Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга (е книги .txt) 📗
С Мариной не то чтоб жаждал познакомиться, так… за друга волновался, а потому, едва Лехины родители уехали, сразу в гости к другану заявился, но только и успел, – на кухню пройти да за налитый чай «спасибо» сказать, – Марина в Лехину комнату ускакала.
– Дикая что ль? – кивнул Толян вслед ей.
– Есть немножко, – довольно сияя, ответил Леха. – Ей к человеку привыкнуть надо.
– А как? Шарахается вон!
– Можно по парку втроем поболтаться. Она природу любит.
– Ну, точно – дикарка. А что? Не так темно, авось, разгляжу твою мауглю.
Марина от прогулки сначала отказывалась. Не понравилось ей, что Толян ее сразу «Манон» обзывать стал, и что взгляд у него нагловато-оценивающий, и усмешка эта... Хочешь улыбаться – улыбайся, не хочешь – не надо, а так, то ли да, то ли нет, – зачем? Но тут уж Алый настоял: у меня друга ближе нет, а что не показался он тебе, – так первое впечатление обманчивым бывает… Да и прогуляться не помешает. Васильевский – место, конечно, зеленое, но здесь-то одно название «парк», а так, – лес настоящий, даже грибники встречаются, и озеро есть.
– А ты все время рядом будешь? – покосилась Марина.
– Если сама не убежишь…
На том и сошлись.
Легкие сумерки белой ночи хлынули им навстречу поскрипыванием песка и шуршанием листвы, и понесли их по высвеченным белесым электричеством аллеям, по темным, заросшим тропинкам, мимо отливающих бронзовыми, нефритовыми и опаловыми бликами зарослей, к неподвижному, манящему серебристой прохладой и свежестью озерцу, в котором величественно и бестревожно фосфоресцировало лунное отражение.
Марина держалась в стороне от мужчин, то и дело скрываясь из вида, и уходя, видимо, довольно далеко, так что даже на «Манон» не сразу откликнулась, только на родное «Мариш»:
– Ты где там пропадаешь?
Вместо ответа, она сама вышла к Алому, забрызганная ночной росой, с увлеченно поблескивающими глазами:
– Гнезда высматриваю.
– Птицами, значит, интересуешься, – поморщился в улыбке Толян. – И что птицы? Жрут, спят и гадят.
– Как и человек, – колюче, в упор ответила Марина.
– Как и человек… – рассеянно повторил Толян, и оглядев девушку с головы до ног, вдруг расплылся в благодушной улыбке. – Ладно, каюсь, груб и нахален. Прости! – и протянув для примирения руку, ощутив в ответ холодную ладонь Марины, вдруг поцеловал ей пальцы. Марина растерянно отдернула ладонь и спряталась за Алого.
– Привыкай, – смеялся Алый. – Толян как он есть! Ловелас и задира.
– Я лучше гнезда повысматриваю…
– Ладно, не теряйся только!
И Марина скрылась во тьме.
– Не страшно? – кивнул Толян в сторону, куда исчезла Марина.
– Чего?
– Девчонка совсем….
– Так и мы пацанами когда-то были.
– Я не про возраст. Такую обидеть… Ты глаза ее видел?
– А с чего ты взял, что я обидеть ее собираюсь? – надулся Алексей: кто кому про эти глаза рассказывать будет? С них-то, темных да раскосых, все и началось.
– С того что забаловали тебя бабы, – негласная роль старшего позволяла Толяну с легкостью игнорировать возмущение друга. – И обидишь – не заметишь.
– А тебя не забаловали? – с лукавинкой ответил Алексей.
И друзья обменялись понимающими деланными улыбками.
Да уж погусарили ребятки будь здоров! Толян, сероглазый, златокудрый, с цепким, изобретательным умом, не склонный к снисхождению и оправданию человеческих (и женских) слабостей, очаровывал дерзостью и напором. Алексей, слишком эстет, чтобы быть дерзким, брал романтически-мягким обаянием и негромкими речами. Случалось друзьям и поиграться с женскими сердцами: чьи чары сильней и действенней окажутся. Зачем им это – сами не знали. Так… игра. Для женщин – недобрая, а для них – игра. Друзья метнули взгляды в сторону Марины.
– Что было, быльем поросло, – голос Алексея звучал глухо, серьезно, почти угрожающе. – А Маришу… – он показал Толяну кулак.
Но Толян, словно не заметив, смотрел в сторону Марины. Ее тонкий силуэт, вырисованный опалово-лунными бликами, мелькал далеко впереди, на самом берегу озера.
– Что она там? Блинчики пускает?
– Ты меня понял?
– Ну, точно, блинчики! – тряхнул Толян головой. – Да понял, понял! – отвел он Лехину руку. – Покажем класс! – и друзья наперегонки рванули к озеру.
Как в далеком забытом детстве, они заполошно бегали по берегу, выискивая подходящие камешки, закидывали «кто дальше», отчего выдержанная графичность и величественность лунного круга возмущалась, шла жемчужно-серебристой рябью, и рассыпаясь оскольчатыми бликами заполоняла всю поверхность озера, спеша выскочить на берег, но тут же уходила в песок, щекоча друзьям ноги и нервы, чем только раззадоривали их мальчишеский пыл.
– Хорошие вы, ребята, – прозвучало вдруг среди хохота и плеска.
Друзья обернулись. Марина, еле заметная, стояла в тени, словно уступив пространство разыгравшейся ребятне, и защищаясь от налетевшего прохладного ветерка, легонько растирала себе руки:
– Это мы хорошие? – вдруг жестко вскинулся Толян.
– Мы, мы… – спешно оборвал его Алексей, и подойдя к Марине, заметив, что ее знобит, заспешил:
– Домой, домой, домой… А то простудишься и весь отпуск проболеешь… Толян, ты с нами?
– Куда ж я денусь? – глухо процедил тот и до самого дома держался позади Марины с Алым.
Всю дорогу она мелко вздрагивала, растирала ладони и разминала запястья, – совсем замерзла. Алый и дышал на нее, и обнимал, и едва оказавшись дома, сразу загнал отогреваться в постель, поставил чайник, вытащил банку меду, даже теплое зимнее одеяло для нее достал. И скоро она – чисто барышней – лежала на диване, укрытая, закутанная, напоенная медом…
***
… И все-таки она простудилась, к счастью, не сильно. Зато оба могли сосредоточиться: он – на заказе, Марина – на пособии для корректоров. И если у него с работой получалось легко, голова мыслила ясно, и все работало без сбоев, то Марине приходилось труднее. Как всякая женщина, Марина с особым трепетом относилась к профессионалам. И хотя физику не воспринимала, профессионала угадывала по неспешности, четкости и основательности действий, по жизни мельчайших складочек на лбу и вокруг глаз. Заметив ее немой восторг, Алексей не сразу, но оторвался от работы:
– Сачкуешь?
– Отдыхаю…
– Погоди-ка… Сейчас… – он что-то поискал в столе, на полках, наконец, взял какой-то диск, вставил в плеер, нажал кнопку, и сам подсел к Марине. – Сядь-ка сюда, – указал он место рядом с собой. – Здесь звук правильный.
…Легконравные и говорливые, искрясь и сверкая, бежали по первым проталинкам прозрачные ручейки, подныривали под затекшие от долгого лежания резные листики ястребинки, огибали стрельчатый бровник, расправляли длинные листья осоки, напитывали весельем полинявшую за зиму зелень; скатывались серебристыми струйками в ямки и ложбинки, вдруг разлетались радужными брызгами; кружили, поджидая отставших братишек, и бодрыми ручьями стремили к овражку, обросшему оживающим к лету разнотравьем, где среди камней и валунов устраивалось юное озерцо. Налетал ветер, заносил его пылью и грязью, швырял прошлогодними листьями, смущая прозрачность вод, но скоро успокаивался, пыль оседала, листья прибивались к берегу; воды все прибывали, сообщая озеру глубину и цвет, и сочный налитый травостой гляделся в гладкое зеркало. А через такты – лиственные заросли прикрывали озеро от всех ветров, и только днями налетал теплый бриз, а по ночам бесстрастная луна сообщала озеру дух величия: оно казалось себе древним и мудрым, и словно в зеркале вечности отражало людей. Вот, едва различимые, проступают сквозь сплетение тьмы и теней невнятные силуэты. Вот они выбегают к самой кромке воды – взрослыми, взъерошенными мальчишками, вот играясь, швыряют камешки, смущая торжественную невозмутимость лунного отражения, отчего выдержанная графичность и величественность лунного круга идет жемчужно-серебристой рябью, как в ознобе. Как от свежего ветерка… И один из парней, с разлетающейся темной челкой, заметив, что Марину знобит, обнимает ее, торопиться чуть не бегом домой, чтоб укутать, согреть… И никогда-никогда еще не было в глазах его столько неба, а в улыбке – солнца.
