Любовь по завещанию (СИ) - Шайлина Ирина (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
— Тебе помочь?
— Обойдусь без рафинированных снобов.
Ха! Ничего, моё дело предложить. Я ожидал фиаско, однако Барби перевернула ёлку — она грохнулась на пол с диким шумом и скрежетом, а потом споро заработала отвёрткой. И елка встала. Игрушки у деда были, целая коробка.
Елка после волочения и падения немного примялась, и выглядела так себе, особенно, если вспомнить, что она голубая, но Барби это нисколько не смущало. Уселась на пол, сидит, игрушки сортирует. Красные шары. Голубые. Все стекло, ещё советского производства. Крошечный дед Мороз на верёвочке. Домик с заснеженной крышей…
Я давно понял, что мы с Барби не одного поля ягоды. И дело не в том, что кто-то хуже, кто-то лучше, просто — разные. А сейчас… она словно про меня забыла. Достала моток гирлянды, включила в розетку. Огоньки мигают разноцветными всполохами, словно в догонялки играют на её коже. В руках — игрушка. Она внимательно её рассматривает, о чем думает, интересно? Уж явно не о том же, о чем я.
Я думал об упущенных возможностях. Вспомнил то самое лето. Мне восемнадцать, ей шестнадцать. А она такая… красивая. Просто невозможно. Нет таких слов, чтобы описать мягкий цвет её загорелой кожи, пряди выбеленных солнцем волос… как описать смешинку, что жила в её глазах? Никак. Казалось, она была готова смеяться по любому поводу. Губы изгибались в улыбке, влажно блестели белые зубы. Она вся такая была… как из сказки. Из очень неприличной сказки. Невозможная и недостижимая. Глупая и ветреная маленькая эгоистка.
В глазах у неё не только смех и чувство превосходства над всеми. Там наркотик. Я никогда не баловался наркотой, мне это не нужно было, но уверен — действие такое же. Когда ещё и ещё хочется. И хорошо, и больно. И кажется, что в пропасть летишь, остановиться невозможно, исход — летальный, много не дано. Наркотики вообще до хорошего не доводят.
Дед, насколько же ты коварен, с неожиданной грустью и нежностью думаю я. Неужели ты все знал? Поэтому твои сети так крепки? Но почему ты считаешь, что так лучше будет? И вообще мне страшно. Потому что сейчас в её глазах кружатся в хороводе огоньки гирлянд, а сами они такие глубокие, словно омуты, затянет, и останешься там навечно. Только вот не хватало вернуться в свои восемнадцать. Столько лет уже прошло. Оно того не стоит. Я не хочу снова попасть в зависимость от улыбки девушки, которая смотрит сквозь меня.
— Барби, — позвал я.
Она вырвалась из своих мыслей, отложила игрушку, посмотрела на меня. Черт, зачем она смотрит именно так?!
— Ёлку наряжать захотелось?
Я покачал головой — нет.
— У меня вопрос… помнишь, когда тебе шестнадцать было. Тем летом. Тот байкер-качок, он же сам тебя бросил, а почему?
Тогда я ненавидел её, но все равно не мог понять — как от неё можно отказаться? И ненавидел качка не столько за сломанный нос, а за то, что у него было то, чего у меня никогда не будет. Барби. А он отказался от неё.
— Вспомнил тоже, — улыбнулась она. — Сто лет уже прошло… Он смешной был. И красивый, ага, не без этого. А бросил он меня потому, что ему секса хотелось.
— А ты что? — глупо спросил я. — Не того?
Она посмотрела на меня внимательно. Потом — на свои игрушки. Выбрала ту, что помассивнее, снеговик, напомню — стеклянный. Взвесила его в руке, видимо, удовлетворилась.
— Видишь? — игрушку показала. — Сейчас брошу тебе прямиком в лоб. Тут близко, не промахнусь. Мне шестнадцать было, придурок.
А потом я сам себя ненавидел за то, что весь вечер тянуло улыбаться, как счастливого идиота, словно случилось нечто важное. Что-то, что имело бы смысл, хотя сам понимал, что это не так.
— Ты чего это улыбаешься? — подозрительно спросила Барби.
Видимо, улыбка все же порвалась наружу.
— Ничего. Елка у тебя ужасная. И все же голубая, чтобы ты не говорила.
Подошёл, попытался поправить погнувшиеся гибкие ветки, у которых был не изысканно благородный цвет голубых елей, а прямо вырвиглазной. Подумал — да ничего такая елка. Очень даже милая. Барби полезла в кладовку за ещё одной коробкой игрушек, потом подумала и свет выключила. Теперь стало просто неприлично новогодне.
— Звезду свою давай.
Барби сидит внизу, перебирает сокровища, они поблёскивают в свете гирлянд, я сражаюсь с кривыми ветками. Звезду она нашла, тоже советская, конкретная такая, мне протянула. Смотрю на Барби сверху вниз. Глаза круглые, в полумраке мерцающем кажутся непривычно тёмными. И губы тоже, хотя помаду она уже смыла. Такая вся… меня охватило знакомое уже состояние — Барби хотелось потрогать, чтобы убедиться, что она настоящая. А учитывая, что я уже давно совершеннолетний, потрогать хотелось основательно, то есть — везде. Дед, что же ты делаешь!?
Я присобачил звезду наверх ёлки, убедился, что не свалится. Поднял ещё один моток гирлянд, принялся распутывать. Что ни говори, украшение ёлки процесс увлекательный, вот вроде не хотелось, а теперь не заметил, как втянулся. Свет нужно включить, успел подумать я. Оно конечно красиво и празднично, когда все мигает, но гирлянда запуталась уже десяток лет как, наверное. Барби потянулась к ёлке, мы с ней столкнулись… Она отпрянула, я успел её придержать, за тонкую талию, успел ощутить рукой тонкую полоску толпой кожи под майкой, кровь вся бросилась от мозга к паху, я даже не сразу сообразил, что такое вообще хрустнуло.
— Это игрушка, — сказала Барби. — Я на неё наступила.
— Блядь, — выругался я.
Вот тебе и новый год, вот тебе и огоньки праздничные. Пошёл, свет включил. Барби стоит на одной ноге возле разбитой игрушки, на полу капли крови. Я мгновенно испугался, хотя и пытался себя убедить, что это всего лишь игрушка, не умирает никто.
— Сейчас куртку принесу, повезу тебя в трамвпункт.
Барби закатила глаза и попрыгала на одной ноге к дивану. Допрыгать я не дал, поймал и донёс. Лёгкая совсем, пушинка. Усадил. Она попыталась снять полосатый носок и поморщилась.
— Это просто игрушка, мне не оторвало ногу, никуда я не поеду, на улице холодно, а дома хорошо. Аптечка на кухне, принеси, я все сама сделаю.
За аптечкой я сходил, потом помог Барби снять носок. Из белой кожи торчит два осколка, вроде неглубоко вошли, но кровь сочится, и так кровью пахнет… Я помыл руки и принялся за дело. Один вынул легко. Со вторым пришлось помучиться, боялся, что разобьётся и часть останется под кожей. Ступня у Барби такая тоненькая, пальчики с моего ракурса кажутся бусинками. Смешно. Только совсем не смешно, что мне хочется тянуть их в рот. Даже кровь хочется на вкус попробовать. Дед, ах дед… Залил все перекисью, она забурлила розовой пеной, Барби всхлипнула.
— Помню, помню, два месяца нельзя, — протянула она и слезы вытерла.
Господи, зачем она такая трогательная, за что вообще?
— Если больно, то можно, — разрешил я.
— Я не от боли плачу… это же стеклянный космонавт, такие не делают больше, а я, глупая гигантская корова, его раздавила! Я раздавила Гагарина!
И снова всхлипнула. Я подождал, пока перекись перестанет пениться, промокнул ранки ваткой, налепил два пластыря крест на крест, потом подумал и ещё два добавил, для верности — снежинка получилась.
— У нас в офисе висит такой на ёлке, — тут же соврал я. — Я завтра тебе принесу.
— Правда?
Я кивнул, хотя и представить не мог, где вообще его достать. Все ещё держу её ступню в руках, на пятке — белая снежинка из пластырей. Барби на меня смотрит, глаза огромные, ресницы стрелками, и так смотрит, словно верит, и как тут не найти… Я бы и живого космонавта притащил, хотя и за это себя тоже ненавижу. Тряпка, блядь. Она же только на тебя посмотрела!
— Я пойду за тапочками, — торопливо сказала Барби. — И вообще…
И запрыгала обратно мимо разложенных по полу игрушек, камикадзе, блядь! Подхватил её на руки, снова удивился, какая лёгкая. Как бы в привычку не вошло на руках носить, месяца не женаты, а уже в третий раз. Открываю дверь в комнату, с ношей на руках это непросто, пришлось её к себе прижать, чтобы не выронить. Чувствую её дыхание на своей коже. Так близко… Так, Аверин, бери себя в руки. Бросай её в постель и… уходи. Так правильно будет.
