Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга (е книги .txt) 📗
Марина не знала, можно ли верить Алеше, но как возражать тому, у кого на губах привкус солнца?
Встреча третья. Глава 16. Лето на двоих
Как же хочется лета! После долгих холодов и пронизывающей влажности, исходящихся воем ветров и бесконечной тьмы, будь она неладна! И вот уже оттепель, и солнышко кропит золотым по серым газонам, и прелью пахнет, – а до лета еще далеко. Уже и проталинки блеском заиграют, и почки новой жизнью нальются, – а лето еще далеко. Уже и туманы придут, окутают землю белесой пеленой, уберегая будущие листики от солнечных ожогов, и отступят, явив глазу человеческому золотистую зелень начала весны, и воздух станет прозрачней и звонче, – а до лета все далеко. И хотя зима была мягкой и теплой, а весна – ранней и бурной, только к лету Марина очухалась от холодов и теперь наслаждалась ликованием жизни. Здесь, в краю болот и ветров, неудобно глинистых для растений почв, нужны особые преданность, верность, чтобы вот так из года в год всходить среди камней, строительного мусора, на прогоревших болотах и пережженной, вместе с прошлогодней травой, земле. И каждая травинка, дичок-сорнячок – дышат этой преданностью, и что-то там поглощая и отдавая, пропитывают ею сам воздух, чтобы вновь и вновь насыщать северное лето красками, контрастами, переливами. Как не проникнуться этим торжеством! Тем более, когда впереди отпуск маячит.
А вот в душе Алексея царило совсем не летнее уныние. Еще недавно он ожидал встретить человеческий расцвет сознательным холостяком, пузатым, бородатым гурманом и меломаном. А теперь похудел, снова брился, подзагорел и был уверен, что 33 года не просто расцвет, – а вторая молодость, легко сочетающая задор и опыт, удаль и благоразумие, лучшее время, чтобы любить легко и глубоко, нежно и пылко, прочувствованно и спонтанно. Тем противней было ему думать, что проживает он это время порознь с Мариной. Переезжать к нему она не соглашалась, – очень за свою комнатушку беспокоилась (как ключи-то дать не побоялась!), а сваливала на то, что ей оттуда в турбюро добираться ближе. Но не перевозить же Алексею свою настроенную, отлаженную лабораторию в ее темную коммуналку с ветхой проводкой. Просить Марину, чтоб устроилась ради него на другую работу? чтоб на него, на себя времени побольше было? – а потом начнется «я ради тебя…, а ты…»
Чтобы забыться, он с головой уходил в заказы, брался за самые сложные, и… Все равно тосковал по Марине, ждал воскресений, чтоб приехав прежде нее, устроиться на куцем матрасике возле самодельного, из обычного ящика, столика, разложить виноград, нарезки, салфетки, подогреть чайник, и ждать, когда лязгнет замок, хлопнет дверь, донесется знакомое «Аленький, я пришла», и она, уставшая, присядет к столику – «все балуешь?», – и будет есть медленно, почти засыпая, пока он не заварит кофе покрепче и подухмяней, и только вдохнув горьковато-пряного аромата, встрепенется и оживет…
Но в одно из воскресений, Алексей едва успел войти в квартиру, – навстречу ему вышла Марина:
– Аленький?
– А ты что дома? Случилось что?
– Из турбюро ушла.
– И что теперь? – напрягся Алексей: только б не геройства любви.
– Теперь корректором попробую, представляешь? В одном издательстве предложили. Даже подождать согласились.
– Подождать? Чего?
– Я, Аленький, хитрая, – улыбнулась Марина, пропуская его в комнату. – У меня со вчерашнего дня отпуск по линии турбюро. Сначала отгуляю, потом уж уволюсь, наймусь, оформлюсь… А пока отсыпаться, отдыхать, ну и… правила вспоминать… – махнула она на пару книжек на подоконнике. – Только, Алеш…
С издательством ей чистая удача вышла. Они для бюро буклет разрабатывали, Марина ошибки в тексте заметила, исправлять стала, разговорилась с кем-то, про «недообразование» свое гуманитарное рассказала, с кем-то в издательстве про журналы и газеты поболтала (оказывается, собеседование проходила), потом еще из издательства заходили, какой-то «левый» текст посмотреть просили, а скоро и работу предложили. Зарплата копеечная, зато само издательство – чуть ни во дворе (со связью проблем не будет), тексты, если что, на дом брать можно, работа тихая, спокойная, – читай себе, да отметки делай, в стороне от многоголовой, многоногой, многоязыкой суеты. И на дом времени больше будет, и на жизнь. А то как-то мельчать, усыхать начала эта самая жизнь, все вокруг Алого крутится, им измеряется, вернее, его присутствием. Ни библиотек с музеями, ни настроений ремонтных, даже читать почти перестала. И так это смущало ее душу, что хотелось полного, даже без Алого, уединения, чтобы в себе разобраться. А тут отпуск как раз! Целый день Марина готовилась, искала подходящие слова, доводы, сравнения, – мысли как гнус жужжали в ее голове, – но, так ничего и не придумав, промямлила из последних сил:
– Только Алеш... мне б совсем отдохнуть. От всего.
– От чего – всего?
– Не сердись. Я думаю, мне бы... нам… друг от друга… отдохнуть надо, – еле выговорила Марина.
– Друг от друга?.. – задумался он. – Тебе тяжело со мной? … Скажи.
Марина обессилено молчала.
– Ладно, – не дождавшись ответа, кивнул Алексей. – Так и быть, – встал да ушел, только дверь хлопнула.
Ошарашенная Марина привалилась плечом к стене: выгнала, получается? вот так просто? А чего она хотела? Сама сказала: отдохнуть хочу, – вот и отдыхай. Мысли жалили, сердце полнилось болью, а губы шептали «Алеша, Аленький, Алый…». Предвкушение долгожданного уединения сменилось мертвенным беззвучием вдруг обрушившегося одиночества. Марина закрыла глаза, и утонула в забытьи, безмысленном, глухом и безвоздушном, и не слышала, как уркнул замок, и скрипнула дверь в квартиру… Лишь благоухание свежей зелени вернуло ее к действительности. Алеша стоял в дверях, держа перед собой пушистое облако ромашек в неприметном ведерке.
– Алый… – выдохнула Марина.
– У тебя тут с настроением что-то было. Вот, – протянул он цветы, и сам же поставил их в угол, – как будто я только пришел. Давай?
Марина ответила благодарно смеющимся взглядом, и уже не могла понять, как собиралась прожить целый отпуск без Алого.
***
Алексей еще с вечера решил, что на сегодня баз вариантов отпрОсится, чтоб похитить, украсть, увезти Марину туда, где обои на стенах и ковер под ногами, и диван человеческий (не на полу спишь!), и огромные махровые полотенца в ванной. Пока Марина спала, сбегал позвонил родителям, предупредил, что с Мариной приедет. Познакомятся, наконец. А еще, – думал он на обратном пути, – вместе в парке погуляют. Парк огромный, в жару, конечно, народу многовато, зато вечером тихо, пустынно… парочки целуются… глядишь, и Марина осмелеет… (Уж больно стыдливость ее достала. Дома еще ничего, а на улице – не обнять, не приголубить, разве за ручку. Это с ним-то 33-летним за ручку!). С Толяном встретятся, – интересно, поладят ли? Словом, пока ходил, звонил, – изошелся на фантазии и планы, и еле дождался, когда Марина все соберет, закроет, проверит…
… Скоро все вместе ужинали на маленькой уютной кухоньке обычной многоэтажки спального района: Марина с Алым и его родителями. Отец, пожилой, с высокими залысинами, и живыми, ярко-карими глазами, со значением поглядывал на сына, – понимаю, мол, – и влюбленно, – на жену, совершенно седую женщину с удивительно молодым лицом и узнаваемо голубыми для Марины глазами. Она называла Марину «доченькой», и радушно пододвигала то блюдечко с печенюшками, то розеточку с вареньем. Марина, оробев от их ласки и приветливости, умоляюще поглядывала на Алешу, но тот ободряюще улыбался: привыкай… Словом, родители приняли Марину как родную, может, были счастливы надеждой, что Алька определился (пора б уж, в его-то возрасте), – и на следующий день, уехали на дачу исполненные понимания, мудрости и вежливости.
… Толян вежливостью не отличался, зато любил щегольнуть цинизмом и даже нахальством, но злым человеком не был, скорей недоверчивым, особенно ко всему возвышенному, и, так уж повелось, к Лехе относился покровительственно, как к младшему. Друзья хоть и были одних лет, но Толяну повзрослеть раньше пришлось, в 14, когда родители погибли, – в детдом не попал, потому что сестра, старшая, уже совершеннолетней была. Так вдвоем и жили. Спасибо Лехиным родителям, – всех троих, Альку и Толика с сестрой, одинаково тащили и опекали. Но Толян и не думал за спинами взрослых отсиживаться, парнишка-то волевой, с характером. Лет с 15 подрабатывать начал, ко всему прислушивался, присматривался, примерялся, на ус мотал, на сестринские шуры-муры до того налюбовался, что женщинам веру потерял. А после Лехиной женитьбы на слабый пол без кривой ухмылки смотреть не мог.
