войдя в комнату. — Ты их испачкаешь.
— Впредь я буду осторожнее, — вздохнула мама и развернула небольшой сверток.
Я с шумом захлопнула дверь.
— Я не стану даже смотреть на них, — заявила я. — И не пытайтесь меня заставить.
— Посмотри, они вовсе не желтые, — увещевала меня мама.
— Я не стану ее носить!
Отец пожал плечами:
— Ничего не поделаешь, придется. Таков закон.
— Посмотри же, это белая нарукавная повязка с синей звездой.
— Мне все равно, как она выглядит. Я и не подумаю ее надевать. Мы приехали сюда, спасаясь от немцев.
