Кольцо богини - Борисова Виктория Александровна (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Веселье уже было в полном разгаре, звучали тосты, звенели бокалы, вино лилось рекой, и официанты сбивались с ног, таская тарелки с новыми и новыми блюдами. Он чувствовал себя немного лишним на этом празднике жизни. Сам никогда бы в такой ресторан не пошел…
Максим вручил Лехе пакет с его любимым парфюмом от Hugo boss, и хоть приятель и протестовал («Я же говорил — ни к чему это!»), но видно было, что подарок ему понравился. По крайности, лишним не будет.
Соседом Максима за столом был огромный, кряжистый, словно медведь, мужик, по недоразумению втиснутый в дорогой костюм от Армани. Пил он много, почти не закусывая, и на бокал Максима с минералкой косился явно неодобрительно.
— Здоровье бережешь? Ну-ну…
Максим как раз прикидывал, как бы поскорее свалить с этого сборища незаметно, и вступать в бессмысленную дискуссию ему совершенно не хотелось. Тем более с нетрезвым и агрессивно настроенным собеседником.
— Да нет… За рулем я, — ответил он вполне мирно.
Но сосед, кажется, и не слышал его. Он смотрел куда-то в пространство, и чем больше пьянел, тем дальше уходил от окружающей реальности.
— Это фигня… Вот в Афгане мы все больше спирт пили.
Удивительно — ведь больше двадцати лет прошло с тех пор, как по мановению сонных бровей впавшего в маразм генсека тысячи русских парней воевали и умирали в чужой стране, но видно было, что этот большой и сильный человек, много чего повидавший на своем веку, душой был все еще там. Он пил и все говорил, говорил… Рассказывал, как их автоколонна напоролась на засаду под Кандагаром, как духи расстреливали их в упор, прячась в скалах, как он, восемнадцатилетний пацан, угодил под пулю и думал — все, конец, а потом старшина тащил его, раненого, на себе к своим…
Максим как будто воочию видел обожженные солнцем горы, красно-желтую, сухую землю под ярко-синим небом, таким чужим, нездешним… И вертолет, зависший высоко-высоко в синеве. Оба они даже не заметили, как постепенно опустел банкетный зал, гости разъехались, и только какая-то парочка ворковала в углу, да усталые официанты убирали посуду со столов.
Выговорившись, странный собеседник Максима как будто успокоился. Теперь он выглядел совершенно трезвым, только глубже залегли жесткие складки на лице да глаза смотрели строго и грустно. Он налил очередную рюмку, встал, выпрямился во весь рост и произнес почти торжественно:
— Игорь Ткаченко, гвардии старшина десантных войск… [7] Где бы ты ни был, пусть тебе будет хорошо!
Одним махом он выпил рюмку до дна и швырнул ее об пол. Стекло жалобно зазвенело, и официант, что как раз заканчивал собирать тарелки, вздрогнул от неожиданности, но ничего не сказал, конечно. Только быстро убрал осколки. Вышколенные они здесь, отметил про себя Максим.
— А тебе, братан, спасибо за разговор. Будь здоров.
Он опустил ему на плечо свою тяжеленную, широкую лапищу, сжал на секунду, повернулся и вышел прочь. В этот миг Максим почувствовал себя так, словно сам на секунду стал его боевым товарищем… И от этого почему-то сердце наполнилось гордостью.
Потом, уже в машине Максим сообразил, что даже имени его спросить не успел. Да, наверное, и не надо было.
«Ранение мое оказалось тяжелым. Один из осколков засел особенно глубоко, возле самого сердца, и доктор Вересов, оперировавший меня, не решился трогать его. Было время, когда даже он не надеялся, что я выживу. В госпитале я пролежал почти месяц, хотя на нашем направлении фронта шли тяжелые бои, немцы наступали и раненых старались поскорее оправлять в тыл. Доктор опасался, что я не вынесу долгой дороги…
Наконец, когда он посчитал меня достаточно окрепшим, я оказался рядом с другими моими товарищами по несчастью в ожидании поезда. Даже самому не верилось — неужели я еду домой?»
Ясным и прохладным осенним днем в тыл отправляли очередную партию раненых. Вот-вот должен был подойти санитарный эшелон, и носилки лежали длинными рядами прямо на земле.
Александр смотрел в небо, на белоснежные перистые облака, громоздящиеся далеко-далеко у самой линии горизонта, вдыхал запах сухой травы, не смешанный с пороховой гарью… Оказавшись здесь, на вольном воздухе после долгого госпитального заточения, он как будто впервые видел все это.
И всем своим существом чувствовал, что будет жить.
Рядом с ним лежал длинный, как жердь, худой австриец в серых обмотках и выгоревшей синей шинели. Он был ранен в горло и беспрерывно хрипел, поводя глазами.
Александр смотрел на него со смешанным чувством. Первый раз с начала войны он видел врага так близко — пусть раненого, беспомощного, но — врага, поднявшего оружие против его страны!
Он всматривался изо всех сил, стараясь разглядеть что-то злобное, отталкивающее в его лице, но враг совсем не выглядел страшным и вызвать мог только чувство жалости, а никак не праведного гнева.
Видно было, что человеку этому осталось жить совсем недолго. Черты лица заострились, нос торчал, словно птичий клюв, кожа выглядела сероватой, как пергамент. Выделялись только глаза — светлые, почти прозрачные, глаза ребенка на лице взрослого мужчины. В них застыло удивление, словно раненый и сам не понимал, почему оказался здесь и за что приходится ему так страдать.
Поймав на себе взгляд Александра, он вдруг чуть приподнялся, ткнул себя в грудь длинным грязным пальцем, похожим на обломок сухой ветки, и медленно, с усилием произнес клекочущим шепотом:
— Есмь славянин! Полоненный у велика битва…
Глаза его на секунду встретились с глазами Александра. Австрияк улыбнулся жалкой, замученной улыбкой и выдохнул:
— Брат мой.
Раненый закрыл глаза и вытянулся во весь рост. Смертная тень легла на его лицо, словно последние силы он потратил на то, чтобы быть услышанным. Очевидно, он вкладывал в эти слова особенный, глубокий смысл и долго ждал случая, чтобы произнести их…
Вдалеке послышался свисток паровоза. Вот и поезд подошел и остановился посреди поля. Из вагонов высыпали санитары — молодые парни в солдатской форме. Они весело перекрикивались, переговаривались между собой, и видно было, что ясный осенний день и синева неба радуют их, как расшалившихся школяров.
На головах у многих красовались почему-то студенческие фуражки, выглядевшие странно и нелепо здесь, в прифронтовой полосе. Как будто человек, надевая военную форму, забыл переодеться окончательно… Только потом Александр узнал, что в санитары шли студенты, признанные негодными к военной службе, и хоть считались они нижними чинами, но нередко фуражки эти спасали их от нелепого и унизительного «цуканья» военных комендантов.
Санитары принялись споро, умело грузить раненых. Один подошел к раненому австрийцу, склонился над ним на несколько секунд и безнадежно покачал головой.
Когда Александра внесли в вагон, он почувствовал смутное беспокойство. Санитары все носили новых и новых раненых, но пленного среди них не было. Неужто забыли?
— А этого… Австрияка? — спросил он у высокого, худощавого санитара с длинными светлыми волосами, похожего на студента-нигилиста прошлых времен.
Тот замялся на секунду, снял очки и потер пальцами покрасневшую переносицу.
— Так умер он. Только что.
Поезд тронулся. Александр прикрыл глаза. Его мысли вновь и вновь возвращались к тому, что сказал этот умирающий человек с заскорузлым от крови бинтом на горле. Не пожаловался, не попросил пить, не вытащил из-за пазухи за стальную цепочку — полковой значок с адресом родных? Может, хотел сказать, что не его вина в том, что поднял он оружие против братьев?
Или… Может быть, в последний миг жизни ему открылось, что все люди — братья? Тогда выходит, что любая война — просто братоубийственная бойня, какие бы слова ни произносили с высоких трибун политики и царедворцы, что бы ни говорили священники у своих кафедр и алтарей, о чем бы ни кричали газетные заголовки.
И по-настоящему война необходима не людям, даже не правителям народов, а тому существу, чьи глаза смотрели с неба на поле боя?
