Любовница коменданта - Семан Шерри (чтение книг .TXT) 📗
«Я искал тебя,
но не мог отыскать.
Я зову тебя,
но в ответ ты молчишь».
Я скомкала письмо. Пустые слова!
Слова. Повсюду, на каждом клочке бумаги. Слова распоряжений, приказов. Чувствуя, как бешено колотится у меня сердце, я села за стол коменданта. Стояла глубокая ночь, в кабинете горела только маленькая настольная лампа. Дом погрузился в мертвую тишину. Даже собаки в лагере затихли. Я открыла верхнюю папку.
«Особые указания при проведении расстрелов:
— стрелковые подразделения должен возглавлять офицер;
— расстрел должен осуществляться из винтовок с расстояния от семи до девяти метров; при этом следует целиться одновременно в голову и в грудь;
— во избежание необходимости прикасаться к трупам убитых, приговоренных к расстрелу следует выстроить у края заранее вырытой ямы;
— при проведении массовых расстрелов надлежит…»
Я оттолкнула от себя папку и вскочила из-за стола. Эти жуткие слова, казалось, насмехались надо мной. Я принялась колотить по ним кулаками, но они все так же невозмутимо взирали на меня со страницы инструкции.
Я колотила по ним до тех пор, пока не отбила себе руки. Но ни одно из этих проклятых слов не исчезло. Ни одно.
— Все. Ни одной минуты больше, — сказала жена коменданта, влетев в его кабинет. — Пойдем, Макс. Гости уже собрались.
— Я должен дописать письмо, Марта.
— Нет, гости уже пришли.
— Все?
— Нет, но…
— В таком случае я могу еще поработать, — сказал комендант.
Жена поставила перед ним на стол небольшую лампу с нарядным абажуром.
— Посмотри, Макс.
Комендант продолжал писать.
— Это подарок нам по случаю новоселья.
— Очень мило, — буркнул он, даже не взглянув на лампу.
— От фрау Кох.
— Отлично.
— Макс, у меня опять вылетело из головы ее имя.
— Ильзе.
— Ну да, конечно. Как я могла забыть это имя! — Она погладила бронзовую подставку лампы, узорчатый абажур. — Тебе нравится, Макс? Правда, красиво?
— Да, очень, — сказал он, не отрываясь от работы.
— Как ты думаешь, куда нам ее поставить?
— Не знаю, Марта. Я хочу дописать письмо.
— Может быть, здесь, на твоем столе?
— Хорошо. Дай мне сосредоточиться.
— Жаль только, что здесь ее никто не увидит. — Она потрогала пальцами черный узор на абажуре. — Ты уверен, что тебе нужна здесь еще одна лампа?
— Мне все равно, Марта.
— Может быть, поставим ее в комнате для гостей?
— Как хочешь. Дай мне закончить, а то я никогда не выйду к гостям.
— Хорошо, дорогой. — Прижимая лампу к груди, она обошла стол и поцеловала мужа в затылок.
— Только прошу тебя, Макс, не задерживайся. Теперь уже, наверное, все собрались.
— Все собрались? — осведомился эсэсовец, окинув взглядом толпящихся во дворе людей.
— Так точно.
— Включая женщин и детей?
— Так точно. Здесь все жители гетто.
— Отлично, — кивнул эсэсовец и стал неспешно прохаживаться перед толпой, обеими руками обхватив дубинку за спиной.
Неожиданно он помрачнел и нахмурился. Люди в толпе стали неловко переминаться с ноги на ногу. Охранники вскинули винтовки и нацелились в нас; на краю двора был установлен пулемет. Мама схватила отца за руку. Старики принялись бормотать свои молитвы: пустые, никчемные слова.
— Вчера, разбирая почту, мы перехватили три письма, написанные евреями, — заговорил наконец эсэсовец. — Евреями этого гетто.
Он остановился и пристально оглядел толпу. Я тоже смотрела на него, стараясь придать лицу непроницаемый вид.
— Это обстоятельство крайне огорчило меня, — продолжал эсэсовец, укоризненно качая головой. — Оно бросает на меня тень. Может сложиться впечатление, что я не справляюсь со своими обязанностями.
Кто-то из малышей уронил пуговицу. Когда он нагнулся за ней, немецкий солдат наступил на нее ногой. Ребенок пытался отодвинуть его сапог, но нога немца словно приросла к земле. Ребенок захныкал, и мать поспешно подхватила его на руки. Заметив, что эсэсовец смотрит на него, солдат убрал ногу. Эсэсовец взглянул на пуговицу и улыбнулся женщине с ребенком. Мать не ответила на его улыбку. Она пыталась успокоить своего маленького сына. Эсэсовец подошел к ним.
— Я хочу знать, кто из вас написал эта письма, — сказал он, обращаясь к толпе. — Прошу тех, кто повинен в нарушении закона, выйти вперед. Не надо бояться. Никаких наказаний не последует.
Он наклонился и поднял с земли пуговицу.
— Я гарантирую также, что никто из обитателей гетто также не пострадает, — добавил он.
Он отдал пуговицу мальчику и потрепал его по щеке. Малыш вцепился в пуговицу и, надув губы, посмотрел на эсэсовца. Тот пощекотал его по животу. Мальчик уткнулся лицом в шею матери, крепко сжимая пуговицу в кулачке. Эсэсовец отошел от мальчугана и снова уставился на нас.
— Если виновные не обнаружатся, я буду вынужден прибегнуть к репрессивным мерам.
— Мы не хотим, чтобы у вас возникли из-за нас проблемы, герр оберштурмфюрер, — сказал раввин, выступив вперед.
Я закрыла глаза. Мне хотелось, чтобы разверзлась земля и поглотила этого глупого старика. Чтобы она поглотила немцев. А заодно и всех нас. Лишь бы все поскорее кончилось.
— Вероятно, вскрыв эти письма, вы поняли, что они носят сугубо личный характер, — продолжал раввин. — Они адресованы родственникам или возлюбленным и не имеют никакого отношения к политике.
— Кому бы ни были адресованы письма, — возразил эсэсовец, — написавшие их являются нарушителями закона.
— Да, конечно, мы понимаем, — продолжал раввин. — Но порой молодые люди, когда они влюблены или разлучены с близкими, забывают о законах. Вы сами молоды и, вероятно, знаете, как это бывает.
— Если нарушители не выйдут вперед, — отчеканил эсэсовец, — я буду вынужден депортировать по десять евреев за каждое письмо. Даю вам три минуты на размышления.
Он поднял руку и засек время.
— Авторы писем действительно не пострадают? — спросил раввин.
— Осталось две с половиной минуты.
Бородатый молодой человек положил руку на плечо раввину и, заставив его вернуться на место, вышел из толпы, глядя эсэсовцу прямо в лицо. Раввин начал было протестовать, но тот покачал головой.
— Две минуты.
Из толпы вышел лысеющий мужчина, сжимая в руках шапку, и встал рядом с первым. Он даже не взглянул в сторону эсэсовца. Тем временем в задних рядах возникло какое-то движение, и еще один, на сей раз совсем юный парнишка, протиснувшись сквозь толпу, вышел вперед. Теперь их было трое.
По сигналу своего начальника охранники схватили их за плечи и приставили к их затылкам пистолеты. Не успел раввин пробормотать и несколько слов своей никчемной молитвы, как немцы выстрелили. Одновременно. Все трое рухнули на землю. Никто в толпе не шелохнулся.
— Здесь никого нет, Ильзе, — сказал адъютант, когда девочка появилась в дверях канцелярии. — Твой папа отлучился в лагерь.
— Можно, мы его подождем? — спросила Ильзе. — Мы будем хорошо себя вести.
— Боюсь, что это не самое подходящее для вас место.
— Мы всегда его здесь ждем.
— Да, но это было до того, как…
— Мы будем хорошо себя вести.
На столе адъютанта зазвонил телефон. Когда он сиял трубку, Ильзе юркнула вместе с Гансом в кабинет и закрыла за собой дверь.
— Сейчас мы будем играть в коменданта, — объявила она брату.
Девочка подбежала к письменному столу, взобралась на кресло и взяла ручку своего отца. Сняв с нее колпачок, она принялась чертить на бумаге какие-то каракули.
— Да. Да, — проговорила она басом и кивнула. — Я займусь этим завтра. Что? Опять? Возьмите собак. Я занят. Сейчас я не могу на это отвлекаться.
Ее братик стоял в дверях с одеяльцем в руках и уже не сосал, как обычно, свой большой палец. Он посмотрел на сестру. Потом на меня.
— Только не сейчас, Марта, — продолжала Ильзе, подражая манере отца. — Я занят. Нет, не пускай детей играть в саду. В лагере снова эпидемия еврейской лихорадки.
