Любовница коменданта - Семан Шерри (чтение книг .TXT) 📗
… — Он пропал! — всхлипнула Ильзе.
— Ты так и не нашла своего пупсика? — спросила Марта.
— Нет. Ганс потерял его.
— Не может быть.
— Честное слово.
Ганс помотал головой.
— Это ты! Ты потерял моего любимого пупсика.
— Ганс не виноват, Ильзе.
— Он играл с ним.
— Ты брала пупсика с собой, когда ходила к папе в кабинет. Помнишь? Наверное, ты его там забыла.
— Папа, мой пупсик у тебя в кабинете? Папа!
— Макс, Ильзе задала тебе вопрос.
— Извини, Марта.
— Ничего. Ильзе спрашивает, не видел ли ты…
— Прости меня. За все. Я очень виноват.
От неожиданности Марта села на стул, не выпуская из рук кастрюльки с кашей. Ее волосы были убраны со лба и зачесаны наверх. Она сильно похудела и выглядела изможденной. Пар из кастрюльки поднимался к ее лицу.
— Во всем виноват я.
— Мама, дай же мне овсянки, — сказала Ильзе.
— В наших размолвках виноват я один.
— Ганс потерял моего пупсика. Я точно знаю.
— Нет, — возразил Ганс.
— Но я, надеюсь, сумею заслужить твое прощение, Марта.
— Мама, положи мне каши, — нудила Ильзе. — Гансу-то ты дала. Я тоже хочу есть.
— Я люблю тебя, Марта.
— Макс, почему ты вдруг…
— Ты самая лучшая жена на свете. Я был так слеп! Почему ты плачешь?
— Я давно не слышала от тебя ничего подобного.
Я подошел к Марте и обнял ее. Она зарыдала.
— Что с тобой, мамочка? — спросила Ильзе.
— Прости меня, Марта. Ну пожалуйста. Я люблю тебя. Ты мне нужна.
Я стал гладить ее по голове. Она поставила кастрюльку и обняла меня. Ее слезы оставляли мокрые пятна на моем мундире, но мне было все равно. Я чувствовал, как она вздрагивает.
— Видишь, что ты натворил, Ганс? — сказала Ильзе. — Ты плохой мальчик. Папа возьмет и пустит тебя в расход.
— Расходы? Разумеется, я все оплачу — и бензин, и затраченное время, — сказал я. — У меня и в мыслях нет ничего дурного. Я просто хочу, чтобы вы ее разыскали.
— А что, если вы втянете меня в какую-нибудь аферу?
— Уверяю вас, это вовсе не афера, — возразил я. — К тому же, всю ответственность я беру на себя.
— И все же, зачем вам понадобилась эта девушка? Кто она вам?
— Я лишь прошу вас ее разыскать.
— Может, она чего натворила?
— Нет.
— Может, вы что-то затеваете против нее?
— Нет.
— Клянусь вам, нет. Ничего подобного. — Я протянул ему две тоненькие книжки стихов. — Вот, взгляните. Она написала эти книги. Я хочу найти ее. Я хочу, чтобы вы помогли мне найти ее.
— Зачем?
— Это мое личное дело.
— Тут что-то нечисто.
— Она знает меня, — сказал я.
— Я чувствую здесь какой-то подвох.
— У меня сугубо личные мотивы. Я должен найти ее.
— Может, у вас с ней какие счеты?
— Нет, клянусь вам.
— Если она вас знает, почему же вы не можете сами ее найти?
— Она не знает, что я ее ищу.
— Может, она не хочет, чтобы вы ее нашли.
Я посмотрел на лежащие передо мной тонкие книжечки. В кабинет вошла его секретарша и подлила ему в чашку кофе. К своей чашке я не притронулся. У секретарши был яркий маникюр и такая же ярко-красная помада на губах. Она жевала резинку. Прежде чем удалиться, она беззастенчиво оглядела меня с головы до ног. Мой собеседник взял в руки одну из книг.
— «Уцелевший: тот, кто выжил». Что это значит?
— Она была на войне.
— А вы?
— Тоже. Я воевал, был ранен. Несколько раз.
— На чьей стороне?
— Меня ранили немцы, я пострадал от немецкого оружия.
Он кивнул и перелистал несколько страниц, не читая. Из приемной послышался прерывистый стук пишущей машинки. Кабинет был очень маленьким и тесным. Повсюду — на столе, на подоконниках, на стульях и даже на полу лежали бумаги и книги. Давно не мытые окна едва пропускали свет. Воздух был насквозь пропитан табачным дымом. Мой собеседник отложил в сторону первую книгу и взял вторую. Не открывая ее, он долго смотрел на обложку.
— Возможно, она не знает, что я разыскиваю ее, — проговорил я. — Возможно, она думает… Видите ли, мы потеряли друг друга. В конце войны. Скорее всего, она не знает…
Он перегнулся через стол и отдал мне книги.
— Вы действительно готовы поклясться, что не причините ей вреда?
— Я никогда не причиню ей вреда, — ответил я. — Я спас ее.
— Одной клятвы недостаточно.
ГЛАВА 6
Мы знали это. Мы знали это с самого начала. Мы слышали это столько раз, что теперь нам хотелось, чтобы он поскорее закончил свою речь. Мы с нетерпением ждали исторического момента, когда нас приведут к присяге и мы промаршируем перед нашим вождем. Мы спасем Германию. Мы станем творцами истории. Об этом мечтал каждый из нас; мы ждали, когда он закончит свою речь и мы приступим к своей исторической миссии.
— Главное, чтобы вы доказали свою преданность фюреру не на словах, а на деле.
Это мы тоже знали. Именно поэтому он сделал ставку на людей, дорожащих семейными узами: мужей, отцов, сыновей. На людей, умеющих быть преданными. Знающих, что такое верность, честь, любовь. Мы были именно такими людьми.
— Надевая эту форму, вы расстаетесь со своим прошлым. Вместе с присягой вы принимаете новое крещение и обращаетесь в новую веру. Веру, скрепленную кровью. Веру, требующую самопожертвования, полной самоотдачи, храбрости, мужества, твердости духа.
Огонь факелов отражался в стеклах его очков, но наши сердца пылали ярче факелов. Напрягая зрение, мы всматривались в темноту за его спиной, пытаясь разглядеть черты изображенного на портрете человека, нашего Спасителя. Нашего фюрера.
— Вы должны заглянуть себе в душу. Вытравить из сердца сострадание. Вы должны разобраться в себе: обладаете ли вы достаточным мужеством, чтобы достойно служить Германии и нашему фюреру?
Нам было жарко — не только от факелов и не только оттого, что на нас были новые суконные мундиры. У нас кружилась голова — не только от тысяч голосов, звучащих в наших ушах. Не только от грома барабанов, в унисон с которыми бились наши сердца. В едином порыве мы вскочили на ноги, вскинув правую руку в приветствии:
«Клянемся служить преданно и храбро, не щадя жизни. Да будет Бог нам свидетелем!»
Ничто не могло столкнуть меня с этого пути. К тому времени, как я стал мужем, а потом и отцом, для меня не существовало высшей ценности, нежели моя семья и Германия. Когда я смотрел на Марту и спящего у нее на руках младенца, я со всей отчетливостью осознавал свою цель в жизни, свое предназначение. Ради благополучия своей семьи, ради будущего своих детей я был готов на все.
— Почему ты так смотришь на меня, Макс? — спросила Марта.
— Ты такая красивая!
Марта улыбнулась и посмотрела на ребенка. Волосы легкими волнами спадали ей на плечи, свет лампы подчеркивал белизну ее кожи. Младенец спал у нее на руках, прильнув к груди, сжав крохотные ручонки в кулачки. Я подошел к креслу-качалке и опустился перед ними на колени. Я погладил головку младенца. Марта улыбнулась.
— Прелестный малыш, правда?
— Ты замечательная мать.
— Он похож на тебя, Макс.
— Нет, он намного красивее.
— Он вырастет и станет настоящим мужчиной, — сказала Марта, коснувшись моей щеки. — Как его отец.
— Подумать только, это мой сын.
— Твой первенец.
— Мой сын…
— Ты будешь им гордиться, Макс. Он вырастет достойным человеком.
— О, Марта, я никогда не думал, что буду так счастлив.
Я был счастлив. И верил, что так будет всегда. Мой сын вырастет сильным, здоровым, красивым. Он будет достойным гражданином Великой Германии. Он будет похож на нас. А мы — лучшие люди Германии. Так нам внушали, постоянно, упорно. Мы — самые лучшие. Самые храбрые. Самые красивые. Пока мы искренне не уверовали в это.
— За последнее столетие произошло чудовищное оскудение человеческой личности, — сказал Генрих, и в его очках сверкнули отблески пламени. — Но вы, офицеры, несете в себе лучшее, что есть в человеке. Вы — надежда человечества. В ваших руках — будущее.
