Светлячки на ветру - Таланова Галина (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Тамадой на юбилее оказалась коллега с соседней кафедры, являющаяся профоргом факультета. Она чем-то напомнила ему Марину. Ее и звали тоже Марина. Глеб про себя окрестил ее Марой. Более яркая и шумная, чем Марина, уже не очень молодая, но сильно молодящаяся женщина в платье красного цвета с глубоким декольте, блестящая, словно обертка для цветов.
Места в зале были распределены заранее — и Глеб оказался за одним столом с Марой. Мара в основном находилась в центре зала, вызывала поздравляющих, проводила всякие конкурсы, объявляла танцы. Лишь изредка подбегала к их столу, чтобы подзаправиться.
Друбич был с супругой. Жена его оказалась очень приятной стройной, ухоженной интеллигентной блондинкой в золотистых очках, которые ей очень шли и делали ее похожей на стрекозу с фасеточными глазами. Одета она была в бирюзовое платье, спадающее трехъярусной юбкой к ногам, точно настоящие морские волны набегали друг на друга, из волн выныривали и ее руки, рассекая воду и открывая чуть тронутые загаром предплечья. Чуть ниже ключиц, среди двух ниток крупного жемчуга, на волнах качался белый цветок, напоминавший издалека чайку, присевшую на воду. Глеб почему-то подумал: «Что же она Марину-то не разглядела?» Держалась жена заведующего очень скромно, сама почти ничего не ела не пила, разговоры поддерживала, но как-то очень тихо, вписываясь в общий монотонный гул, напоминающий гул пчелиного роя, почти не прорывающийся через музыку. У Глеба мелькнула мысль о том, что если бы он выбирал из жены Друбича и Марины, то выбрал бы жену. Марина подходила к ней чокаться и что-то вкрадчиво говорила, заглядывая в глаза, точно пациенту с психиатрическим заболеванием. Жена мило улыбалась, односложно отвечала, прижимаясь к Друбичу, всем видом как бы говоря: «Защити меня, милый, от всех этих светских бесед, звона фанфар и танцев с бубнами. И зачем нам это?»
Когда все речи были сказаны, напитков было выпито столько, что в конкурсы уже не игралось, Мара уселась за их стол окончательно и, доедая давно положенное на тарелку в коротких перерывах между своими вахтами конферансье, стала потчевать сидящих с ней за столом байками из жизни кафедры. Байки были безобидные — все покатывались, хихикал и Глеб, Мара заливалась громче всех: смех ее был раскатистым и почему-то напомнил Глебу, как они с ребятами колотили железными прутьями по мусорным бакам, пугая всю округу. Мелькнула смутной рыбой, проплывающей под водой, мысль, что надо бы идти домой, что Вика одна с ребенком и наверняка будет дуться, если он придет поздно и пьяный, но подумал уже как-то лениво, как сквозь наваливающуюся дрему. Заиграли медленный танец — и Мара буквально схватила его за рукав рубашки (пиджак давно висел на стуле, так как в зале стало очень жарко) и потащила в круг, где пары топтались в медленном танце. Глеб неловко переминался с ноги на ногу, чувствуя раскаленное, будто электрический камин, тело Мары. Мара откровенно прижималась к нему грудью шестого размера, и грудь колыхалась в глубоком вырезе блестящего платья, рвалась наружу, словно кабачки к солнцу. Она будто парализовала Глеба: тот был не настолько пьян, чтобы его брали под руки и куда-то вели, он хорошо понимал, что Мара, как полноводная река, подхватила его, попавшего в быстрину.
Он уже забыл, что ему надо домой, Мара подливала ему, мешая водку, сухое и сладкое вино, снова тащила танцевать. Он помнит дальше все как в тумане. Почему-то хранит в памяти белые широкие ступени, по которым они спускались в ресторане со второго этажа на первый, помнит, что Мара на них поскользнулась на своих шпильках, но не упала, он ее подхватил под руку, и она грузно завалилась на него, обдав жаром разгоряченного женского тела. Почему-то не забыл, как помогал ей надеть легкий сиреневый плащ — и Мара никак не попадала в рукав и истерично смеялась. Помнит, как шли по ночному городу, как Мара взяла его под ручку и все время спотыкалась о мостовую, вымощенную булыжником: тонкий каблук-гвоздик попадал в брусчатку. Потом он поймал такси — и они поехали сначала к Мариному дому, потом таксист отвез его домой. Пока ехали в такси, Мара лежала у него на груди, и он чувствовал тяжесть ее горячего тела, от которого ему хотелось высвободиться, так как стало жарко и душно, слишком сладкий запах духов этой женщины казался ему тошнотворным, точно запах черемухи в комнате со спертым воздухом, сердце его натруженно колотилось и бухало метрономом, и его эхо возвращалось в правый висок. Почему-то мелькнула мысль, что Мара и Марина душатся одними и теми же духами. Юбка Мары задралась так, что ее толстые ляжки, обтянутые телесными колготками, были открыты его взору до розовых ажурных трусиков, сквозь которые просвечивали черные курчавые волоски. Он тогда подумал: «Специально она это все делает или напилась до бесчувствия?» Хотел даже поправить вздернувшуюся юбку, но постеснялся. Отводил мутный взгляд, но трусики светились, как цветок душистого табака в темноте, притягивая близорукие глаза. Мара что-то там несла из жизни кафедры и из своего бытия на ней, но он не слушал, мысли его были путаны, как леска от мормышки, что бросили, не смотавши, заглядевшись на неожиданно выловленную странную рыбу вроде ротана. Доехали быстро. Мара на прощание чмокнула его в губы, властно притянув его голову к себе. Глеб почувствовал кислый запах вина, смешанный с запахом оливье и селедки, да нарастающую дурноту от выпитого. Выскользнула в ночь, оставив после себя сладкий запах парфюма, от которого у Глеба неожиданно заболела голова, словно перед надвигающимся градом.
На другой день был выходной — и Глеб собакой с поджатым хвостом ходил за Викой и делал все, что она просила: убирался, чистил картошку и разделывал кролика, починил бра и сменил прокладки у двух кранов, привинтил отвалившуюся сушилку для белья, проверил у ребенка уроки. Мара стояла перед глазами с оголившимися ляжками и рвущейся наружу, будто подошедшее тесто, тяжелой грудью. Она не была женщиной в его вкусе. Умаявшись за день, отрубился, лишь только коснулся головой подушки. Всю ночь ему снилась преследующая его волчица с оскаленной пастью, из которой доносился смех Мары. Волчица играла с ним. Он бежал через лес, задыхаясь и слыша набат собственного сердца, разрывая во встречных зарослях брюки и обжигаясь крапивой, но не обращал на это внимания. Волчица настигала его — и валила с ног, после чего замирала, сначала поставив на его грудь лапы, потом положив голову на его плечо, и клацала зубами около уха. Затем лениво поднималась и чуть отходила, наблюдая, как он снова мчится, с ужасом понимая, что не убежит никуда. Когда он удалялся от нее на достаточное расстояние, волчица в три прыжка настигала его — и все повторялось снова.
43
В следующий семестр Глеба послали в Москву на курсы повышения квалификации. Туда же отправляли и Мару. Глеб был несказанно рад двухмесячному пребыванию в столице: можно будет походить по театрам и выставкам, вдохнуть воздуха жизни, бьющей, как поющие фонтаны, струями разной силы и разноцветных подсветок и выделывающих завораживающие па.
Их поселили в общежитии, отремонтированном и чистом. Комната была довольно просторная, с двуспальной кроватью, холодильником, письменным столом, креслом и шифоньером в прихожей. Тут же висело большое зеркало, какой-то причудливой формы геометрической абстракции. Глеб подошел к зеркалу, посмотрел на себя — и ужаснулся: серое, будто подмокшая штукатурка, лицо, одутловатое, с лиловыми кругами под глазами; белки глаз в красных прожилках, напоминающих контурную карту; сам ссутулившийся, точно знак вопроса; нависший валиком над ремнем животик. Он с горечью подумал: «Ну вот, молодость и миновала, проплыла, будто белый четырехпалубный пароход вниз по реке, на котором так и не довелось поплавать».
В первый же вечер после занятий Мара предложила пойти куда-нибудь в кафешку, отметить начало занятий. Нашли относительно недорогое кафе, стилизованное внутри под деревянную избу, заказали люля-кебаб с жареной картошкой и по салату «Цезарь», взяли бутылку красного вина и какой-то чай с фруктами, травами и корицей, приготовленный наподобие безалкогольного глинтвейна, который они тянули через трубочки, будто коктейль.
