Женщины в лесу - Поликарпова Татьяна (полные книги .txt) 📗
Они смотрели друг другу в лицо, в глаза, вглядывались, стараясь понять и себя, и другую. Вера видела, что Лину, по крайней мере, не оскорбил ее жестокий ответ. И снова принялась за свое темное дело кукушка, в одну ровную нить вытягивая запутанные смятенные мысли двух женщин, в упор глядящих друг на друга… «Ку-ку… Куку…» Как странно: чего так волноваться… «Ку-ку… Ку-ку…» Все просто на земле… Деревья, скалы, листья, трава. Трава… Листья… «Ку-ку… Ку-ку…» Вечно… Похоже…
Одно «ку-ку» походило на другое…
Если б сейчас Вера и Лина могли видеть себя со стороны, они удивились бы, как и впрямь похожи сейчас. Их лица утратили черты возраста: не молодые и не старые — вечные в своем усилии понять другую, как себя. Или себя, как другую. Кто скажет, что труднее.
Все же Вере пришло в голову, что нечестно с ее стороны так ничего толком и не объяснить.
— Лина, — окликнула-позвала она тихонько, — помните, с чего мы начали? Вы о снах рассказали своих: как лицо Алеши превращается в другое… в другого… Со мной это и случилось. Только не во сне, а наяву. Смотришь ему в лицо: те же черты, глаза… Нет, — вдруг в отчаянии мотнула она головой. — Вот глаза-то и выдают, что не он. Глаза мертвые. И вы правы, Лина, что боитесь пережить такое. Наверное, это самое страшное, что можно пережить при жизни…
— Кроме смерти… — беззвучно, одними губами откликнулась Лина.
— Лина, Лина, — страстно зашептала Вера и сжала в горсти траву, попавшую ей под руку, — подумайте-ка: смерть оставила вам память и любовь. Вас насильно разлучили, нет в вашей беде ни его, ни вашей вины. А мне и памятью некуда вернуться. Там пусто… — И она рассказала Лине о давнем разговоре с дочками, открывшем ей глаза на эту пустоту.
— А я… Я бы на все согласилась, только бы мой Витя мог дружить с отцом!
— У вас сын… Это может быть… У нас же дочери. Наверное, потому и не получилась у них дружба. Они, дочки, как-то странно, не так, как я, реагировали. Понятно, что не так. Это понятно… Я о другом хочу сказать по этому поводу… Ну ладно: ушел он. Иной раз приходил. Хоть и забывал иногда, что обещал прийти. Они ждут… Но обида у них проходила быстро. А вот когда квартиру разменяли — он настоял — и мы с высокого этажа перебрались вниз, да еще напротив близко многоэтажный дом, у нас и летом темно, — вот это все на девчат подействовало так… «Он нас выкинул… Вышвырнул…» Других и слов нет. «Ему же надо где-то жить», — объясняю им. Не слышат. Не понимают. Мне тяжело было эту их материальность осознавать. Что ж так тупо? Потом дошло до меня: так им было проще выразить свою боль… недоумение. Может, и унижение… Ведь девочки. Отец оказался первым мужчиной, который их бросил. Со временем, наверное, и прошло бы. Но теперь он обиделся на них. Исчез лет на восемь. Не из города исчез — просто у нас не появлялся, не звонил. Девчонки кончали школу. Поступали в институт. Болели. Жизнь шла… Они влюблялись. Страдали. Материально мы все время нуждались. Младшая замуж вышла. Старшая вот не хочет. — Вера усмехнулась. — Слишком буквально восприняла мой опыт. Пылкая девочка. Истовая. Младшая проще. За старшую все время боюсь. Это ведь пока молодость, красота — так и поклонники. Однажды поймет, что одна… Говорю ей, а она: одна, да не предана. А с отцом… Тут знаете как, Лина: встречи не встречи — все получается одинаково… безнравственно… Какая уж дружба, когда от случая к случаю… Вид один. Всем больно. Девочки уже были подростками…
Слушая Веру, Лина плавно раскачивалась из стороны в сторону, слегка, еле заметно, будто в такт музыке, слышимой только ей. Она сказала, очень тихо, медленно, убеждая самой этой тихостью речи, каким-то прислушивающимся голосом:
— Вот что я знаю совершенно точно: Алеша так бы не мог. Он бы бедствовал, скитался, но нас с Витей не потревожил бы… Разлюбить меня мог бы… Почему же нет? — Она спросила так ласково, карие глаза светились так мягко, словно предположение, что Алеша мог ее разлюбить, овеяло ее счастьем. Вере показалось, что и сам воздух засветился вкруг Лининого лица. И она зажмурилась, почувствовав, как сильно сжало сердце от непонятного еще ей самой чувства: то ли радости, то ли страдания. Внезапно, сами собой, обильные слезы хлынули из-под стиснутых век. Она запрокинула лицо, пытаясь остановить слезы, не дать им пролиться… А они лились и лились, словно родился источник… Вера не разжала рук, охвативших колени, напротив, еще крепче напрягла их — держала себя в руках и старалась говорить без всхлипов и вздохов:
— Не беспокойтесь, Лина… Пусть… Я сто лет не плакала… Пусть… Это хорошо… Лин, идите пока к Инне, хорошо? Я — сейчас…
Лина растерянно постояла над ней и, не решившись дотронуться, утешить, тихо побрела по склону вверх, сокрушенно покачивая головой. Но скоро нежная, счастливая улыбка снова осветила ее лицо.
А Вера плакала. «И я бы так… И я бы так…» — твердила она про себя, отзываясь всем сердцем Лининому бескорыстию. Но не было того человека. Той ее, прежней, не было… О, она сразу поверила Лине: Алеша не мог бы так, как ее муж. А вот она могла бы как Лина. Она бы и была Линой, случись с ней такое. Перед ее зажмуренными глазами возникло лицо Лины, озаренное светом, вдохновенное…. Тут и остановился поток слез, высохли разом, и от удивления открылись глаза: вдруг Вера поняла, что каким-то образом помогла Лине. С этим выражением радостного удивления Вера медленно оглядывалась вокруг, впуская в себя напрочь забытый лесной мир: покой деревьев… их ветви, оберегающе простертые над нею… голубые прогалины неба среди зелени — скупо, редко вправленные в узорчатые рамы дубовых листьев… свет небесный льется сквозь них тихими лучами, чуть дымятся лучи… Словно после крепкого здорового сна, может еще и украшенного добрым сновидением, которое не запомнилось, но оставило след счастья в душе, — так чувствовала себя Вера. Будто омыли ее свежей и чистой прохладной водой. Ей казалась, что она сейчас как хорошо промытая стеклянная банка — пустая, прозрачная… Ей даже почудился блеск этой банки в мелькании солнечных пятен на жесткой дубовой листве. Вера улыбнулась своему смешному видению и уткнулась в колени, в юбку, чтоб промокнуть мокрое лицо. И потерлась лицом о юбку, взятую у Альки-прим ради юга, — белую в широкую слабо-розовую полоску, как будто и впрямь прижалась к дочкиным коленям. «Ну и вот… Ну и пусть… Как хорош мир Божий… Хорошо жить… Главное, она никого не предала… Нет… Не обидела… Никому дороги не перешла… Алеша… Лина…», — то ли она себе, то ли лес ей, кто-то нашептывал утешающие слова…
Нет, лес молчал. Наконец, до Веры дошло его глубокое молчание. Вера прислушалась к нему… И с беспокойством подумала, что девчат-то все нет. Она, кажется, уже вечность одна… Сообразила все же, что Лина, видимо, нарочно медлит, время тянет, чтобы дать ей прийти в себя, успокоилась и закричала, обернувшись к склону:
— Ау-у-у-у! Ли-и-на-а! Инна-а-а!
— Иде-ем! — раздалось совсем рядом. Девушки только и ждали, когда она позовет их, не хотели застать врасплох.
— Ка-ак жалко, что вы не поднялись с нами, — сказала Инна, едва увидев Веру. — Ведь мы видели просторы!
Однако, как оказалось, кроме просторов, они не увидели ничего. Просторы были набиты кудрявыми от леса горами.
— До самого горизонта. Будто мы не в Крыму, а в Сибири, неделю иди и не выберешься…
Инна, говоря это, осеклась, осознав несокрушимую истину: идти-то кому? Им идти…
…Трое помолчали, осознавая эту истину. Ничего не стали обсуждать. Ну не сбылись просторы… Но тропа продолжалась. Пока… Долго ли, коротко ли шли они так, молча, пока та же Инна не нашлась, как поправить ею же поколебленный моральный дух отряда. Тяжко-тяжко вздохнув, она сказала:
— А зверя уж никто и не вспомнит… Бедненького…
Они даже остановились от удивления… Господи… В самом деле — забыли про зверя… Своего зверя, ради которого кричали и пели, кому рассказывали приятнейшие истории! Наконец они снова смеялись…
— Знаете, я ему благодарна… — сказала Лина. — Нашему зверю. Это он так нас сблизил. Мне кажется, я теперь и жить буду как-то иначе… Вот увидишь, Инна. — Она говорила «Инна», а смотрела на Веру. Вера смутилась от этого признания.
