Синдром Фауста - Данн Джоэль (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗

Она заплакала:

– Они всегда от меня чего-то ждали… Даже если этого не говорили… Я знала это. Чувствовала… На меня это так давило…

Я гладил ее по лицу, осторожно смахивая слезы…

– Я ведь их так люблю… А иногда – ненавижу, – сверкнула гримаса гнева на ее таком еще детском личике.

Я кивнул и издал сочувственный вздох.

– Понимаете – я не оправдала их доверия… Они ведь столько вложили в меня. Денег, терпения, надежд…

Я вздохнул: уж здесь-то я ничем не мог ей помочь. С моими детьми все было иначе. Меня всегда пугало, что то чувство вины, которое я испытываю по отношению к Розе, посвятившей всю себя мне единственному, Джессика и Эрни перенесут на меня. Ведь, по правде сказать, я никогда идеалом отца не был: Абби уделяла им куда больше времени и внимания. Поэтому я и напоминал им частенько слова их собственной бабушки, которые она, в свою очередь, услышала от своего отца:

– То, что я не получила от тебя, ты отдашь своим детям. А то, что они не вернут тебе, перейдет твоим внукам. Это – закон жизни…

Моя не очень счастливая в жизни теща считала, что во мне говорит еврейский фатализм, а это плохо повлияет на Джессику и Эрни. Не знаю, может быть… Везде одни и те же заботы и проблемы.

Меня возвратил в студию голос Сунами:

– Они так не хотели, чтобы я уезжала по обмену студентами в Нью-Йорк. Словно чувствовали, что сначала я познакомлюсь с Лизелоттой, а потом с вами, и вся моя жизнь изменится.

– Если ты ждешь от меня ответа, то я тебя разочарую. Есть вопросы, на которые не может ответить не только отдельный человек – все человечество вместе взятое.

И тут ее прорвало. Я даже подумал, что, будь на моем месте столб, она бы точно так же выложила бы все перед ним. Ей было совершенно безразлично, кому открыть все свои горести.

– Я только и слышала: ты должна, ты обязана! Быть лучше всех. Не терять времени… Посмотри на своих сокурсниц! Ты можешь с ними сравниться?

– О господи, – вырвалось у меня, – я и не знал, что японцы – скрытые евреи!!! Может, они просто боятся в этом сознаться?

Сунами чуть-чуть успокоилась:

– Вы не представляете, что вы для меня значите…

Я от изумления распахнул глаза:

– В тебе играют гормоны, девочка!

– Не говорите так. Это неправда. И я не девочка…

Я развел руками:

– Ну, предположим, и что дальше?

Но Сунами ничего не ответила. Чем дальше, тем более дурацким и несносным становилось молчание. Она от меня чего-то ждала, а я сидел и не знал: ни что сказать, ни что сделать. Нелепость…

– Да у меня дочка старше тебя… – пролепетал я.

Она сильно закусила губу. Было в этом движении что-то страдальческое, и я подумал – а что, если ей действительно нужна сейчас грубоватая мужская ласка?

Я положил руку на ее бедро. Сунами не двинулась. Тогда я слегка приподнял и закрыл подол ее платья: она напряглась, но лишь чуть-чуть. Собачий бред! У меня не было выбора: либо выгнать ее и показать себя черствым старым дураком, мало того – подвергнуть риску само существование квартета, либо – уложить в постель. Не исключено, что это была ошибка, но Руди-Реалист, Руди После Аварии, предпочел второй вариант.

Я отнес и положил ее на тахту. Раздевать ее мне пришлось самому, и особого удовольствия это не доставило. Куда волнующей, если, поощряя тебя, это делает сама женщина.

В студии было довольно прохладно, и, пока Супами лежала голая, тело покрылось пупырышками. Я накрыл ее одеялом, лег рядом и стал гладить ее груди, потом – живот и бедра. От нее пахло какой-то дальневосточной пряностью, а тело было шелковисто-мягким и чуть вздрагивало от моих прикосновений, Мне вдруг отчаянно захотелось вобрать его в себя и, растворив, наполнить им все свое существо, как летучим газом, чтобы унестись ввысь. Губы мои заскользили все ниже, ниже и ниже, пока, изогнувшись, она не застонала.

Трахать ее, как плывущую по мне в лодке Лизелотту, я бы не смог. Что-то непривычное, неевропейское было даже в ее движениях. Никакой истерики, театральности, наигрыша. Не вожделение, а затаенная тоска по ласке. Не стыдливость, а не связанные со стыдом искренность и доверие. Не любовные игры, а открытое и сознательное ожидание слияния. Все было не взвинчивающим, а влекущим, не похабным, а трогательным.

Я почему-то представлял себе, будто гуляю нагишом под цветущей японской вишней и не могу оторвать взгляда от чуть приоткрытой двери маленького бумажного домика. Меня тянет туда даже не любопытство, а что-то куда более сильное и глубокое. Я переступаю его порог с бьющимся сердцем и всеми пятью, а может, и шестью чувствами ощущаю эротическую нежность расстеленного на полу и покрытого простыней татами. В легком облаке блаженства мне чудился не грозный даже в своем молчании облик самурая, а гейша с густым слоем белил на щеках и раскрашенным, похожим на влагалище ртом. Не суровый аскетизм японской архитектуры, а шествие фаллосов на синтоистском [14] празднике. Но все это не имело никакого отношения к чему-то постыдному, к разврату, а говорило о природе, которая сама по себе не скована кандалами ханжества и притворства. Очнувшись, я почувствовал на простыне влажное пятно. Это была кровь. Девчонка лежала рядом со мной. Глаза ее были закрыты. Рука прикрывала рот.

– Этого еще не хватало! – всколыхнулся я. – Не могла подарить свой бесценный дар кому-нибудь помоложе?

Она закрыла лицо обеими руками и вся как-то сжалась.

– Знал бы – выгнал бы тебя в два счета! Дура…

Сунами лежала рядом со мной такая несчастная, такая тихая и незащищенная, что мне стало ее беспредельно жалко:

– Слушай, девочка! Наверное, это старомодно, но я никогда не лгал женщинам, в худшем случае – молчал. Они могли думать все, что им вздумается. И с тобой я этого тоже не хочу…

Я склонился над ней и взял ее голову в свои ладони.

– Почему ты это сделала?

Она не отвечала…

ЧАРЛИ

– Ну, как твои нимфеточки? – спросил я.

Он насмешливо фыркнул:

– Дожили! Теперь ты меня о бабах спрашиваешь, а не я тебя?

– Что-то я не понял…

– Не придуривайся! – ответил Руди. – Я ведь всегда тебе завидовал. Они липли к тебе, как мухи к клеенке, которой Роза покрывала стол вместо скатерти, когда я был ребенком.

По моему лицу пробежала невольная гримаса. Но он хихикнул в телефонную трубку:

– Где он, твой неотразимый магнетизм?

– Выдохся. Весь перешел к тебе, – зевнул я лениво.

– Не знаю даже, что их ко мне тянет? – с ноткой притворного смущения в голосе спросил Руди. – Тоже мне, нашли красавца… Секс-символ…

– Как всякий сукин сын, – откликнулся я, – ты играешь на мечте нимфеточек. Будоражишь их. Заражаешь их смутными надеждами…

– Это еще для чего?

– Да все очень просто: они неискушенны, а за тобою – опыт жизни. Вот они и верят, что ты научишь их чему-то такому, чего они сами еще не знают, но умирают, хотят знать.

– Я что, один такой? – спросил Руди с обидой.

– Нет, но ты, в отличие от других, себя не навязываешь. У тебя другая тактика: делаешь вид, что познал непознаваемое. А это все равно что на вспыхнувший уголек плеснуть бензином.

– Тоже мне, нашел Совратителя Несовершеннолетних!

– Видишь ли, – объяснил я, – у сексапильного и харизмы – одна и та же суть. Они обещают нам то, чего у нас нет. То есть действуют не на разум, а на инстинкт. А уж он-то, мы уверены, нас не подведет…

– Ишь, в какие дебри полез, – проворчал он.

– Мы ведь думаем, – усмехнулся я, – что инстинкт еще не испорчен. Ни ложью, ни лицемерием. И к тому же окружен тайной. А вдруг за ним и вправду кроется что-то, чего мы пока еще не постигли?

– Да причем здесь инстинкт? – разозлился Руди.

Но я прервал его прежде, чем он разразился возмущенной отповедью.

– Притом, что, пока разум был в зачатке, именно он, инстинкт, сотни тысяч лет хранил наших предков. Недаром им сегодня манипулируют пророки и вожди.