Возраст третьей любви - Берсенева Анна (читать книги без сокращений .txt) 📗
– Ты же не пьешь как будто? – удивился он.
– Ну и что? А за вас выпью.
Юра протянул ей фляжку, Оля отпила неумело, слезы тут же выступили у нее на глазах, и она засмеялась, замахала рукой.
Он отхлебывал коньяк, смотрел, как она утирает слезы, как разворачивает очередной пакетик, придвигает к нему… Потом поставил фляжку между магнитофонными кассетами, в обе ладони взял Олино лицо, заставил ее поднять голову и наклонился к ее губам.
«Зачем я это делаю?» – мелькнуло у него в голове.
Но тут же он почувствовал губами ее губы – и все мысли забылись сами собою.
Чувствовалось, что она совсем не умеет целоваться, и пахнущий коньяком рот был по-детски закрыт. Но вместе с тем он мгновенно ощутил другое: неудержимый, к нему стремящийся порыв, в котором не было ни девической скованности, ни смущения – ничего внешнего, зависящего от умения или опыта. Что-то жаркое, первоначальное билось внутри у этой девочки – и Юра почувствовал, что в глазах у него темнеет от этого глубокого жара.
Он не мог оторваться от ее губ, даже когда задохнулся от долгого поцелуя. Оля тоже не пыталась высвободиться; кажется, она не попыталась бы этого сделать, даже если бы дыхание у нее остановилось навсегда, перекрытое его губами.
Когда Юра наконец слегка отстранился от Олиного лица, вглядываясь в ее длинные полузакрытые глаза, – она чуть-чуть повернула голову и быстро поцеловала его руку, по-прежнему лежащую на ее щеке.
Все это происходило в полном молчании, и Юра ладонью чувствовал, как бьется ее сердце у самого горла, как толчками бьется кровь у него в голове, туманя сознание. Он резко качнулся назад, откинулся на спинку сиденья. Потом взял фляжку, стал пить большими глотками.
Оля молчала, даже дыхания ее не было слышно; Юра не смотрел на нее.
– Пойдем, Оленька, еще половим, – сказал он наконец, стараясь, чтобы его голос звучал повеселее. – Согрелись немного – и хватит. А то угорим, пожалуй, в машине. Погублю молодую твою жизнь!
Она медленно повернула голову, подняла глаза, и Юра увидел, что слезы стоят в них, не проливаясь.
– Ну и что? – едва слышно произнесла она. – Мне для вас не жалко жизни.
Они вдвоем вошли в лифт на первом этаже. Оля стояла у стенки, не поднимая глаз, и Юра чувствовал, что она не решается нажать кнопку.
– Куда мы с тобой столько рыбы денем, а, Оленька? – произнес он и сам нажал на кнопку шестого этажа.
«Что ж, Юрий Валентиныч, сказал ты «А», скажи уж и «Б», – подумал он – почему-то невесело.
Глава 8
В новогоднюю ночь Гриневу выпало дежурить в отряде. Ему часто приходилось работать в праздники, и это его нисколько не угнетало. В прошлом году он даже сам предложил второму врачу, Вите Ромадину, подежурить вместо него. Витя как раз накануне забрал из роддома жену с первенцем, было бы просто свинством заставить его провести такой Новый год на работе.
Как Юра ни уговаривал, Оля не захотела уехать на праздники к родителям.
– Оленька, да пойми ты, меня же все равно не будет, – объяснял он. – Я из отряда вернусь первого утром, а вечером мне уже в больницу надо идти. Что тебе от меня радости, от сонного! Ну сама подумай, разве это праздник – одной?
Оля не спорила – она вообще с ним не спорила, ни по какому поводу, – но к родителям все равно не поехала.
– Тогда хоть к девочкам пойди, – сдался он перед ее тихим упорством. – Потанцуй там, что ли.
Но она не пошла и к девочкам – это Гринев понял сразу, как только открыл дверь и тихо вошел в квартиру, не зная, застанет ли ее дома.
На улице еще не рассвело, свет в комнате тоже был выключен, но темно не было из-за лампочек, зажженных на елке. Елку он принес позавчера, а украсила ее Оля уже без него. Купила игрушки, которых у Гринева до сих пор не было, окутала зеленые ветки мишурой, но совсем немного, всего несколькими серебряными нитями. Даже лампочки она нашла такие, как ему нравились: немигающие, в виде маленьких золотистых свечек. Юра действительно не любил, чтобы лампочки мигали и мельтешили, но ей-то он об этом не говорил, да и сам едва ли думал о такой мелочи.
Оля догадывалась обо всем, чего ему хотелось; он понял это в первый же день, когда вернулся с работы в квартиру, в которой теперь была она.
Оля тогда навела особенный, ему неведомый порядок. Все разложила по местам, все перетерла и вымыла, но при этом каким-то удивительным образом не переставила ни одной вещи, положение которой было ему привычно.
Его чашка с потускневшим медвежонком стояла именно там, где он всегда ее ставил без видимой необходимости, – на письменном столе. В нетронутом порядке лежали его книги и записи. Его кожаные домашние тапки без задников были до блеска натерты, как выходные туфли, но стояли на прежнем месте в прихожей, не сдвинутые ни на сантиметр.
Оля словно прислушивалась в его отсутствие к вещам, к которым он прикасался, и вещи неслышно говорили ей: он делает так, он любит вот это…
Юру так поразила тогда эта догадка, что он даже хмыкнул от удивления, надевая свои сияющие тапки.
– Ты так хорошо убрала, – сказал он, обнимая вышедшую в прихожую Олю. – Спасибо, Оленька…
– У вас было очень чисто, – покачала она головой. – Мне совсем ничего не пришлось делать.
И теперь, новогодним утром, Оля тоже ждала его дома.
Юра вошел в комнату, увидел зажженную елку, накрытый стол, на котором среди тарелок с разноцветной едой таинственно поблескивали два высоких бокала, и Олю, спящую на диване.
Видно было, что она то ли встала незадолго до его прихода, то ли не ложилась совсем. Диван был сложен, постель с него убрана, а сама спящая Оля была одета в переливчатое вечернее платье. Ее открытые плечи, смуглые и тонкие, были зябко сведены, ноги в маленьких туфельках на шпильках поджаты калачиком.
Юра неслышно обошел вокруг стола, присел на край дивана рядом с Олей и, наклонившись, поцеловал ее голое плечо. Она тут же открыла глаза, села – и сразу обняла его, всем телом прижалась к его груди.
– Как же я уснула? – произнесла она удивленно и быстро.
Сон еще стоял в ее глазах, и она даже головой тряхнула, чтобы прогнать остатки сна.
– С Новым годом, милая. – Юра приподнял ее лицо, как сделал это тогда, в машине, всего неделю назад, и так же поцеловал – долго, до темноты в глазах. – С новым счастьем!
Он вошел в комнату не раздевшись, весь засыпанный снегом; Олины щеки сразу стали мокрыми от его дубленки. Снег мгновенно растаял на его волосах, а сам он еще не отогрелся в тепле, еще чувствовал внутри себя холодную свежесть зимнего утра.
– Как руки у тебя замерзли, Юра… – сказала Оля.
Она зажмурилась, как котенок, прижалась щекой к его ладони. Потом взяла его руки в свои, поднесла к губам, подышала на них, засмеялась, поцеловала и приложила к своей груди, низко открытой вечерним платьем.
Юра почувствовал, что голова у него начинает кружиться от ее тихого дыхания, от тепла маленькой груди, от всего ее гибкого, горячего тела, прижавшегося к его ладоням.
Это было то самое, что он почувствовал сразу, когда впервые поцеловал ее: она, неопытная девочка, была так глубоко, так неудержимо страстна, и именно к нему страстна, что и сам он вспыхивал мгновенно, от одного прикосновения к ней.
Конечно, надо было восхититься ее нарядным платьем, и празднично накрытым столом, и елкой, и всем ее милым ожиданием, – но у него уже не было сил на то, чтобы говорить что-то, улыбаться… Он так хотел ее, так всю ее захотел сразу, не медля ни минуты, что руки у него задрожали, и весь он задрожал от нетерпения.
И Оля сразу почувствовала это, и тоже не стала задавать всех этих прелестных, кокетливых вопросов: как тебе нравится, а это, а это?.. Пока он, едва не отрывая пуговицы, расстегивал, сбрасывал на пол дубленку, стягивал свитер, она уже искала язычок «молнии» на его джинсах, помогала ему снять их скорее, скорее, обнимала его бедра, прижимаясь щекой, и одновременно тянула вниз свое блестящее платье, под которым были только кружевные черные трусики. Он едва с ума не сошел, увидев ее голое смуглое тело с этой узкой полосочкой…
