Аристотель и Данте открывают тайны вселенной (ЛП) - Саэнс Бенджамин Алир (серия книг txt) 📗

— Да, — сказал я. — Это Карлос Сантана.

— Я знаю, кто это, — ответила она.

— Папа подарил мне ее на день рождения.

— Насколько я помню, ты был не в восторге, когда открыл его подарок.

— Я надеялся получить что-то другое.

— Что-то другое?

— Я не знаю. Что-то другое. Футболка в подарок на день рождения. — Я посмотрел на маму. — Я думаю, что я просто не понимаю его.

— Он не настолько сложный человек, Ари.

— Он не разговорчивый.

— Иногда, когда люди говорят, это не всегда является правдой.

— Я думаю, ты права. Но как бы то ни было, сейчас мне нравится эта футболка.

— Я вижу, — с улыбкой сказала мама.

Я тоже улыбнулся.

— Отец получил её на своем первом концерте.

— Я помню. Я была там. Это было так давно.

— Я сентиментален.

— Так и есть.

— Мам, сейчас лето.

— Да, лето.

— Другие правила, — сказал я.

— Другие правила, — повторила она.

Я люблю другие правила лета. И моя мама их принимает.

Она подошла и провела рукой по моим волосам.

— Обещай мне, что завтра ты её не наденешь.

— Хорошо, — ответил я. — Обещаю. Но только если ты пообещаешь, что не положишь ее в сушилку.

— Может быть, я даже разрешу тебе самому её постирать, — она улыбнулась. — Не утони.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Если я утону, то не отдавай мою собаку.

Про собаку это была шутка. У нас её никогда и не было.

У моей мамы есть чувство юмора. Я унаследовал это от неё. В этом плане у нас было все хорошо. Но она была загадкой. Я прекрасно понимаю, почему мой отец в неё влюбился. Но почему она полюбила моего отца — это до сих пор не укладывается у меня в голове. Однажды, когда мне было 6 или 7 лет, я очень разозлился на отца, потому что я очень хотел поиграть с ним, а он не обращал на меня внимание. Будто меня вовсе не было рядом. Тогда я со злостью спросил у мамы:

— Как ты могла выйти замуж за этого парня?

Она улыбнулась и взлохматила мне волосы. Она часто так делает. Потом она посмотрела прямо мне в глаза и спокойно сказала:

— Твой отец был очень красивый.

Она даже не колебалась.

Мне захотелось спросить её, куда же делась вся эта красота.

ТРИ

Когда я вышел на улицу, был самый разгар дня. Даже ящерицы попрятались, а птицы летали совсем низко. В расщелинах асфальта виднелись растаявшие пятна гудрона. Голубизна неба совсем поблекла, и мне показалось, что от этой жары, все люди сбежали из города. Или, возможно, все погибли, как в одном из этих фантастических фильмов, и я остался единственным человеком на планете. Но как только эта мысль промелькнула в моей голове, мимо меня пронеслась шайка соседских ребят на велосипедах, заставив меня захотеть, чтобы я был последним человеком на земле. Они смеялись и дурачились. Казалось, что они хорошо проводят время. Один из них крикнул мне:

— Эй, Мендоза! Тусуешься со своими друзьями?

Я помахал ему, притворившись, что это хорошая шутка, ха хаха. А потом я показал им средний палец.

Один из парней остановился, развернулся и, подъехав ко мне, начал кружить вокруг меня.

— Хочешь сделать это снова? — спросил он.

Я снова показал ему фак.

Он остановился прямо передо мной и пристально посмотрел на меня.

Это не сработало. Я знал, кто он. Его брат, Хавьер, как-то пытался задеть меня. Я побил его. Теперь мы враги на всю жизнь. Я даже не извинился. Да, у меня есть характер. Я признаю это.

Он повысил на меня свой противный голос. Словно хотел меня этим напугать.

— Не шути со мной, Мендоза.

Я еще раз показал средний палец и на этот раз прямо ему в лицо, словно это был пистолет. Он тут же слез со своего велосипеда. Я много чего боялся в этой жизни, но не таких парней как он.

Большинство парней просто не связываются со мной. Даже те, кто обычно ходят шайками. Они просто проезжали мимо меня, выкрикивая всякую чушь. Им всем было тринадцать — четырнадцать лет, и зацепить такого парня как я для них была просто забава. Когда их голоса стихли, я почувствовал жалость к себе.

Жалость к себе была что-то вроде искусства. Я думаю, что какой-то моей части это даже нравилось. Возможно, это как-то связано с моим рождением. Я думаю, отчасти дело в этом. Мне не нравиться тот факт, что я являюсь псевдо-единственным ребенком в семье. Я не знаю, что и думать. Я был единственным ребенком в семье, но при этом не являясь им. И это отстой.

Мои сестры-близнецы были на двенадцать лет старше. Двенадцать лет-это целая жизнь. Клянусь, это было так. Они постоянно обращались со мной как с игрушкой или домашним питомцем. Иногда у меня возникало чувство, что я никто иной, как домашний маскот. Это испанское слово, обозначающее собаку, домашнее животное. Маскот. Отлично. Ари, семейный маскот.

А мой брат старше меня на одиннадцать лет. С ним мы общались еще меньше, чем с моими сестрами. Я даже не мог бы вспомнить его имя. Кто же будет говорить о старшем брате, который сидит в тюрьме? Определенно не мои мама и папа. А также не мои сестры. Может быть, это молчание по поводу моего брата и повлияло на меня. Я думаю, что так и есть. Молчание делает человека одиноким.

Когда родились мои сестры и брат, мои родители были молоды и неблагополучны, еле сводили концы с концами. «Неблагополучные» — это любимое слово моих родителей. После рождения трех детей и попытки закончить колледж, мой отец пошел служить на флот. Потом его отправили на войну.

Война изменила его.

Я родился, когда он вернулся домой.

Иногда мне кажется, что у отца до сих пор сохранились все эти шрамы. На сердце. В голове. Везде. Не так уж и просто быть сыном человека, который был на войне. Когда мне было восемь лет, я подслушал мамин телефонный разговор с тетей Офелией.

— Я думаю, что война для него никогда не закончится.

Потом я спросил у тети Офелии, было ли это действительно так.

— Да, — ответила она. — Это так.

— Но почему война не может оставить папу в покое?

— Потому что у твоего папы есть совесть, — ответила она.

— А что случилось с ним на войне?

— Никто не знает.

— А почему он не расскажет?

— Потому что он не может.

Так вот оно и было. В восемь лет я ничего не знал о войне. Я даже не знал, что такое совесть. Все что я знал, это то, что иногда мой отец грустит. Я ненавидел то, что он грустил. Его печаль передавалась и мне. А мне не нравилось грустить.

Я был сыном человека, внутри которого еще продолжалась Вьетнамская война. Итак, у меня были все основания испытывать жалость к самому себе. Быть пятнадцатилетним совсем не помогало. Иногда я думал, что быть пятнадцатилетним, было самой большой трагедией из всех.

ЧЕТЫРЕ

Когда я пришел в бассейн, мне пришлось принять душ. Это было одним из правил. Я ненавидел принимать душ с кучей других парней. Не знаю почему, но мне это не нравилось. Знаете, некоторые парни любят много болтать, как будто это нормально, быть в душе с кучей парней и обсуждать учителей или последние новинки кино или девчонок, которые им нравятся. Не для меня, мне нечего рассказать. Парни в душе. Это не мое.

Я зашел в бассейн, сел у мелководья и опустил ноги в воду.

Что можно делать в бассейне, если ты даже плавать не умеешь? Научится. Я думаю, это и есть ответ. Мне как-то удалось научиться держаться на поверхности воды. Каким-то образом, я просто вспомнил некоторые законы физики. Но самое приятное было то, что я сделал это сам.

Самостоятельно. Я был влюблен в эту фразу. Я не любил просить кого-то о помощи. Эту дурную привычку я унаследовал от отца. К тому же, инструкторы по плаванию, которые называют себя спасателями, отвратительны. Они бы не взялись учить пятнадцатилетнего сопляка плаванию. Им больше интересны девочки, у которых уже начинает появляться грудь. Они помешены на груди. И это правда. Я слышал, как один спасатель говорил другому, когда они должны были следить за маленькими детьми: