Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Мне плохо.
— Бонни, но ведь это можно решать параллельно с учебными дел…
Миссис Браун замолчала на полуслове, когда поймала на себе взгляд обезумевшей кошки. Кошки, у которой кровотечения обычными жгутами и перевязками не остановишь. Кошки, которая привыкла кричать, доказывая свою правоту и пытаясь достучаться до людей.
Облезлой, бездомной и полумертвой кошки.
— А у меня любовь, миссис Браун! — выплюнула девушка, плавно приближаясь к столу женщины, руками вцепившись в перила. — Лю-бовь! — медленно, отчеканивая каждый звук, шептала Беннет. — Неразделенная любовь в девятнадцать лет. Мне сейчас похуй на учебу.
Девушка научилась не срываться на крик. Тоже, наверное, последствия болевого шока. Больше не хотелось рвать глотку в попытке что-то кому-то доказать.
Просто хотелось убрать все фигуры с шахматной доски и прекратить эту игру.
Отец Бонни ее прекращать не хотел. Схватив девушку за плечо, он резко развернул ее к себе, но встретил лишь хладнокровное спокойствие. Не было больше того запуганного и затравленного ребенка. Не было больше его дочери. Перед ним сидел совершенно иной человек. Измученный. Использованный.
Но теперь не боящийся ничего.
— Ты понимаешь, что тебя лишат стипендии?! — прокричал он, резко поднимаясь и хватая дочь за плечо. Беннет оказалась податлива: физическое состояние ведь было не лучше душевного. — А следом и исключат к чертовой матери!
Он глядел на нее, пытаясь грозным видом, повышенным тоном голосом и сильной хваткой хоть как-то воздействовать на непутевого ребенка. Не получалось. Бонни смотрела в глаза своего палача и понимала только одно: когда падаешь на самое дно, когда больше не имеешь возможности, чтобы выбраться, получаешь не свободу, а освобождение от тех людей, которые когда-то столкнули тебя в эту пропасть. Больше нет ни страха, ни боли. Лишь пустота.
— Мне все равно, — произнесла она еще тише прежнего. Бонни аккуратно взяла запястье отца, аккуратно убрала его руку со своего плеча, не разрывая зрительного контакта. — Мне все равно. На тебя. На стипендию. На деканат. На весь ваш ебучий карнавал, который вы тут устроили. Я просто хочу помириться с Еленой. И все. И пока я этого не сделаю, ебала я ваш деканат!
Звук пощечины стал причиной образовавшейся мертвой тишины. Голову девушки вывернуло вправо. Волосы закрывали лицо. Бонни не шевелилась. Ровно как и ее отец с заставшим во взгляде удивлением. Ровно как и ее мать, забывая как дышать. Ровно как и миссис Браун, не в силах пошевелиться.
Бонни уже не было больно. Она ведь на дне: куда еще падать?
Девушка медленно повернула голову в сторону отца. Медленно настолько, что можно было досчитать до десяти. Волосы спали. В уставшем взоре читалось одно: «Ты доволен?».
И ухмылка. Она не исчезла. Была такой же. Вырезанной ножом. Мертвой.
— Зря я тебя тогда не зарезала, — прошептала девушка, отрицательно качая головой. Нет, осадком детская обида не всплыла. Просто как рефлекс. Как послевкусие давно позабытого чувства. Сейчас Бонни разрывает другое чувство: она любит Елену, она не хочет терять единственного близкого человека.
Но вернуть уже нет возможности.
Она хватает сумку, она направляется к двери, но мать успевает схватить дочь за запястье и остановить. Бонни вырывает руку, резко оборачиваясь. Она хочет оттолкнуть мать, отшвырнуть ее, как та сделала несколько лет назад.
Но Беннет перестала драться с призраками.
— Бонни, прекрати истерить! — дешевая пародия на роль властной матери.
— А у меня половое созревание, мам! — не крик, просто попытка быть услышанной. Во взгляде Бонни — неукротимость. И все тело девушки будто стало токсичным: прикасаешься к нему и чувствуешь яд, поражающий твою центральную нервную систему. — Ты что, забыла? У меня эмоции на пределе!
Отец ринулся к ней, но Бонни мигом среагировала: она схватила со стола вазу и швырнула на пол. Куратор вскрикнула, поднявшись и прижавшись к стене. Бедная женщина! Она не знает что такое слепая импульсивность! Считай, что и не жила вовсе.
Бонни развернулась, схватила какую-то статуэтку с полки и, развернувшись, замахнулась.
Но не кинула. Растрепанные волосы спадали на худые плечи. Обезумевшие глаза глядели сквозь пелену бессилия и пустоты. Невыносимое зрелище — видеть, как твой ребенок уже не позволяет себя контролировать. Уже не позволяет себе расслабляться.
— Не двигайся, иначе я разъебу здесь все к чертовой матери! — прошипела Бонни. — Не двигайся, мать твою!
— Бонни, послушай… — он заискивающе попытался установить контакт. Поздно. Такие конфеты Бонни уже не любит. Бонни уже не нужны игрушки: она хочет оружие и виски. Она хочет вернуть подругу. Нормализовать жизнь. Ставки повысились. Теперь кости фальшивой нежности больше не бросишь.
— Послушай, нам сто…
— Заткнись, — сквозь зубы процедила Беннет, еще не опуская статуэтку. Не стоило матери вмешиваться во второй раз. Теперь ее дочь уже не остановится, пока не выскажет все. — Послушайте, мне плевать! Ясно? Плевать! У меня ебанные проблемы, и я решить их хочу, — как и раньше, — сама! А ты, мамочка, если хочешь что-то узнать о моей личной жизни, спроси у отца и его экспертов! Может, они расскажут тебе о том, как меня избивали до полусмерти в подворотнях! — голос повышался, температура — тоже. Повысился уровень исступления. До апогея оставалось несколько шагов. — Может, они расскажут тебе о том, как я чуть не подохла в ночных клубах!
Она кинула-таки статуэтку, когда отец попытался взять ее под контроль. Статуэтка угодила на рабочий стол, снесла компьютер. Грохот и возглас Бонни оглушили всю округу. За дверью стало подозрительно тихо, а шок и недоумение на лицах родителей стали даже чем-то забавным.
— Хотя, знаешь, мама, — прошипела Бонни, хватаясь за ручку двери, — можешь не спрашивать. Я все снова придумала! Выдумала, слышишь?
Развернувшись, она открыла дверь и бросилась вниз вон по коридору, вниз по лестнице, не видя чужих взглядов, не оглядываясь, боясь увидеть, что ее пытаются догнать.
Боясь увидеть, что ее никто и не собирается останавливать.
Она мчалась вон из здания, к машине Тайлера. Чтобы сбежать из этого дурдома. Чтобы задыхаться и ничего не чувствовать.
Внутри больше ничего не разрывалось.
Внутри стала образовываться пустота.
3.
Она опомнилась лишь дома, когда захлопнула дверь, прижалась спиной к стене и скатилась вниз по стене, закрывая глаза и с ужасом осознавая, что слез и нет. Все выплакано. Все выстрадано. Когда образовывается пустота — больше нет смысла биться в истерике, кричать и рыдать.
Все остается там, за границей, которая отделяла тебя от нормальной жизни. Все остается в каком-то сюрреалистическом нереальном прошлом, которое, кажется, с тобой и не происходило вовсе.
Ты просто трансформируешься в какого-то другого человека с совершенно иными чувствами. С совершенно иными взглядами на жизнь.
С апатией и отсутствием желанием что-либо менять, кого-либо добиваться.
4.
Под вечер Бонни выключила телефон. Ей названивали родители. Они даже приходили домой, грозясь выбить дверь. Самое страшное, что они выбили.
Но Беннет не нашли. Она спряталась, как обиженный и запуганный ребенок, на чердаке, вход на который был в стене шкафа. Об этом входе, конечно же, никто не знал.
Беннет просидела там до восьми вечера, глуша боль сигаретами и виски. Несколько раз позвонить Елене увенчались провалом. Та не отвечала, а потом тоже вырубила сотовый.
Мальвину можно понять. У Мальвины ведь семьи не осталось. Даже видимости семьи. Мальвина тепла искала, Мальвину отвергли в самый жуткий период ее жизни. А боль же яркая и сумасшедшая — вот и получился такой коллапс. Произойди это с ней лет в пятнадцать хотя бы — все было бы намного проще. Тогда многое не воспринимается. Тогда многое ты просто отвергаешь, ведь срабатывает нечто вроде отрицания.
А теперь вот, когда уже вроде взрослый, все как-то слишком сложно. Слишком безумно. И терпеть это, осознавать предательства и обрывать контакты, становится чем-то вроде долгой смертельной казни на электрическом стуле. Жаришься, жаришься как индейка, а облегчение так и не приходит. И все, что остается, — лишь плясать в безумном танго, пропуская разряды через свое тело.
