Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
Исступление кромсает на куски, притупляя эмоции и чувства, заставляя каждый раз с готовностью и цинизмом принимать все испытания. Действовать чисто по инерции, не тратя время и силы на эмоциональную составляющую — это мы выучиваем наизусть. К сожалению, интегралы и производные забываются. К сожалению, математика бессмысленна.
В контексте их жизни, по крайней мере.
Бонни находит взглядом Елену, останавливаясь в метре от нее. Гилберт выглядит опрятной, уверенной и чертовски непробиваемой. На девушке коротенькое платьице синего цвета, и завитые волосы красиво спадают на обнаженные плечи, заставляя мимо проходящих парней оглядываться. Осанка прямая и ровная. Ноги стройные, длинные, обтянутые капроном узорчатых чулок. И взгляд — взгляд ледяной, не отражающий души. Взгляд полный дыма. Лишающий смелости взгляд.
Беннет несмело делает шаги вперед, она знает как общаться с людьми. Она всегда умела это делать.
— Привет, — глупое начало. Ошибка первая, Бонни Беннет — не трать время на пустые слова. Лучше сразу прекратить мучения, чем растягивать их, причиняя неприятно-игольчатую боль.
Елена надменно взглянула на подругу. Ее взгляд оставил продольную царапину на сердце. Глубокую царапину. Попал в самую артерию. Потом Гилберт вновь переключила свое внимание на шкафчик, не ответив на приветствие.
Бонни включила цинизм.
— Тайлер звонил. Нам надо поговорить.
Елена резко захлопнула дверь шкафчика. Громко. Привлекает внимание. Некоторые даже оглянулись.
Елене плевать. Елена включила похуизм. Давно следовало бы. Кажется, эта девочка по прозвищу Мальвина начинает усваивать главные правила цинизма и стервозности.
— Не трать время, Бонни, — леденяще тихо. Девушка медленно закрывает дверь на замок, не в состоянии посмотреть на подругу. Так шепчет совесть: «Ей противно от тебя». — Мне все равно.
Она плавно поворачивается к подруге, и в ее повадках снова закосы под Британни Мерфи. В ее поводках снова эта неподдельная остервенелость. Хочется выбить эту дурь из ее головы. Хочется схватить мерзавку за плечи, потрясти и закричать во все горло: «Что за спектакль ты устраиваешь?». Но Бонни не в состоянии этого сделать. Она растворяется в дыме взора Гилберт.
— Ты ведь даже не знаешь ничего…
Кривая полуулыбка вырезается на прекрасном фарфоровом личике сломанной куклы. Из души, — кожи? — Елены выделяется яд: он становится причиной нового подступающего приступа кашля. Становится причиной усиливающегося головокружения.
Глаза в глаза. Зрительный контакт нерушим. Елена смотрит с высоко поднятым подбородком, опираясь о шкафчики и привлекая своей нескромной позой других студентов. Бонни чувствует себя маленькой девочкой, натворившей что-то плохое.
Меняются позиции.
— И что мне надо знать, Бонни? — голос выдает с поличным. Елена спокойна и сдержана. Ее яд, опасен, но сладок. Он привлекает внимание других. Теперь Бонни теряется в тени своей подруги.
— Между нами ничего не было.
Девушка усмехнулась. Потом еще раз. В ее взгляде искреннее изумление, которое Бонни удалось расслеповать сквозь пелену тумана.
— Прекрати строить из себя неприступную суку и выслушай, — дерзко промолвила Бонни, решив, что лучшая защита — это наступление. Ошибка вторая, Бонни Беннет: старые правила, придуманные нашими предками, уже потеряли свою актуальность. Теперь отцы покидают сыновей, теперь взрослые совершают детские ошибки, теперь дети решают взрослые задачи. Старые афоризмы уже ни к чему.
— Да мне плевать, — слова растягиваются, проговариваются нарочито медленно, а каждый звук плавен и тягуч. Елена приближается к Беннет, заглядывая в ее глаза, проникая в глубины души, вороша спокойствие, медленно разрывая его на тонкие полоски. — Мне плевать, трахались вы или нет. Мне плевать на Тайлера. Плевать на тебя. И меня совершенно не ебет, что там такого случилось с тобой, что ты увела у меня моего парня, — слова теряют плавность. Теперь они начинают отчеканиваться. Тон голоса повышается. Во взгляде появляется сволочизм. Появляется безжалостность. Елена настолько близко, что ее можно чувствовать кожей. Бонни чувствует, как пересыхает в горле, как слова дробятся, расщепляются и теряют значимость.
— Я больше не хочу видеть ни тебя, ни его, понимаешь? Съебите уже из моей жизни!
Она развернулась, рванула вдоль по коридору. В потоке куда-то вечно идущих студентов, можно было бы затеряться и не чувствовать себя растоптанной.
Но Бонни вырвалась из воронки, резко схватив за запястье и развернув девушку к себе. Елена стиснула зубы, выдергивая руку. Не получилась. Бонни оказалась сильной.
Она успела натренироваться.
— Послушай, — доказывать что-то в порыве отчаяния — глупо, это всегда оборачивается провалом. Третья ошибка. — Послушай, он не виноват. Виновата я, если хочешь!
— Я ничего от тебя не хочу, — сквозь зубы процедила Гилберт, прорычав свои слова. Елена готова была вцепиться в Бонни: нужно было найти отток своей энергии. — От тебя — тем более!
Воспоминания играли плохую шутку. Избиение, ссоры, ненависть, презрение – все, чем кормил ее Сальваторе это время, все было излишне. Его могло бы и не быть, будь Бонни чуть умнее. Будь Бонни не такой заумной, не желая самоутвердиться посредством каких-то глупых движений и акций. Водоворот мыслей закружил. Теперь всплывали обрывки фраз другого разговора. «Золото под чернью», «Ты — последняя, кого бы я трахнул», «Один ноль» — все это спицами вонзалось в самое сердце. Обида вырвалась наружу. Бонни совершила четвертую ошибку — взбунтовала эмоции на самом их пределе. Не стоит трогать отчаянного человека. Не стоит разрывать и без того измученные, незаживающие раны.
— Ты отобрала у меня все! — прошипела девушка, чувствуя соленую кислоту слез на своих щеках. Теперь черные вороны воспоминаний кружили над головой, оглушая своим криком, ослепляя своей яркостью. — Из-за тебя не было бы его в моей голове! Из-за тебя Тайлер бы со мной, а я бы не мучилась угры…
Она вскрикнула, будто ошпарилась и выдернула руки. Злость в ее взгляде бушевала. Так бушует цунами, топя города и поглощая людей. Так бушует смерч.
Так бушует человеческая ненависть: она сносит прежние устоит, храмы спокойствия, обители тиши и умиротворения.
— Я ненавижу тебя, — она уже не скрывала своих слез. Она перестала их скрывать. Это раньше рассказать о своей боли казалось чем-то вроде преступления. Теперь было все равно на реакцию других людей. — Ненавижу!
Глаза в глаза. Зрительный контакт нерушим. Духовный контакт навеки потерян. Ты провалила задание, Бонни.
— Помнишь, когда мы сидели в кафе, ты спросила меня буду ли я с тобой дружить, вне зависимости от того, каких позиций ты будешь придерживаться и какие поступки будешь совершать?.. Я думаю этот вопрос стоит задать снова, потому что ответ на него поменялся.
Горькая улыбка теперь появилась на губах Бонни. Девушка отрицательно покачала головой, начиная делать глубокие вдохи, замечая что воздуха становится будто бы меньше.
Елена же выдержала этот зрительный контакт еще около десяти секунд, после чего резко повернулась. Она хотела сбежать. Из колледжа, подальше от Бонни. Подальше от этого безумия. Она теряла все: семью, друзей, близких, врагов. Она боялась потерять себя, боялась переступить ту грань, когда уже все равно, какие поступки совершать и какими людьми не дорожить. Она хотела сбежать от Добермана подальше, ведь он все равно продолжал оставаться петлей на ее шее. Елена чувствовала себя грязной, чувствовала, что ее разрывает изнутри: она не может понять Бонни и Тайлера, хоть сама распробовала на вкус свои же ошибки. Но каждый раз мысли о матери, суициде и Сальваторе служили своего рода диактиватором. Каждый раз они убивали понимание и сострадание.
— Елена, — Бонни нагнала, развернула девушку к себе, — нельзя так, — прошептала она, сжимая руки Гилберт. — Просто, пожалуйста, пойми нас!
— Вас… — прошептала Елена, вырывая свои руки из рук Бонни и перехватывая запястья бывшей подруги. – Вас. Вас. Вас! Вас! Вас!!!
